Царство Сибирское (СИ) - Путилов Роман Феликсович

— Дорогой, а кто тебе корзинку с пирожками дал? — пальчик моей жены ткнулся в, плетенный из бересты, кузовок: — Кто это такая смелая искусница?

— Ты эту искусницу знаешь… — буркнул я, несмотря на протестующее восклицание жены, сгребая себе емкость с пирожками, которых осталось ровно два: — Её Макоша зовут, и эти пирожки она мне в дорогу дала.

— Ой…- жена растерянно посмотрела на маленький огрызок пирожка, зажатый в руке: — Ну уже поздно, очень вкусный был пирожок. Ты меня прости, прости, прости, я пойду, тоже что-нибудь тебе в дорогу приготовлю.

Доев пирожок, Гюлер поцеловала меня на прощание, и убежала, а я упал на подушку, надеясь поспать еще немного перед трудным путешествием.

Как результат, я вылетал из окрестностей Омска, имея при себе из провизии только эту злосчастную корзинку с парой пирожков. Провозившись на кухне три часа, жена растерянно сказала мне. что ничего вкусного у нее не выходит, даже самое примитивное. Блюда или подгорают, или оказываются невыносимо соленными, а один раз мясо даже стало сладким. Колбаса или вяленое мясо, что жена завернула мне в дорогу, через пять минут стало подозрительно попахивать тухлятиной. Не знаю, что там у жены с богиней за разногласия произошли, надеюсь, что разберутся к моему возвращению, но из съестного при мне летит в многодневное путешествие только два небольших пирожка с ливером. Конечно, двух пирожков маловато для здорового мужика, что болтается в небе по четырнадцать часов, в продуваемой всеми ветрами, кабине аэроплана, но два пирожка появляются в кузовке три раза день, неотличимые от съеденных и всегда теплые.

В общем, из-за стола я поднимаюсь, как какой-то француз, с легким чувством голода, но других вариантов у меня нет. Даже мои фирменные консервы, отличавшиеся высочайшим качеством, при попытке разместить в багажном отсеке пару банок, мгновенно вздулись, и я их выбросил.

Два дня болтанки в воздухе, день на земле, так как буран прижал меня к земле, и я с трудом смог закрепить самолет и накинуть на него маскировочный полог, одновременно служащий мне укрытием от непогоды, и наконец, среди снежной пустыни показался темный овал крупного города, и я пошел на посадку.

Городок выглядел как беспорядочное нагромождение юрт, деревянных заборов, глиняных мазанок и бревенчатых срубов, на которыми вился десяток бледных дымков. В отличие от русской деревни, где утром топились печи во всех домах, здесь с топливом, очевидно были большие проблемы.

Я замедлил шаг, а потом совсем остановился. Чем ближе я подходил к городку, тем больше понимал, что тут я не найду покупателя на свои меха. На меня была накинута огромная «шуба», сметанная из десятков шкурок соболя, с такими длинными полами, что мне пришлось нести их в руках. План мой по реализации контрабандных мехов был прост и незамысловат. «Шуба» была моей личной одеждой, а не мехами, которую я мог подарить, со своего, великокняжеского плеча, любому, симпатичному мне, богатому человеку, который, в обязательном порядке, должен был эквивалентно отдариться.Поэтому, сами понимаете, каждый шаг по снегу давался мне с большим трудом. А тут еще парадный мундир с десятком здоровенных орденов и орденских звезд, лохматая шапка, два револьвера на поясе… В общем, не дойдя до стен городка пару сотен шагов, решил, что в этой нищебродской дыре мне ничего не светит, развернулся и…

— Гырх! — заорал кто-то за моей спиной. Я развернулся — ко мне скакали пара всадников с длинными копьями.

Я усмехнулся и откинув длинные полы шубы положил руки на свои револьверы в открытых кобурах.

Два мужика в потертых халатах и смешных шапочках на мои полсотни зарядов? Вы серьезно?

Что-то заставило меня обернуться, и я понял, что попал.

С фланга ко мне скакал десяток конных оборванцев, все с теми же копьями. Не знаю, где они прятались. То ли местная магия, с покровом невидимости или отведенным взором, а может быть незамеченный мной овраг? В любом случае, надо спасаться.

