– Ота! – рявкнул Тахи.
Ученик поднял глаза, покрасневшие и полные слез.
– Ты не в себе, – тихо сказал Мила-кво, поднимая его на ноги. – Тебе нужно пойти и прилечь.
Ота перевел взгляд с него на Тахи-кво и нехотя принял позу подчинения, а потом позволил Миле-кво увести себя в школу. Тахи остался; Мила услышал его ругань, которой он охаживал третьеклассников, словно кнутом.
В учительских покоях Мила налил Оте чашку крепкого чая, обдумывая положение. Вскоре о происшествии узнают все, если еще не узнали. Чем это обернется для мальчика – худом или добром, – сказать трудно. Он сам не знал, на что лучше надеяться. Если глаза его не обманули, это успех, которого он боялся. Однако, прежде чем действовать, надо убедиться. Он не вызовет дая-кво, если Ота не готов.
Мальчик, понуро сидевший на краю койки, взял пиалу и послушно выпил. Его слезы высохли. Теперь он просто смотрел перед собой. Мила придвинул табурет и сел рядом. Выдержав долгую паузу, учитель сказал:
– Знаешь, ты оказал этому ученику медвежью услугу.
Ота поднял руку в жесте признания ошибки.
– От того, что ты его утешил, он не станет крепче. Я знаю, учителем быть непросто. Тяжело заставить себя обходиться с детьми грубо, даже если это для их блага.
Ота кивнул, но головы не поднял. Когда он заговорил, его голос прозвучал тихо:
– А раньше кого-нибудь исключали из «черных одежд»?
– Исключали? Нет, ни разу. Почему ты спросил?
– Я все испортил. – Ота помолчал и добавил: – Я слишком слаб для таких уроков, Мила-кво.
Мила посмотрел на руки, думая о своем старом учителе, о том, во что обойдется его старым костям еще одно путешествие в школу. Когда он заговорил, в его голосе еще ощущалась тяжесть принятого решения.
– Я отстраняю тебя от работ на месяц, – сказал Мила-кво. – А мы тем временем пошлем за даем-кво.
– Ота, – окликнул знакомый шепот. – Что ты натворил?
Он перевернулся в постели. Жаровня еле-еле рдела в темноте, давая лишь слабое пятно света. Ота уставился на угли.
– Я совершил ошибку, Анся.
В последнее время он так отвечал всем, кто отваживался спросить.
– Говорят, дай-кво приезжает. Раньше времени.
– Наверное, очень крупно ошибся, – произнес Ота, а сам подумал: «Наверное, я первый, кто поднялся так высоко и так низко пал. В первый раз черные одежды дали такому слабаку».
Он вспомнил заснеженную долину, по которой шел, когда его догнал Мила-кво. Теперь было ясно, что бегство из школы ничуть не доказывало его силу, а только предвещало поражение.
– Так что же ты сделал? – спросил Анся в темноте.
У Оты перед глазами снова встало лицо мальчика, окровавленные ладони и слезы унижения, бегущие по грязным щекам. Он сам причинил ученику боль и теперь одновременно стыдился содеянного и того, что не сможет этого повторить. Как объяснить, что он не сумеет сделать этих ребят сильнее, потому что в душе остается одним из них?
– Я недостоин этих одежд, – сказал Ота.
Анся промолчал, и вскоре с соседней койки послышалось глубокое, ровное дыхание спящего. Все устали после дневных трудов, кроме Оты: тот с утра до вечера бродил по пустым коридорам и лекториям. От занятий его освободили, а черную одежду он не снял лишь потому, что другой не было.
Так Ота и ждал в темноте, пока даже угли не потухли. Убедившись, что все кругом спят, Ота поднялся, оделся и тихо вышел в коридор. До стылых комнат младших классов было недалеко. Ота шел между темными силуэтами спящих – маленьких фигурок, скорчившихся под тонкими одеялами. Подумать только: он ведь всего ничего проходил в черном, а так много успел забыть.
Мальчик, которого он искал, лежал на койке у стены, отвернувшись и поджав ноги. Ота осторожно склонился над ним и прикрыл ему рот рукой, чтобы тот не разбудил других, если вскрикнет. Мальчик проснулся тихо и заморгал. Ота подождал, пока он его узнает, и шепнул:
– Как руки, лучше?
Мальчик кивнул.
– Хорошо. Только не шуми. Незачем будить остальных.
