Возвращение - Гончарова Галина Дмитриевна

– Матушка, может, сказать, что не Устя, а Ксюха пропала? Ее и поискать? Чай, схожи они?

– А коли не найдется Устинья? Ведь и такое быть может? Обеих опозорить?

– Найдется!

Евдокия Фёдоровна в пол смотрела, глаза прятала.

– Мам, ну что ты…

– Боюсь я за нее, Илюшенька. Устя хоть и не скажет, но беда рядом с ней ходит, неуж ты не понимаешь?

– Маменька…

– Отец ведь тебе рассказывал. И про боярина Раенского, и про государыню…

Рассказывал. Только вот у Ильи оно сильно в уме и не держалось.

Тут же царица!

Мариночка!

Глаза черные, волосы шелковые, губы ласковые… о чем вы? Какая сестра?

– Матушка, да не о том я…

Глупостей Илья наговорить не успел. Зашумели во дворе. Илья и выглянул.

Вот первый раз был он так удивлен.

Стоит посреди двора подросток в простой рубахе домотканой, в портах некрашеных, светлые волосы тесьмой перетянуты. И грамотку протягивает.

– Поздорову ли, боярин? Алексей Заболоцкий?

– Илья я… – удивился боярич.

– Грамотка для боярина у меня. И весточка. Когда дозволишь молвить…

– Дозволяю, – растерялся Илья. – Сюда иди, чего уши чужие радовать?

Парень и пошел. Подал грамотку и уже тише, только для ушей боярича и боярыни:

– Боярышня, Устинья Фёдоровна, челом бьет. Просит приехать за ней да платье какое привезти. Сама она домой идти боится.

Боярыня ахнула:

– Жива моя доченька?

– Я в святилище живу, – просто сказал мальчишка. – Боярышня незадолго до рассвета пришла, попросилась к нам. Волхва ее пустила, а мне приказали грамотку на подворье отнести да сделать все по-тихому.

Илья выдохнул:

– Матушка, поеду я за Устей? Сейчас колымагу заложим, а ты пока одежду собери и поблагодарить чем… что там батюшка?

– Сейчас посмотрю я, сынок.

И Евдокия Фёдоровна стрелой сорвалась с места.

Нашлась ее доченька!

ЖИВАЯ!!!

Может, и не умела боярыня детям свою любовь показать. Может, и не говорила о ней ежечасно, и не целовала их, и не ласкала, и делами домашними постоянно занята была. Так ведь не это важно.

Любить-то она их все одно любила. А это главное.

Не слова, а дела.

А дело…

Боярин Заболоцкий еще спал после вчерашнего, когда тряхнули его.

– Проснись, Алешенька! Устя нашлась!

До боярина еще и не дошло сразу, кто нашелся, чего случилось… боярыня это предвидела. А потому и рассолу в кружку налила заранее. Холодного, свежего…

Вот к концу кружки и память вернулась, боярин за голову схватился:

– Устя!

– Живая она. В святилище Живы.

– Ох-х-х…

– Илюшка за ней поедет сейчас. Я ключи от кладовых ему дала…

– Денег возьми. Рублей двадцать или тридцать… знаешь, где лежат. – Боярин упал обратно в подушки.

Сил не было. И голова трещала… вино плохое! С медовухи у него отродясь такого не бывает! Сколько ни выпей!

Ладно! Коли дочь нашлась, с остальным жена и сын разберутся. Все, считай, в порядке [43].

Опять же, разве неправильно он поступил? Проблема-то решилась, и без него! А так бы сколько он промучился, считай, всю ночь? Правильно, только в следующий раз не вина надо выпить будет, а медовухи.

Боярыня и отправилась разбираться.

Денег взяла, аж целых пятьдесят рублей, тяжеленький мешочек получился. Меда приказала погрузить, окороков несколько, так, еще кое-чего, по мелочи… за дочь не жалко.

Для Усти одежду собрала. Илья в колымагу сел, да и поехали вместе с мальчишкой.

Ох, только б все обошлось!

Только бы все обошлось!!!

Не хотелось Илье в рощу ехать. Ой не хотелось.

Да кто ж его спрашивал? Отец сейчас не поедет, оно и понятно. А что Илюше остается? Не мать же посылать?

Вот и ехал, и чувствовал себя чем дальше, тем хуже. Укачало, наверное.

Доехал до берез да там и вылез. Нехорошо как-то, когда тебя в священной роще выворачивает.

