Возвращение - Гончарова Галина Дмитриевна

А что случилось потом?

Медведь пришел? Или несколько?

Не охотник Руди, так хорошо следы читать не умеет…

Но пока Истерман размышлял, Фёдор уже в хижину сунулся. И спустя несколько секунд вышел оттуда, алый от гнева.

Убегая, ватага Хоря в хижину и не зашла. А чего там делать-то? Девка сбежала, ну и они следом…

А вот обрывок ленты остался. И несколько клочьев от сарафана.

И мешочек Устиньин. С иглами и стеклярусом.

Устя его не заметила, ногой поддала, он и отлетел под одну из лавок. И Хорь не заметил, до того ли ему было.

А вот Фёдор увидел. И вышел мрачнее тучи:

– Р-руди?!

Истерман понял – надо каяться.

– Федя… казни, мой грех. Моя вина.

– Что ты сделать хотел? – Фёдор словно камни во рту перекатывал.

– Хотел, чтобы поговорил ты с боярышней Устиньей. Она бы тебя послушала, да и сладилось бы у вас все. Смотреть не могу, как ты мучаешься!

Фёдор только зубами скрипнул:

– Она здесь была?

– Была, мин жель.

– И куда делась?

– Не знаю.

– Медведь мог ее… – Произнести страшное слово Фёдору не удалось. Горло спазмом стиснуло.

– Нет, мин жель. Остались бы обрывки, что-то…

– А куда она могла деться?

А вот на этот вопрос Руди ответить и не мог.

Фёдор сверкнул на него злобными глазами:

– Сейчас мы едем в Ладогу. Идем на подворье к Заболоцким. И ты все рассказываешь. Подробно. Что, куда, для чего… понял ты меня?

Рычание было таким выразительным, что Руди закивал, словно болванчик.

Понял! Даже два раза понял. Только не казни, царевич!

А ведь может! И Любава тут не поможет, не справится она с озверевшим сыном. И как Руди не подумал, что с Устиньей беда приключиться может? Так ведь все ж было рассчитано! И что, и куда…

Медведя не посчитали. А он взял да и пришел, с-скотина!

Невеселыми были мысли у возвращающихся в город.

Руди думал, что он будет во всем виноват. Со всех сторон. И Любава его овиноватит, и Фёдор, и боярышня. Если жива она. А коли нет, так Заболоцкие постараются – и до царя дойдут. Дело-то такое.

И Фёдор не защитит. Еще и сам поможет, казни потребует.

Невеселыми мысли были у лембергцев. Все же Истерман. Ежели его казнят, остальным тоже солоно придется.

Тоскливыми были мысли и у Фёдора.

Устиньюшка.

Что с ней?

Сбежала? Или…

Как представишь себе ее, такую беззащитную, в осеннем, холодном и страшном лесу, так руки в кулаки и сжимаются. Словно в них горло Истермана зажато. А если уж вовсе страшное представлять… медведь-то рядом. И разбойников никто не отменял.

Может, уже и мертва она…

Фёдор едва в голос не застонал, такое отчаяние накатило…

Устяша! Жива ли ты? Что с тобой?

Только бы обошлось! Господи, помоги! Род, защити! Спаси ее, матушка Жива! Фёдор всем богам готов был молиться, лишь бы кто-то да помог. Какие угодно бы жертвы принес. Душу бы отдал, не пожалел!

Боги, даже если и прознали о выгодной сделке, скромно молчали.

И только медведь в прозрачном осеннем лесу бодро хрустел конскими хрящами. Его-то все устраивало. Наелся да и еще поест. А там и в спячку можно.

Это его хорошо позвали. Вдругорядь позовут – не откажется. Хорошо…

Михайла смотрел в спину Истермана таким взглядом, что удивительно, как она не задымилась.

Для себя парень уже все решил.

Истермана он убьет.

Рано или поздно, так или иначе… за Устинью просто убьет.

Да как он смел?!

Как ему вообще в голову мерзкую такая мысль пришла – на НЕЕ покуситься?!

Приговор был вынесен и обжалованию не подлежал. Смерть, и только смерть. Хорошо бы еще и помучить негодяя, чтобы на коленях ее выпрашивал, как о милости умолял!

Это Фёдор не знал, что в ватагах с женщинами делают. А Михайла-то знал. Сам участвовал.