Ота убрал руку, и мальчуган тут же принял позу глубокого сожаления:
– Ота-кво, я опозорил вас и нашу школу. Я…
Ота мягко сложил его руки вместе.
– Тебе не в чем себя винить, – сказал он. – Это я всех опозорил. Мне и отвечать.
– Если бы я работал быстрее…
– Это бы ничем тебе не помогло. Ничем.
Бронзовые двери с грохотом распахнулись. Мальчики стояли рядами, замерев в приветственных позах, словно статуи. Точно так же стоял среди «черных одежд» Ота, размышляя, чем делятся друг с другом отверженные дети на этот раз: надеждами на возвращение к родным или на зачисление в поэты? Мечты…
Старик прошел внутрь. С тех пор как Ота его помнил, он заметно ослаб. После ритуала приветствий дай-кво благословил всех хриплым, срывающимся шепотом. Потом он удалился с учителями, а «черные одежды» – все, кроме Оты, – повели свои классы работать. Ота вернулся к себе и с тяжелым сердцем сел ждать, когда его позовут. Предчувствие его не обмануло.
– Ота! – окликнул из дверей Тахи. – Пойдем, подашь даю-кво чай.
– Но парадное платье…
– Не понадобится. Только чай, и больше ничего.
Ота встал, покорно сложив руки. Время пришло.
Дай-кво молча сидел перед очагом, глядя на пламя. Его руки, лежащие на коленях, казалось, стали еще меньше с тех пор, как Мила их помнил, кожа истончилась и сморщилась. В лице дая-кво читалась усталость от трудной дороги – под глазами залегли тени, уголки рта опустились, – однако в ответ на взгляд Милы старик принял позу вопроса с оттенком вызова. Миле показалось, что в ней было что-то еще – может быть, нетерпение или надежда.
– Что слышно в мире? – спросил он. – Новости о городах к нам доходят редко.
– Все хорошо, – ответил дай-кво. – А здесь? Как ваши ученики?
– Тоже неплохо, высочайший.
– Вот как? Я порой сомневаюсь.
Мила позой выказал просьбу пояснить мысль, но безрезультатно. Старейший из учителей снова обратил взгляд на пламя. Мила уронил руки на колени.
Вернулся Тахи, склонился в знак покорности и почтения и сел.
– Мальчик уже идет, – сказал он.
Дай-кво кивнул, и только. Мила увидел на лице Тахи отражение своей тревоги. Ожидание показалось очень долгим. Наконец в дверь тихо постучали, и вошел Ота Мати с подносом, на котором стояли три чашечки чая. Он поставил поднос на низкий столик и с каменным лицом принял положенную позу приветствия.
– Ваш приезд – великая честь для меня, высочайший дай-кво, – проговорил Ота безупречно усвоенную фразу.
Глаза старика ожили и пытливо воззрились на Оту. Дай-кво кивнул, но не отослал мальчика, а указал на свободный стул, где обычно сидел Мила. Ота оглянулся на учителя. Мила кивнул, и мальчик сел, сам не свой от волнения.
– Скажи-ка, – произнес дай-кво, поднося к губам чашку, – что ты знаешь об андатах?
Ота заговорил не сразу, но сумел унять дрожь в голосе.
– Знаю, что они – мысли, о высочайший. Воплощенные поэтом в форму, обладающую собственной волей.
Дай-кво отпил чая, наблюдая за мальчиком. Старик ждал, что еще скажет Ота, но тот как будто растерялся. Наконец дай-кво опустил чашку.
– Что, и больше ничего? А как их пленяют? Что должен делать поэт, чтобы его творение было отлично от всех прочих? Как передают связанного андата другому поколению?
– Не знаю, о высочайший.
– Почему? – совсем тихо спросил дай-кво.
– Мила-кво говорил, что это знание может пойти нам во вред. Мы не были готовы постичь глубины мастерства.
– Верно, – согласился дай-кво. – Что правда, то правда. Вас пока лишь проверяли, а не учили.
Ота потупился и, побледнев, принял позу раскаяния.
– Простите, что не справился с заданием, высочайший дай-кво. Я должен был показать им, как сохранять крепость духа. Я и хотел, но…
– Тебе не о чем сожалеть, Ота. Ты все сделал правильно.
Ота покачнулся. В глазах у него отразилось замешательство. Мила откашлялся и, жестом спросив у дая-кво соизволения продолжить, произнес:
