После некоторых колебаний я все-таки села рядом с Саммерином. Тот курил трубку и что-то рисовал чернилами в потрепанном блокноте. Несколько долгих минут мы сидели в тишине.
Саммерин заговорил первым:
– Я не собираюсь отрекаться от него.
– Знаю. Мне не следовало говорить то, что я сказала.
– Не извиняйся. Твои слова были полностью оправданны. – Он вздохнул и отложил блокнот. – Поверь, я боролся против такого решения. По крайней мере, насколько позволял языковой барьер. Но я предельно ясно изложил свою позицию.
– Знаю, – тихо повторила я.
– Я пытался что-то придумать к твоему возвращению. Новый план. – Невеселая улыбка искривила его губы. – Жестокая ирония состоит в том, что я никогда не умел найти хороший выход из ситуации. Во время нашей службы в армии именно Макс выдавал идеи.
Не важно, умел Саммерин выдавать идеи или нет. Я сама ломала голову часами и уже начала отчаиваться, – казалось, мы исчерпали все варианты.
Но я бы никогда, ни за что не призналась в этом вслух.
– Дело в том, что… – Саммерин выпустил длинную струю дыма. – Хоть я и не согласен с решением Серела и Филиаса, я понимаю, почему они его приняли. Возможно, на их месте я бы поступил так же.
Я боролась с яростным желанием спорить и доказывать, что он не прав. Но все же… Я подумала о двоих детях Жаклина – старшему еще не исполнилось десяти. Вспомнила мертвое тело Мелины.
– Саммерин, меня тошнит от одной мысли, что Макс страдает там. Я не могу просто… сдаться.
– Знаю. Но ты всего лишь человек, и ты одна.
Я невольно подавила горький смешок:
– Люди постоянно мне об этом напоминают. Не понимаю почему.
– И правда. – Саммерин искоса бросил на меня невозмутимый взгляд.
Оказалось, что я соскучилась по смеху, даже по такому – вполсилы. Но улыбка быстро сошла с губ. И тогда я решилась впервые рассказать о том признании – доверить кому-то драгоценную, постыдную тайну.
– Перед схваткой за титул верховного коменданта Макс спросил, не думала ли я остаться с ним навсегда.
Я помнила ту сцену в малейших деталях: «Если бы так не на пару недель? А на всю жизнь?»
Он произнес это тоном, каким доверяют мечту, с той радостью и уязвимостью, с какой выпускают в жизнь нечто драгоценное. Он подарил мне свое сердце.
И чем я отблагодарила его?
В глазах защипало.
– А я ничего не сказала. Не ответила ему. Потому что испугалась.
Потому что оказалась слишком труслива, чтобы позволить себе поверить в будущее. Слишком напугана собственным эгоизмом. Слишком потрясена тем, как сильно хотела его и мечту, которую он предлагал.
От стыда внутренности скрутило тугим узлом.
– Вдруг он сидит там один и думает, что я его бросила?
Вдруг он не знает, что я люблю его так сильно, что больно дышать? Что я не могу мыслить, не могу жить без него?
– Он так не думает.
– Откуда ты знаешь?
– Если Макс во что-то верит, он отдается этому целиком, без остатка. В этом его величайшая сила и величайшая слабость. И ты, Тисаана, стала первым, во что он поверил за очень долгое время. Чтобы разрушить его веру, потребуется нечто большее, чем тюремные стены.
Саммерин произнес это признание настолько будничным тоном, что оно не могло оказаться ничем, кроме правды.
Мое самообладание грозило пошатнуться. Как и всегда, я взяла себя в руки, пряча свою боль как рану, которую зашивали слишком много раз. Я позволю швам разойтись, но позже, когда останусь одна. А до тех пор им придется продержаться.
– А ты как? – Я искоса взглянула на целителя.
– Просто великолепно. – Он вздернул бровь.
Сарказм Саммерина всегда походил на дорогой виски. Тонкий и изысканный, но достаточно крепкий.
Я положила голову ему на плечо. Из нового положения смогла разглядеть блокнот у него на коленях. Он нарисовал маленький аранский домик с табличкой на дверях, где крошечными буквами выписал: «Эсрин и Имат».
Его клиника.