Только вот стоило ему представить на месте тех, безымянных и ненужных ему баб Устинью, и голова разламывалась от боли. И в груди что-то колючее ворочалось.

Не мог он!

Не мог увидеть ее мертвой, изуродованной, с остановившимся взглядом…

Не мог.

Знал – не переживет он ее смерти. Может, тело и останется, а душа навек умрет. Будет по земле бродить говорящая кукла, может, даже есть-пить будет. А может, и нет.

Просто сердце остановится, и все.

Устяша, любимая, что с тобой?! Где ты сейчас?!

Убью Истермана!

Даже если все обойдется – убью…

Глава 11

Из ненаписанного дневника царицы Устиньи Алексеевны Соколовой

Я изменилась – и изменился мир вокруг меня.

Почему, почему я раньше ничего не видела, не понимала? Не хотела?

Или случилось что-то такое… недоброе?

Робкой и несмелой я и раньше была. Этого не отнять. Маменьку слушалась, батюшку боялась. Но почему я не видела, что матушка меня любит? Просто измучена она, вот и показать своей любви не может. Сил на то не имеет!

Почему не понимала, что для отца мы просто будущая выгода? Нас ведь можно выдать замуж, можно женить Илью – удачно, так, чтобы получить прибыль.

А я все пыталась получить от него хоть один ласковый взгляд. Грустно…

Мое равнодушие ко всему еще оправдать можно бы. А Илюшка? Хоть и бестолковый, а брат! И кто-то набросил на него черный аркан.

Кто?

Неизвестно.

В черной жизни… да, Илья должен был жениться этой весной. На Марье Апухтиной. Сказал ему отец уже, что сговорил?

Мог и сказать. Не знаю я. Брат у меня красивый, статный, мог и от какой-то девки получить проклятие. Он не умрет. Но его первая жена уйдет при родах.

Потом Илья женится второй раз. И умрет вскоре после того, как родится его первенец. Воспитывать малыша будет мой отец. Кажется, потом он сойдется со второй женой Ильи, но этого я точно не знаю. Могло и такое быть.

Я успела переговорить с Добряной, пока Илюша приходил в себя. И она мне кое-что рассказала.

Черный аркан – он хорош тем, что практически незаметен. Так, силы тянет, и силы эти уходят к тому, кто аркан накинул.

А сил он тянет немного. На жизнь человеку хватает, надолго хватает. И тянуть так можно не с одного человека, а с десяти, двадцати… сколько черный колдун или ведьма пожелает.

Да, накинуть его может кто угодно.

А еще…

Если Марья моего брата полюбила, если действительно себя ему отдала… могла и аркан на себя перетянуть. А для беременной женщины такое вдвойне, втройне опасно. И сама погибла, и ребенок с ней ушел…

Могло быть и такое.

А могло ли быть, что и на мне тот аркан был? И на сестре?

Нет, на сестре вряд ли, она себя хорошо чувствовала. А я ребенка скинула, второго зачать не вышло… могло?

Могло.

Добряна сказала, что такие как мы, самые лакомые. Кровь у нас есть, сила спящая есть, но почуять мы ничего не можем, сами скинуть эту удавку тоже не сумеем. Только тот, кто любит, сможет ее на себя забрать. И то неосознанно. Может, и у Марьи ничего бы не получилось, но брата моего она, похоже, любила. И сына от него ждала.

Илья?

А вот не помню я, чтобы он от счастья светился. Или не люба ему была Машенька, или кого-то другого он любил, но глаза у него равнодушными были.

Аркан по-разному действовать может.

И равнодушие тоже от него может быть. Искренние чувства его и порвать могут, как ту удавку, с шеи скинуть… не потому ли я и очнулась после смерти любимого?

Могла?

В том и ужас, что могло так быть! Я же… Почему я была ТАК покорна? Я ведь ДО свадьбы ЕГО увидела, до свадьбы полюбила. Почему не рванулась, почему не закричала, не стала протестовать, ничего не сделала? Просто терпела.

Просто ждала, что случится.

И ведь ничего с этой удавкой не сделаешь! Только если кто-то вроде Добряны попадется, если человек сам на капище придет, доброй волей, с чистым сердцем и благодарностью… много ли таких?

Мало.

Илья сейчас сам так и пришел. Но я-то…

Здесь и сейчас на мне ничего нет. И свою дурость я на чужую ворожбу не спишу. А потом…