Спутник его на это посмотрел да и растворился меж белых стволов. А Илья остался.

В желудке у него словно еж ворочался. Жирный такой, с кучей игл…

Долго ждать ему не пришлось. Ветви шелохнулись – и вдруг спеленали его, подхватили, поддержали.

– Замри и не шевелись, человек.

И на виски легли прохладные женские ладони.

Илья взвыл от боли. Теперь еж перебрался из желудка в голову. И две самых острые иглы пронзили ее насквозь.

– За что?!

– Не двигайся! – прикрикнула женщина. – Стой, если пожить еще хочешь!

– Добряна? – Из рощи к ним бежала Устинья. В такой же белой рубахе, вышитой по подолу и вороту, с распущенными волосами, в которые была вплетена какая-то трава и цветы. – Что с ним?

– Неладное что-то. Темный аркан наброшен. Когда б не сняла я его, мог бы и года не прожить.

Илья замер, как поленом ударенный. Березовым.

Многое говорят о волхвах. И капризны они, и могучи, и с человеком что пожелают, то и сделают.

Одно неизменно.

Волхвы не лгут.

Могут умолчать, могут не сказать всей правды, отказаться отвечать, еще как-то увернуться. Даже поговорка есть: у змеи сто извивов, у волхва – триста. Но впрямую солгать – никогда.

– Аркан? На м-меня?

– На тебя, человек. Думай, кому ты дорогу перешел. Кто тебя уморить пожелал?

Илья так рот и открыл.

– Не знаю… Государыня…

– Добряной зови. Не правлю я никем.

– Хозяйка Добряна, что со мной было?

– Плохо тебе было. Ты и в рощу войти не мог, аркан на тебе удавкой сжимался.

Илья медленно кивнул:

– Да. Наверное…

– Я его с тебя сняла. Только кто раз его накинул, тот и повторить может.

Илью аж передернуло. Стрелы или мечного боя он не боялся, честная схватка – это по нему.

А вот так, исподтишка, сгнить по чужому умыслу… да за что ж его?

Кто его?

Волхва все по его лицу поняла:

– Думай, парень. Ты молодой, красивый, может, кому дорогу перешел, может, чью жену с пути сбил… не знаю я. На аркане не написано, кто его накинул.

– Аркан? – тихо спросила Устинья.

Добряна на нее короткий взгляд бросила, Устя и примолкла. Не все при посторонних обсуждать надо. Пусть даже это ее брат родной.

– Удавка, петля… много слов сказать можно, а смысл один. Потому он в рощу войти и не мог. Потому и плохо ему было. Небось и приступы накатывали? Жить не хотелось, тоска одолевала?

– Бывало. Я думал – прихворнул.

– Чего тебе хворать? Силы жизненной в тебе много, лет на семьдесят хватит, когда глупости делать не станешь.

Илья улыбнулся.

Семьдесят лет – это много, это хорошо.

– И на детей твоих силы хватит, и болезни мимо обходить будут. А вот кто аркан мог накинуть – думай.

– И мужчина, и женщина?

– Да. Это не из сложных ритуалов, это всяк может.

– И ты?

– И я. Только я такое делать не стану, не для того матушка Жива мне силу дала.

Илья вздохнул.

Слабость отступала, дурнота рассеивалась. Мужчина поднялся с земли и поклонился. Низко-низко.

– Благодарствую, матушка Добряна. И за сестру, и за себя, и за науку…

– Не благодари. Сестру побереги. Не просто так на нее напали, и впредь легко не будет.

Илья посмотрел на Устинью и встретил неожиданно спокойный и рассудительный взгляд.

Показалось ему – или проблеснули в глазах сестры крохотные зеленые искорки? По самой кромке зрачка?

Сверкнули да и сгинули…

Показалось.

– И где ж сюрприз твой?

Руди стоял, что та сова, да глазами хлопал.

Нет никого.

Но ведь та хижина!

И…

– Погоди минуту, царевич, неладно тут!

Хотя и дураку все ясно было бы.

Неладно?

Еще как неладно!

Медведь сюда еще раз наведался да одну лошадь себе уволок. Но вторая осталась. И тело ватажника. И следы.

Вот Руди и не мог понять, что случилось.

Хорь денег зря не просил. Устинью он похитил и сюда привез. И ждал здесь. Вот этого мертвеца Руди, кажется, видел. Имя бы не вспомнил, а лицо знакомо. То, что от него осталось.