Лекарь Империи (СИ) - Карелин Сергей Витальевич

— Ай, идиот! Идиот криворукий! — тут же завопил у меня в голове Бурундук так, что я едва не оглох. — Он его все-таки зацепил! Я же говорил! Ну все, сейчас начнется…

Мое сердце ухнуло куда-то в пятки. Черт!

— Покажешь где⁈ — не раздумывая, мысленно рявкнул я на Бурундука. — Точно покажешь⁈

— А то! — фыркнул он. — Не для того я тут сижу, чтобы на похоронах аплодировать! За мной, тормоз! Только не отставай!

И этот мелкий пушистый комок серебристой энергии буквально рванул с места, снова просачиваясь сквозь дверь, как будто ее и не было.

Я, не теряя ни секунды, рванул за ним, с такой силой толкнув тяжелую дверь, что она с грохотом ударилась о стену. Картина, представшая моим глазам, была, мягко говоря, удручающей.

Сенька на операционном столе снова начал синеть, приборы над ним надрывались в предсмертной агонии, а Преображенский и Конюхов, бледные как смерть, метались вокруг, пытаясь что-то сделать, но их действия были хаотичны и явно неэффективны. Медсестры испуганно жались по углам.

— Адепт, вон отсюда! Немедленно! — заорал на меня Конюхов, заметив мое вторжение. — Не мешай работать!

Но мне уже было не до политесов.

— Господин лекарь! Конюхов! Вы задели ему блуждающий нерв! — крикнул я, перекрывая писк аппаратуры. — Он у него аномально расположен, справа от главного бронха! Нужно немедленно прекратить любое давление на эту зону и снять спазм! Иначе он умрет!

Они уставились на меня, как на полного идиота. В глазах Преображенского мелькнул гнев, Конюхов просто открыл рот от изумления.

— Какой еще блуждающий нерв⁈ Какая аномалия⁈ Ты что несешь, Разумовский⁈ — прорычал он, но в голосе его уже не было прежней уверенности. Видимо, отчаянное положение пациента заставляло его прислушиваться даже к самым бредовым, на первый взгляд, идеям. — Убирайся отсюда, пока я охрану не позвал!

Время! У меня не было времени на препирательства! Сенька умирал!

— Нет времени объяснять! — я решительно шагнул к столу. — Потом все расскажу! Просто поверьте мне!

Не обращая внимания на их истошные вопли и попытки медсестер преградить мне путь, я быстро натянул на руки первые попавшиеся стерильные перчатки из вскрытой упаковки, схватил с инструментального столика флакон с антисептическим зельем и щедро полил им руки. Специального халата я, конечно, накинуть не успел, но это были уже мелочи.

— Пусти! — рявкнул я на медсестру, которая вцепилась мне в рукав, и буквально прорвался к операционному столу.

— Вот тут! Левее, чуть ниже! — верещал у меня в голове Бурундук, который уже сидел на плече у ничего не подозревающего Преображенского и указывал мне лапкой точное место. — Да не там, слепой ты крот! Еще левее! Вот! Теперь давай, колдуй, пока не поздно!

Под его чутким руководством, ориентируясь на его подсказки и свои собственные, хоть и ослабленные, но все же присутствующие ощущения «Искры» (которые сейчас, после появления этого пушистого комментатора, казалось, стали немного четче), я приложил ладони к груди Сеньки, чуть сбоку от основного разреза.

Нашел ту самую точку, где, по словам Бурундука, и находился эпицентр проблемы — место повреждения или раздражения нерва. Сконцентрировался, направляя туда весь свой запас целительной энергии, который значительно вырос после взятия следующего ранга.

Главное — расслабить, снять спазм, восстановить нормальную проводимость.

— Ты что делаешь, мерзавец⁈ — Преображенский попытался меня оттолкнуть, но я уперся, как бык.

— Спасаю вашего пациента, господин лекарь! — сквозь зубы процедил я, не отрывая рук. — Еще пара секунд…

И о чудо!

Или не чудо, а просто точное попадание. Писк приборов вдруг стал менее истеричным, синюшность на лице Сеньки начала медленно спадать, а на мониторе, показывающем сердечный ритм, хаотичные зигзаги стали постепенно выравниваться, превращаясь в более-менее нормальную синусоиду.

Мальчик сделал слабый, но самостоятельный вдох!

