Лекарь Империи (СИ) - Карелин Сергей Витальевич

Марина замолчала, кусая губы. В ее глазах метались страх и сомнение. Вот он, классический прием — запугать ответственностью.

Я понял, что пора идти ва-банк.

— Марина, — я посмотрел ей прямо в глаза. — Лекари сейчас не знают точно, что с вашим сыном. Они говорят, что это «просто стекляшка», но сами видите — ему все хуже. Если это действительно «стекляшка» и она так протекает, то, боюсь, прогноз неутешительный, он может умереть от дыхательной недостаточности. Но если это опухоль, и мы ее вовремя обнаружим и начнем правильное лечение, у него есть шанс. Очень хороший шанс. Выбор за вами.

Марина несколько секунд смотрела на меня, потом на своего сына, потом снова на меня. В ее глазах появилась решимость.

— Делайте, — твердо сказала она, поворачиваясь к Конюхову. — Делайте дополнительный снимок. Я… я даю согласие и беру всю ответственность на себя.

Внезапно, приборы у кровати Сеньки истошно запищали, заглушая все остальные звуки в палате. Красные лампочки замигали, как на новогодней елке, только вот веселья это не добавляло.

Мальчик на кровати обмяк, его дыхание стало прерывистым, почти незаметным, а лицо начало стремительно приобретать тот самый неприятный синеватый оттенок, который я так хорошо знал.

Остановка дыхания, мать ее!

— Кислород! Адреналин! Быстро! — рявкнул Конюхов, бросаясь к Сеньке.

Я среагировал на автомате, еще до того, как он успел договорить.

— Ларингоскоп, интубационную трубку номер четыре, мешок Амбу! — мой собственный голос прозвучал неожиданно твердо и властно, перекрывая писк аппаратуры. — Сестра, тащите реанимационный набор, живо!

Медсестра, до этого немного растерянная, тут же подскочила и бросилась к шкафу. Похоже, командный тон, выработанный годами в операционной, сработал и здесь.

Мы с Конюховым склонились над мальчиком. Он пытался наладить проходимость дыхательных путей, а я уже готовил все для интубации. Ситуация была критической. Каждая секунда была на счету.

Конюхов, надо отдать ему должное, действовал быстро и, в целом, грамотно, но было видно, что он сильно нервничает. Его руки слегка подрагивали. Я же, наоборот, почувствовал, как внутри меня все собирается в тугой комок — адреналин ударил в кровь, мысли стали кристально ясными, а движения — точными и выверенными.

Старая школа, ничего не попишешь. Через пару минут напряженной совместной работы нам удалось стабилизировать состояние Сеньки. Дыхание восстановилось, хоть и с помощью аппарата, цвет лица стал чуть лучше, приборы перестали так истошно выть. Но мальчик по-прежнему был без сознания.

Конюхов вытер пот со лба и с каким-то новым выражением посмотрел на меня. Удивление, смешанное с уважением — вот что я увидел в его глазах.

— Ну, Разумовский, признаться, не ожидал, — выдохнул он. — Для адепта, только-только из института, ты сработал… профессионально. Очень профессионально. Четко, быстро, без паники. Молодец.

Я лишь пожал плечами.

— Просто делал то, что должен.

В прошлой жизни я и не такие кульбиты выписывал, бывало, по несколько часов у операционного стола стоял, вытаскивая пациентов буквально с того света. Так что это для меня была, можно сказать, легкая разминка. Хотя резерва «Искры» на эту разминку ушло прилично, я опять чувствовал знакомую пустоту внутри.

— Аркадий Александрович, — сказал я, когда мы немного отошли от кровати Сеньки, чтобы не мешать медсестре. — Я бы хотел сам сделать ему повторный снимок. Ну, или хотя бы присутствовать при этом. Чисто из научного интереса. Смена моя на скорой все равно уже закончилась, так что временем я располагаю.

Я не стал снова заводить шарманку про опухоль, решил действовать тоньше.

Конюхов на мгновение задумался, потом кивнул.

— Хорошо, Разумовский. Интерес — это похвально. Тем более, ты действительно помог. Снимок ему сейчас нужен срочно, чтобы понять динамику. Пойдем, проконтролируешь, раз такой любознательный.

