Марчат принял позу приветствия. Бессемянный ответил тем же, после чего придвинул к собеседнику табурет и предложил садиться. Марчат так и сделал.
– А поэт не догадывается, что ты здесь? – спросил он.
– Великий поэт Сарайкета весь вечер пьет как лошадь. По своему обыкновению, – ответил андат тоном будничным и ровным, словно зеркало. – Ему безразлично, где я и что делаю.
– Женщина, я слышал, уже здесь?
– Да. Ошай сказал, она отлично нам подходит. Покладистая, доверчивая и бесконечно наивная. Едва ли испугается и сбежит, как та. Вдобавок она с Ниппу.
– Ниппу? – переспросил Марчат и усмехнулся. – Это же на краю океана! Не боишься навлечь подозрения? С какой стати простой крестьянке с полудикарского острова плыть в такую даль, чтобы избавиться от младенца?
– Повод сам придумаешь, – отмел возражения Бессемянный. – Главное, она говорит только на островных языках. Если бы рядом с ее деревней был порт, она наверняка выучила бы одно из цивилизованных наречий. А так ты сможешь использовать Ошая как переводчика. Все просто.
– Моя распорядительница может знать ее язык.
– А нельзя ли переложить это на кого-нибудь, кто не знает? – спросил андат. – Или у тебя в Доме все полиглоты?
– Кто отец, известно? – сменил тему Марчат.
Бессемянный повел рукой. Жест не относился ни к одной из принятых поз и, судя по движению тонких пальцев, означал целый мир и все внутри его.
– Кто знает? Какой-нибудь заезжий рыбак. Или купец. Мало ли кому случилось побывать в тех местах и залезть к ней под юбку. В любом случае нам до него дела нет. А как твоя часть плана, выполняется?
– У нас все готово. Дары уже собраны. В основном жемчуг да сотня полос серебра – то, чем обычно платят островитяне. Хай не придерется, а потом будет поздно.
– Вот и славно, – отозвался Бессемянный. – Устрой аудиенцию при дворе. Если все пройдет без заминки, больше не встретимся.
Марчат хотел было выразить облегчение по этому поводу, но на полупозе спохватился, что его неправильно поймут. Бессемянный, однако, заметил эти метания. Бледные губы изогнулись в усмешке. Марчат оставил позу, чувствуя, что багровеет от досады.
– Это точно подействует? – спросил он.
– Я и прежде исторгал младенцев до срока. Меня для того и создали.
– В твоих силах сомнений не было. Я хотел узнать, точно ли это его сломит? Хешая то есть. Он годами терпел твои худшие выходки. И если наша маленькая трагедия не подействует… Если существует хоть малейшая вероятность провала, если хай выяснит, что гальты замышляют уничтожить его драгоценного андата, последствия будут ужасными.
Бессемянный сместился на край стула, глядя в никуда. Марчат как-то слышал, что андаты дышат, лишь когда говорят. В затянувшемся молчании он наблюдал за собеседником. Слух оправдался: грудь под одеянием не двигалась, пока андат не набрал воздуха и не произнес:
– Хешай вот-вот убьет нерожденное дитя. Любимое. Нет ничего хуже этого – по крайней мере, для него. Представь себе. А эта островитянка… Он увидит, как свет померкнет в ее глазах, и будет знать, что во всем виноват он сам. Ты желаешь знать, сломит ли его это? Я отвечу: раздавит.
На миг оба замолкли. Лицо андата сделалось таким кровожадным, что Марчат заерзал на стуле. И тут же, словно они обсуждали какое-нибудь невинное мероприятие вроде сбора тростника, Бессемянный откинулся на стуле и усмехнулся.
– Когда поэт ослабеет, вы от меня избавитесь, – произнес он, – а мне уже будет все равно. Так что мы оба останемся в выигрыше.
– Звучит как записка самоубийцы, – заметил Марчат. – Ищешь смерти?
– В некотором смысле – да, – согласился Бессемянный. – Хотя я смотрю на это иначе. Мы ведь разного рода создания – ты и я.
– Согласен.
– Хочешь посмотреть на островитянку? Она спит в соседней комнате. Если не шуметь…
– Нет, спасибо, – ответил Марчат и встал. – Как только я узнаю дату аудиенции, мы с Ошаем все подготовим к назначенному сроку. Чем позже мы с ней встретимся, тем лучше.