Преображенский и Конюхов замерли, с отвисшими челюстями глядя то на мониторы, то на меня, то на Сеньку. В операционной повисла оглушительная тишина, нарушаемая лишь мерным писком аппаратуры, который теперь звучал почти убаюкивающе.

— Стабилизировался… — выдохнул наконец Конюхов, неверяще глядя на меня. — Как… как ты это сделал, Разумовский?

Операция быстро подходила к концу. Преображенский, хоть и пребывал в некотором шоке от произошедшего, все же был профессионалом и быстро взял себя в руки.

Опухоль, точнее, ее основная масса, была уже практически удалена еще до этого инцидента с нервом. Сейчас он лишь аккуратно завершал последние манипуляции, стараясь больше ничего не задеть.

Все это время я продолжал держать руки на груди Сеньки, поддерживая расслабленное состояние того самого злополучного нерва, потихоньку подкармливая его своей энергией. Это высасывало из меня последние силы. Запас хоть и стал больше, но не настолько. Голова кружилась, перед глазами плыли круги, но я держался.

— Так, все, — наконец произнес Преображенский, отступая от стола. — Основное убрали. Дальше — гистология, и будем решать, что делать. Федоров, зашивайте. Аккуратно.

Только теперь, когда непосредственная угроза жизни Сеньки миновала, я позволил себе медленно, очень осторожно, прекратить свое энергетическое воздействие, плавно снижая поток «Искры».

Все, кто был в операционной, с замиранием сердца смотрели то на меня, то на мониторы. Но все получилось. Состояние Сеньки оставалось стабильным. Его зашили, наложили повязку, и мы втроем — я, Конюхов и совершенно опустошенный, но явно впечатленный Преображенский — вышли из операционной в тихий больничный коридор.

Он снял маску и перчатки, вытер вспотевший лоб. Он выглядел лет на десять старше, чем час назад.

— Ну, молодой человек, — он повернулся ко мне, и в его голосе уже не было и тени прежнего высокомерия. — Представьтесь, пожалуйста, как следует. Я — мастер-целитель Преображенский Вениамин Петрович. И я, признаться, под впечатлением. Под большим впечатлением от вашей работы.

— Илья Разумовский, адепт, — я слегка кивнул, стараясь скрыть дикую усталость.

— Адепт, говорите… — Преображенский хмыкнул. — Ну-ну. Ваша адептская работа сегодня спасла мне не только пациента, но и, пожалуй, репутацию. Да и Конюхову тоже, — он кивнул на Аркадия Александровича, который стоял рядом, все еще не придя в себя от шока. — Скажите, Илья… можно ведь так? Как вам это удалось? Как вы поняли, что дело именно в блуждающем нерве? И как… как вы его так быстро успокоили? Я ведь его почти не задел, так, слегка…

Я пожал плечами, стараясь выглядеть как можно более естественно.

— Просто… предположил наиболее вероятное развитие событий при таком резком ухудшении, Вениамин Петрович. Учитывая локализацию опухоли и ход операции, повреждение или раздражение вагуса было одним из самых очевидных осложнений. А что касается расположения нерва… ну, я просто искал точку наибольшего энергетического напряжения, прикладывая к ней свою «Искру», как нас учили в академии. Иногда это помогает найти источник проблемы. Чисто интуитивно, плюс немного везения.

Преображенский внимательно посмотрел на меня, потом усмехнулся.

— Интуитивно, говорите? Везет вам с интуицией, молодой человек. И в академии вас, похоже, неплохо обучили, если адепты такие вещи чувствуют. Талант у вас, определенно талант. Не всякий даже опытный целитель так чутко может нащупать точку напряжения и так быстро купировать столь серьезное осложнение.

— Благодарю вас, мастер-целитель, — я снова кивнул. — Но мне, пожалуй, нужно идти. Смена моя давно закончилась, да и сил совсем не осталось.

Мне отчаянно хотелось есть, спать и чтобы меня никто не трогал хотя бы пару часов. Но перед тем как уйти, я сделал вид, что хочу последний раз взглянуть на Сеньку через смотровое окошко.

На самом деле, это было прикрытие для Конюхова и Преображенского.

Я искал взглядом своего нового, неожиданного знакомого — того самого говорящего бурундука. Но его и след простыл. Ни на лампе, ни на шкафах, нигде в операционной его больше не было. Словно привиделся. Или он просто решил, что его миссия на сегодня выполнена, и отправился по своим, бурундучьим, делам.