Мы оставили Марину, убитую горем и страхом, на попечение медсестры, а сами повезли Сеньку на каталке в рентген-кабинет. Снимок сделали быстро. И он, к сожалению, или к счастью, полностью подтвердил мои самые худшие опасения.

Та самая тень, которую я с трудом разглядел на предыдущем снимке, на этот раз, в другой проекции и с чуть измененными настройками аппарата, была видна гораздо отчетливее. Небольшая, но зловещая.

— Вот оно… — прошептал Конюхов, вглядываясь в изображение. Он выглядел по-настоящему потрясенным. — Опухоль… Действительно опухоль! А я-то, старый дурак, думал, «стекляшка» так его скрутила, осложнения дает… А тут вон оно что…

Он повернулся ко мне, и в его глазах уже не было ни тени снисхождения. Только чистое, неподдельное восхищение профессионала.

— Разумовский… Илья… — он даже по имени назвал. Прогресс. — Как ты это увидел? На том, первом снимке? Я ведь смотрел — и ничего!

— Просто повезло, Аркадий Александрович, — скромно ответил я, хотя какое там везение. Чистый опыт и «Сонар». — Иногда бывает, что замечаешь то, что другие пропускают.

— Ну, ты даешь! — Конюхов покачал головой. — Талант! Настоящий талант диагноста!

Я поблагодарил его за комплимент, а сам думал о другом.

Опыт — его действительно не пропьешь. Особенно такой, как у меня — опыт реаниматолога и хирурга, который каждый день сталкивался с жизнью и смертью. Я чувствовал, что после реанимации Сеньки я перешел на новый ранг. Или мне показалось?

Да, точно! Запас «Искры» определенно стал больше, чем у обычного адепта. Пожалуй, теперь я тянул на Эфирного Практика. Быстро однако я набрал опыта.

И какие-то новые ощущения появились, будто обострились все чувства. Нужно будет потом разобраться, какие именно силы ко мне прибавились.

Жаль только, что для всех остальных и для Гильдии, я по-прежнему останусь всего лишь адептом, пока не сдам официальный экзамен и не подтвержу свой новый уровень. А это, зная местную бюрократию, дело небыстрое.

Мы повезли Сеньку обратно в палату. По пути Конюхов, видимо, решил проверить меня по полной.

— Так, Илья, — он внимательно посмотрел на меня. — Диагноз мы, благодаря тебе, уточнили. Опухоль. Что дальше? Твои предложения? Какие мероприятия необходимо провести в первую очередь?

Я, не задумываясь, начал перечислять:

— Во-первых, срочная консультация онколога и торакального хирурга, если такие специалисты есть в этой больнице или их можно быстро вызвать. Во-вторых, полное стадирование — КТ или МРТ грудной клетки с контрастом, УЗИ брюшной полости, возможно, сцинтиграфия костей, чтобы исключить метастазы. В-третьих, биопсия опухоли для гистологического исследования, чтобы определить ее тип и степень злокачественности. И, конечно, поддерживающая терапия — обезболивание, коррекция анемии, нутритивная поддержка…

Я говорил еще что-то про важность психологической поддержки для ребенка и родителей, как вдруг Сеньке на каталке снова стало плохо. Он закашлялся, начал задыхаться, лицо опять посинело. Приборы снова тревожно запищали.

— Черт! — выругался Конюхов. — Опять! Не довезли!

Мы как раз проезжали мимо дверей реанимационного отделения.

— Сюда! Быстро! — скомандовал он, и мы вкатили каталку в ярко освещенный зал, заставленный сложной аппаратурой.

Снова борьба за дыхание, снова писк приборов. С трудом, но нам опять удалось его стабилизировать. Конюхов выглядел измотанным.

— Все, Разумовский, времени у нас нет, — тяжело выдохнул он. — Эта дрянь… опухоль… она его душит. И «стекляшка», будь она неладна, только усугубила состояние. Нужна срочная операция. Экстренная. Я сейчас вызову дежурного хирурга. А ты… — он посмотрел на меня, — … ты сбегай к матери, возьми у нее письменное согласие на операцию. Без него никак.

Я кивнул.

— А… вы справитесь тут один, если ему снова станет хуже? — с тревогой спросил я. Все-таки оставлять Сеньку сейчас было рискованно.

— Справлюсь, не переживай, — Конюхов попытался улыбнуться, но получилось как-то криво. — Я тут не один, медсестры помогут. Да и хирург сейчас подойдет. Беги.