– Я просто устал, – тихо признался он чуть погодя. – Мы много сражались, много путешествовали.
Эмоции, наполнявшие его голос, были мне хорошо знакомы. Я и сама часто их испытывала.
Мой народ боролся за то, чтобы вернуться домой, в то время как Саммерина оторвали от дома. Повстанцы хорошо к нему относились, но он совсем не говорил на их языке. Жизнь Саммерина, как и у всех здесь, превратилась в монотонную череду сражений, изувеченных тел и поспешных ночных переносов лагеря.
– Ты скучаешь по дому, – прошептала я.
– Я многое оставил на родине. Пациентов, клинику. Семью.
В груди больно кольнуло чувство вины.
– Я позабочусь о том, чтобы ты вернулся к родным.
Саммерин наградил меня легкой полуулыбкой. Она ясно говорила о том, что он ценит мое обещание, но не до конца в него верит.
Но я твердо решила, что сдержу слово и не остановлюсь на полпути.
– Просто на все нужно время, – продолжила я. – Как однажды сказал мне один мудрый человек: создавать труднее, чем рушить.
Уголок рта Саммерина дернулся: целитель понял, что к нему эхом вернулись собственные слова.
– Полагаю, – произнес он, – дело того стоит.
Боги, как же я надеялась, что это правда.
* * *
К странным снам я уже привыкла, но сейчас видела что-то иное. Оно началось как сон и закончилось так же. Но в промежутке между началом и концом случилась катастрофа.
Только что я сидела на заросшей цветами лужайке и наблюдала за знакомой, чуть перекошенной влево улыбкой – безусловно, это сон, – и вот уже мир разваливается на куски, будто зрение, слух, осязание, обоняние и невидимые силы, удерживающие их вместе, разом лопнули.
Я оказалась вывернута наизнанку. Где-то далеко, но физическое расстояние тут ничего не значило. Я не могла даже измерить охватившую меня боль. Во мне столкнулись тысячи разных мгновений.
Я находилась в красивой незнакомой комнате, которую ненавидела. Смотрела в потолок, хватая ртом воздух.
И в то же время я металась в ловушке, запертая в четырех белых стенах с орнаментом. Колотила по ним кулаками, вены жгло огнем, но я не могла выбраться.
Момент единения длился всего несколько секунд, даже меньше, но мир после него остановился. Я видела Макса. Я узнала бы его присутствие где угодно, а тем более глядя на мир его глазами.
Нужно вернуться. Нужно добраться до него. Я пыталась обуздать сносящий все на своем пути поток магии, пыталась направить его в нужное русло, но он не подчинялся. Извращенный, гнилой поток, он бессмысленно несся во всех направлениях сразу, не разбирая дороги. Поток, что-то непоправимо сдвинувший в мире. Я пыталась позвать Макса по имени, но лишилась и голоса, и языка. Какую бы рану ни нанесли глубинным слоям мира, она стала только шире. Наконец поток смыл и меня.
* * *
– Тисаана.
Я не хотела просыпаться, не хотела прерывать сон.
Сон ли? Все выглядело таким настоящим. Я снова потянулась к магии, нащупывая корни, связывающие меня с запредельным миром, выискивая Макса.
Безуспешно.
– Тисаана.
Я резко открыла глаза и дернулась. Наконец мне удалось разглядеть Ишку. Стояла ночь, и мою палатку освещал единственный фонарь.
Мне потребовалось время, чтобы прийти в себя.
– Ты опоздал, – наконец выдавила я.
– Извини.
Он подошел к кровати, и я села. Мерцающий свет фонаря выхватил из темноты золотистые волосы и золотистые глаза, оставив в тени все остальное, и поначалу фейри походил скорее на привидение, чем на живое существо.
И все же, когда он подошел ближе, что-то в его виде показалось мне до странности человеческим. Я моргнула, прогоняя остатки сна:
– С тобой все в порядке?
– Почему ты спрашиваешь?
– Ты выглядишь… грустным.
– Устал. – Уголок его рта слабо шевельнулся. – Последние сто лет выдались непростыми.
Это шутка?
У меня внезапно разболелась голова, и я помассировала виски. Мир вокруг лениво покачивался. Я была практически уверена, что не удержусь на ногах, если решу встать.
