Следующий (СИ) - Агишев Руслан

— Так, эмоции, эмоции… Значит, нужно дать эмоции, сильные эмоции, а они в свою очередь помогут проявиться магии… Ну, с эмоциями у меня точно нет проблем. Ведь, я же Великий Мариус, маги и волшебник, который заставлял целые стадионы сначала плакать от восторга, а потом рыдать от ужаса. Я, Великий Мариус!

Что тут говорить, вся его карьера иллюзиониста и шоумена была построена на эмоциях, причем своих и чужих. Его работа, в чем он был самый настоящий мастер, производить эти самые эмоции.

— Все просто, все очень просто, — шептал парень, устраиваясь поудобнее на кровати. Работа с эмоциями была сродни тяжелой работы, и требовала немалых усилий. Неспроста после каждого концерта она терял два — три килограмма веса. — Эмоции — это проявления чувств, а чувства несложно вызвать. Уколи палец иголкой и получишь боль, а с ней и недовольство. Съешь дольку лимона — скривишься, и запустишь цепочку реакций… Но все это слабовато по накалу, мелковато, и может не хватить. Нужно что-то посильнее, пожестче, поярче, чтобы трясти начало, чтобы дрожь по телу пошла.

И на ум пришло лишь одно событие, способное вызвать такие чувства, а значит и эмоции — его смерть! Марк тут же закрыл глаза, стараясь в мельчайших подробностях восстановить все, что тогда произошло.

— … Я прижал ее к стене, а она стала рвать на мне рубашку, — забормотал парень, пытаясь вызвать как можно больше ассоциаций. Обычный психологический прием для воспоминаний — задействуй, как можно больше психологических якорей — визуальных, слуховых, осязательных, и тогда перед твоими глазами встанет полная картинка произошедшего. — Черт, ее волосы так пахнут, что у меня все дыбом встает. Зарыться бы в них целиком и вдыхать снова и снова, снова и снова.

Воспоминаний прошлого медленно, но неуклонно оживали, перенося его в тот самый момент.

— Она глубоко задышала, стала с силой вжиматься в меня, а потом… потом подставила шею… для поцелуев, и я стал ее целовать…

Покрывал поцелуями ее шею, медленно сползая все ниже и ниже. Коснулся губами невесомых бретелек ее платья, дернул их зубами, спуская их с плеч. Атласное платье в момент скользнуло вниз, обнажая белоснежное тело.

— Какая женщина… Черт, какая женщина… Соски, соски аж втыкаются в мою грудь.

Ощутил прохладную женскую кожу, волнующие плавные изгибы. Почувствовал, как его ладони скользнули вниз, как пальцы сжали упругую попу. В ушах зазвенел протяжный стон, заставивший его задрожать от желания.

— Ух, как пробрало, — Марк открыл глаза, сразу же заметив бугорок на брюках. Затем перевел взгляд на руки и вздрогнул. — Ни хрена себе! Чешуя!

Его руки были покрыты золотистой с переливами чешуей. Вместо волчьих когтей появилось нечто совершенно невообразимое — неимоверно крупные костяные наросты размером с пол локтя.

— Мать вашу, драконья лапа!

В нетерпенье Марк задрал футболку. Жутко хотелось знать, что у него с остальным телом. Неужели его магия так слаба, что иллюзии хватает лишь на руки? А как с ногами, туловищем, головой, в конце концов?

— Есть, есть! Чешуя…

К его радости та самая золотистая чешуя покрывала живот, всю грудь. Переходила на плечи, шею, напоминая собой несокрушимую броню.

— Ни хрена я не слабосилок! Кто, вообще, так решил? Что за недоумок? Вот бы сейчас на этого черта посмотреть… Интересно, а если полностью раздеться? В штанах тоже все в чешуе?

Едва в голове мелькнула эта хулиганистая мысль, как он одним движением стянул с себя штаны и оказался голышом.

— Оху…ь не встать! Это точно иллюзия⁈ Таким с легкостью убить можно. А вдруг не иллюзия?

К сожалению, оказалось иллюзия — чудовищная по размерам и виду, но иллюзия.

— Такое даже прятать грех. Ха-ха! — заржал парень, натягивая штаны. Что ни говори, но зрелище получеловека — полудракона, разгуливающего с оттопыренным хозяйством, было чересчур диковатым. — Теперь бы еще понять, как иллюзии менять. Как, интересно? Не понятно…

Пока он видел только две личины — волчью и драконью, а что еще? Ведь, должны быть еще личины. Или нет? Что определяет иллюзии? Может у него и выбора-то нет?

