Навола - Бачигалупи Паоло

— Давайте, — снова сказал парл. — Покажите, как вы ненавидели своих тюремщиков. Лишите чего-нибудь не столь любезного вам Давико. Причините ему утрату, которую вам никогда не простит.

— Я... думала, он нужен вам живым.

— Да-да, живым. Конечно же. — Парл фыркнул. — Однако некоторые вещи ему больше не понадобятся. И потому... оскопите его. Покажите нам, как сильно ненавидите Регулаи. Оскопите своего брата, и, быть может, я поверю в вашу ненависть.

Челия посмотрела на него, проверила остроту ножа.

— Вы хотите, чтобы я лишила его мужского достоинства?

— А есть ли лучший способ показать, как сильно вы ненавидите Регулаи?

— Челия...

Между ней и парлом происходило нечто, что мне не нравилось. Между ними возникло некое понимание. Дракон в библиотеке тоже это почувствовал. Он скручивался и извивался в ужасном предвкушении.

— Челия...

Она не смотрела на меня.

— Что я получу взамен?

— А какая разница? — спросил парл. — Вы говорите, что ненавидите Регулаи. А значит, должны радоваться шансу сделать Давико скопцом бесплатно.

Челия хрипло усмехнулась:

— Я все еще наволанка. И знаю, когда сижу за доской.

— Челия, — сказал я, — что ты делаешь?

— Замолчи, Давико. Я больше не твоя сфаччита.

Она произнесла это небрежно, словно меня не существовало. И даже не посмотрела в мою сторону. Ее взгляд был прикован к парлу.

— Моя... сфаччита?

Казалось, мир накренился. Руки солдата впились мне в плечи. Я покачнулся, пытаясь восстановить равновесие. Мое лицо онемело. Пол будто плавился под коленями. В ушах звенело. Я смотрел на людей вокруг. Их голоса рокотали, спутанные и неразборчивые, далекие, гулкие. Солдаты. Калларино. Парл. Я смотрел на Челию, потрясенный, как теленок на бойне, пытаясь понять.

— Моя сфаччита?

— Чи, Давико. — Она наконец удостоила меня взглядом. — Чи. Не надо так на меня смотреть. Ты правда думал, что я люблю тебя? Что я люблю твою семью?

— Но... — Меня потрясло отвращение на ее лице. — Мы сделали тебя одной из нас...

— Сделали одной из вас? — Ее губы скривились. — Это как же? Взяв меня в заложники?

— Ты моя сестра!

— Ты трахаешься со своими сестрами?

Собравшиеся ахнули.

— Мы... я... — Я потрясенно уставился на нее. — Но... я тебя люблю!

Я произнес эти слова, и они были правдой, и на кратчайшее мгновение в глазах Челии появилось признание. Она верила, что моя любовь истинна. Конечно же, верила. Мы с ней были слишком близки. Ближе, чем брат и сестра. Ближе, чем любовники. У меня не было от нее секретов. Но в тот миг я тоже отчетливо ее увидел. Заглянул за фаччиоскуро, в которое она столь искусно играла, в ее истинное, неизменное я. И увидел печаль, глубокую, как воды Лазури, потому что не только я любил ее, но и она любила меня. Ай. Сиа Фортуна сыграла с нами ужасную шутку, подарив нам любовь столь всеобъемлющую, что мы с одного взгляда могли прочесть сердца друг друга — и понять, что это ничего не изменит.

— Ты помнишь ночь, когда твоя семья захватила мою? — мягко спросила она.

— Я...

— Ваши солдаты ворвались в наш палаццо, — сказала она. — В тот вечер у нас были гости, и наши ворота были открыты. Было поздно, и мы прощались. И тут ваши солдаты вбежали к нам с мечами и пиками. Орда ромильцев, которых вы так любите нанимать, — ромильцев, жаждущих нашей крови.