– Если можно сказать «лучше», – сказал Бессемянный, принимая позу согласия и прощания.
Снаружи похолодало. Марчат постучал посохом о землю, словно сбивая засохшую грязь, а на самом деле – чтобы вызвать боль в пальцах. На сердце навалилась тяжесть. Дрянное ему предстоит дело. Дрянное, опасное и преступное. А если препятствовать этому, что тогда? Высокий Совет Гальта наверняка его уничтожит. Назад уже не повернуть. Нельзя даже откланяться и спихнуть ношу другому.
Нет иного пути, кроме того, что ведет вперед. Хорошо хоть Амат не придется в этом участвовать.
– Ну как, удачно сходили? – спросил Итани.
– Удачно, – солгал Марчат и быстрым шагом направился в темноту.
Амат Кяан надеялась выйти еще утром, до того как наступит жара. Лиат, как и обещала, пришла пораньше – рассказать о ночной прогулке Итани. Правда, рассказ получился коротким, почти в двух словах. Марчат и его спутник вернулись в гальтский Дом, когда от ночной свечи осталась лишь четверть, и отчет Итани вышел совсем не таким, каким стал бы, знай парень об истинной цели своего задания. Удалось выяснить только то, в каком из предместий они побывали и какой дом навестили.
С помощью этих сведений оказалось нетрудно разыскать здание, согласно договору снятое внаем на частные средства Вилсина, а не самого Дома. Нашлись и письма, где вскользь упоминалось о некоей девушке и ее путешествии в Сарайкет. Правда, Амат пришлось потратить пол-утра, чтобы это узнать. Теперь, когда она шагала по дороге на восток из города, а пограничная арка съеживалась за спиной, ею овладевала досада. По спине струился пот, больную ногу уже начало ломить.
В предрассветной прохладе, когда в траве поют цикады, а в деревьях шуршит ветерок, путешествие еще могло быть приятным; Амат взмокла насквозь, будто только что из бани. Солнце давило на плечи, как чья-то тяжелая рука. Обратная дорога обещала быть еще хуже.
Встречные жители предместий принимали позы приветствия и уважения. Большинство направлялось в Сарайкет. Они толкали перед собой тележки с зерном, плодами и птицей, рассчитывая продать все это в богатых кварталах, на рынках или близ дворцов. Кто-то тащил ношу на плечах. На особенно запруженном отрезке дороги Амат прошла мимо воловьей телеги, увязшей в грязи на обочине. Одно из колес совсем покорежилось. Молодой погонщик со слезами на глазах охаживал кнутом быка, который не обращал на это внимания. Амат сметливым глазом оценила, что погнутое колесо стоит вдвое, а то и втрое дороже содержимого телеги. Едва ли отец юноши или дядя, а может, хозяин – состоятельный земледелец – обрадуется происшествию. Амат обошла это место, с осторожностью выбирая, куда ставить трость, и двинулась дальше.
Предместья льнули ко всем городам Хайема, точно рои мух. За чертой города законы не соблюдались, утхайем не старался насаждать там порядок и карать за преступления. Однако некие правила существовали. Ссоры улаживались внутри общины или выносились на рассмотрение местных судей, чье решение часто имело вес. Традиции, созданные поколениями, были не менее сложны и действенны, чем законы Империи.
Поэтому Амат шагала по щербатой загородной дороге без страха – солнце стояло высоко, а поток повозок держал бродячих собак на расстоянии.
Боялась она лишь того, что могло принести это путешествие.
Само поселение оказалось запущеннее, чем она думала. Итани не упомянул запах выгребной ямы, стоящий в воздухе, и густую жижу под ногами. По дорогам рядом с людьми бродили собаки, куры, свиньи. В дверях одной хижины стояла нагишом девчушка лет двух, неухоженная, как поросенок. Амат пришлось изрядно напрячь воображение, чтобы представить главу Дома Вилсинов посреди этих трущоб, да еще глухой ночью. И все же где-то здесь находился дом, который Итани описал Лиат, а та – ей. Амат дошла до площади и остановилась, внутренне крепясь. Убраться восвояси теперь было бы унизительно.
«Нет, – сказала она себе. – Меня уже никто не остановит. Так-то».