Лучше бы они были с современными винтовками… Мое магическое поле отразит до сотни пуль, а вот от удара страхолюдного копья, больше всего похожего на рогатину, оно, увы, не защитит. Я скинул тяжеленую шубу и побежал по хрупающему насту, высоко поднимая ноги. Сзади меня настигал шум дыхания лошади, азартные крики седока и перестук копыт. Я оглянулся — всадник привстал на стременах, отведя в сторону свою рогатину, готовясь, как косой, срубить меня.

Я вам ребята врать не буду, я специально стрелял мимо морды лошади — не хотелось пока окончательно делать себя персоной «нон-грата» в этих местах, тем более, что в фюзеляже самолета у меня уложено еще три подобных шубы. От вспышек огня перед мордой, лошадь заржала и отпрянула в сторону, отчего всадник ласточкой выпорхнул из седла и кувыркнулся в снежный перемет, а я бросился бежать дальше, в сторону самолета, пока остальные кавалеристы возились с брошенной шубой.

Когда я подбежал к самолету, нашел в себе смелость обернуться, чтобы оценить обстановку. В мою сторону скакали всего трое всадников. Впереди, с перекошенным от злобы лицом, несся, горяча коня, тот самый хрен, что пытался срубить меня своей пальмой. Ну а позади, неторопливо трусили двое его коллег, видимо из числа тех, кого не допустили к разделу шубы, которую десяток всадников вез в сторону городка.

Возле самолета я почувствовал себя значительно уверенней, вскинул револьверы, и из врожденного миролюбия, произвел еще один «предупредительный» выстрел, который, однако моего противника не остановил. Тот, по-прежнему, мчался в мою сторону, выставив вперед свою рогатину и припав к шее коня. Трех пуль хватило на обоих. Коняшку было жалко, но больно умело прятался всадник на крупе лошади.

Отставшие кавалеристы замерли, натянув поводья, потом, изобразив самые миролюбивые физиономии, и выставив вперед раскрытые ладони, начали показывать знаками, что они хотели бы приблизиться и забрать тело своего товарища.

Уж не знаю, кто там болтался в седлах, монголы, маньжуры или чистокровные ханьцы, но в миролюбие степных жителей я не верил, поэтому, разрешив кавалеристам приблизиться, оставался начеку.

Бросок копья я пропустил, так как передний кавалерист, отвлекая меня, отчаянно жестикулировал, делая вид, что пытается мне что-то объяснить. Я попытался нырнуть в снег, уходя вбок, но не смог — длинная палка с широким лезвием, пробив мою меховую куртку и зацепив плечо, пришпилила меня к фюзеляжу самолета. Правую руку обожгло болью, револьвер выскользнул из, ставшей бессильной, кисти и тяжело плюхнулся в снег, а китайцы радостно оскалились. Нет, ну надо же быть такими тупыми…

Когда я начал стрелять из второго револьвера, с левой руки, улыбочки кавалеристов мгновенно сменились изумлением. Вот с этим выражением лица они отправились на встречу… Не помню, к кому местные отправляются — к предкам, Конфуцию или Великому дракону. Честно говоря, я этим парням даже немножко завидовал — у них кончились проблемы, неприятности, и даже этой адской боли они не испытывают. А я даже не могу вытащить проткнувшее самолет, ну и меня заодно, копье, куртка не дает повернуться…

Минут через пятнадцать я смог вылезти из куртки, и обессиленно привалился к стойке шасси аэроплана. Раненая рука обильно кровила, я чувствовал дурноту, наверное, потерял много крови. Кое- как выдернув копье из обшивки фюзеляжа, я перетянул поврежденную руку брючным ремнем, как раз предназначенным для этой роли, накинул на плечи теплую куртку с изодранным рукавом, с трудом забрался в кабину и запустил двигатель. Оставаться здесь я не видел смысла. Я не смогу победить весь гарнизон городка, действуя одной рукой и впадая в полуобморочное состояние от потери крови. Остаётся только лететь домой, надеясь, что я сумею добраться до границы своих владений, не свалив самолет на землю. После короткого разбега я поднял машину в воздух, развернул самолет хвостом на путеводную звезду, и перевел реостат на максимальные обороты. Мне не стоило беречь магический заряд в кристалле, гораздо опаснее было обессилить окончательно и вогнать самолет в землю.