— Думал о хорошем получился дракон, думал о плохом вышел волк. Интересно получается. А что еще может выйти? Может, краб или обычная мышь? Крысой бы неплохо стать. Хм, жрать захотелось…

Магические опыты оказалась довольно утомительными. Неспроста его на «еду пробило». Едва подумал об этом, как живот тут же отозвался громкой трелью. И правда, оголодал.

— Может и в самом деле поесть? Все равно сегодня не усну, буду дальше заниматься.

В животе снова забурчало, еще более требовательно, зло.

— Ладно, метнусь до кухни. Там всегда есть что на зуб положить.

Дом барона Воронцова

Уже была поздняя ночь, а во флигеле с северной стороны дома все еще горел огонек — кто-то не спал и сидел со свечой. Домашние, если бы не спали, сразу бы сказал, что это кучер, старый Гришка, не спит, горькую пьет. А чего ему еще делать? Как господин барон обзавелся новомодным автомобилем и экипаж с лошадью продал, так Гришка с тех пор и пьет. Совсем опустился, нечесаный, в грязной одежде, целыми днями ходит по двору и вздыхает. Днем пьет в бывшей конюшне, а ночью во флигеле всю ночь ворочается с бока на бок, уснуть не может. Кого другого хозяева давно бы уже выгнали на улицу, чтобы свой век в богадельне доживал, а его не трогали. Ведь, Гришка годок господина барона, вместе голозадыми бегали, вместе росли.

— … Вот, как сейчас, сидели, в битки [старинная игра гладкими камушками] играли, — слезливо бормотал Гришка, растирая слезы по лицу. — Он мне бывало кричит: «Гришаня! Тудой кидай». Я приноровлюсь и кину прямо в чужой биток. Во какой у меня глаз был! Эх, а сейчас…

Комнатушка во флигеле, которую занимал бывший кучер, была крохотной, едва развернуться. Здесь с трудом помещались старый топчан, стол у окошка и колченогий стул. Прямо в углу лежали сваленные вещи — старый зимний тулуп, мохнатая шапка, здоровенные сапоги, немилосердно вонявшие дегтем.

— … Я ей бывало говорю: «Машка, давай, родимая, давай, немного еще осталось. На горочку поднимемся — с горочки спустимся, а потом еще разок поднимемся и снова спустимся». Эх, какая лошадь была, золото, а не лошадь, — вздыхал мужик, сжимая в руках здоровенную подкову. — Она же живая, родимая, а этот атомобиля ведь железяка! И накой этот атомобиля нужон? Эх, помянуть бы Машку, чтобы она там…

Какое-то время он думал, что должна была делать на том свете его умершая лошадь, но так и не придумал.

— А где? Было же, вот прямо здесь и было, — Гришка недоуменно глядел на стол, где сиротливо стояла уже опустевшая четвертушка. Ему почему-то казалось, что на дне бутылки еще что-то осталось. — Пусто. Гм…

По трезвости он бы уже давно завалился спать. Выпимши, как говорится, и море по колено. Вот Гришка и решил на господской кухне выпивку поискать. Знал, что кухарка всегда в шкафу пару шкаликов держит на всякий случай.

— Стерва, точно припрятала. Как пить дать, припрятала в шкафчике. Надо, надо идтить. Глядишь и закуской разживусь.

Сказано — сделано. И вскоре бывший кучер уже крался по коридору, который вел из флигеля в барский дом. Крался, правда, так, как не каждый медведь через лес лезет. Сопит, то и дело почесывается, рыгает, половицы под ногами скрипят. Крадется, называется.

— Мне ведь много-то не надоть. Шкалик выпью, помяну Машку, мою кормилицу, да и ладно, — бормотал себе под нос мужик, хватаясь за ручку двери. За ней как раз и была кухня. — И хде там шкаф? Темно, идить их за ногу. Чичас свечу зажгу.

Как раз в кармане свеча лежала и спичечный коробок.

Гришка вытащил одну спичку, чиркнул, но она сломалась. Вытащил другую спичку, снова чиркнул, но и эта сломалась. Лишь на пятый раз получилось зажечь свечу.

— Так… Хде тут шкаф?

Он вытянул руку со свечой, отбрасывавший на стены неровный свет. Днем-то все хорошо видно, а сейчас сразу и не разберешься.