Ее голос дрогнул. Она умолкла, стараясь обуздать чувства. Для чужих Челия рассказывала историю о ранах, которые никогда не исцелятся, в подтверждение того, что она мой враг. Но для нас двоих это было нечто иное. Последнее прощание. Последний шанс посмотреть друг на друга, прежде чем мы расстанемся навсегда. Последнее мгновение нежности. И пока она говорила, Челия, которую я знал, исчезала. Ту беспечную, умную, счастливую девочку заменял кто-то другой. Незнакомка. Слово за словом, воспоминание за воспоминанием. Ее голос хрипел от неприкрытых эмоций. Челия, которую я любил, погружалась вглубь, укутываясь и защищаясь, спасаясь из обители предательства и страданий.

— Аган Хан убивал людей, которых я любила. — Голос Челии стал суровым. — Все ваши люди убивали. Полонос, Релус. Все те, кем ты восхищался, с кем смеялся и пил вино. Они нас раздавили. Вырезали. Стражники, слуги — хорошие люди, все до одного. Люди, которые дали нам клятву, а мы — им. Люди, которых я любила, погибли, потому что сдержали клятву. Потому что пытались защитить нас от вас.

Ее щеки раскраснелись, взгляд стал ледяным. Слой за слоем она заворачивалась в защитную ярость.

— Челия...

Я хотел коснуться ее. Убедить не поступать так с собой. Но Челия, которую я знал, исчезала, и ее место занимала незнакомка — девушка, способная проклясть.

— Ты думал, я забуду, Давико? Забуду, как солдаты выволокли меня из-под кровати? Как тащили мимо затоптанных тел моих слуг? Моих друзей? Забуду, как пылал мой палаццо? Как отправились в изгнание мои сестры?

— Челия...

— Вы прогнали нас по улицам, будто собак!

Я вздрогнул. Ярость была настоящей. Боль была настоящей. Это уже не было игрой на публику. Это была Челия во всей ее искренности. Она была невинным ребенком, а мы уничтожили ее мир. Ввергли в ужас, кровь и боль. И теперь она отомстит. Я попытался отыскать слова, чтобы убедить ее: ведь можно найти другой путь, сочинить какой-то хитрый план, свернуть с кошмарной дороги, которую она выбрала. Но Челия посмотрела на парла.

— Свобода моей семьи, — сказала она. — Ее возвращение в Наволу. Вот моя цена.

— Принято, — ответил парл.

— Принято, — эхом откликнулся калларино.

— Хорошо, — сказала Челия и обернулась ко мне.

Костяшки сжавшихся на кинжале пальцев побелели.

Она сделала шаг. Я попытался отодвинуться, но солдаты не дали.

— Держите его, — мрачно сказала она. — Прижмите к  полу.

Они схватили меня за плечи и повалили на пол.

— Челия! Пожалуйста! Нет!!!

Я попытался вновь увидеть Челию, которую любил, чтобы вымолить у нее пощаду, но ее больше не было. Не было ни печали, ни сомнения; только глаза кровожадной фаты. Я брыкался, но она уселась мне на ноги и дернула мой пояс. Я взвыл от ужаса. Солдаты принялись свистеть и подбадривать ее.

— Ай! — рассмеялся парл. — Она настроена решительно, маленький господин!

Я сражался, выгибаясь и пытаясь освободиться, но солдаты держали меня железной хваткой. Челия дергала завязки моих брюк. От ужаса я обмочился.

— Смотрите! — рассмеялась Челия. — Маленький господин обгадился!

Все вокруг смеялись — Челия и солдаты, парл и калларино. Как она превратилась в такое чудовище? Новые стражники схватили меня за ноги. Челия толкала меня назад, оседлав мои ноги, а солдаты удерживали меня. Она ткнула кинжалом мне между ног, и я в панике задергался еще сильнее.

— Най! Челия! Пожалуйста!

Не знаю, почему я молил о пощаде, ведь в Челии не осталось милосердия. Она была одержима. Все вокруг смеялись и улюлюкали. Калларино смотрел широко раскрытыми глазами, прижав ладонь ко рту, либо потрясенный, либо обрадованный тем, что кто-то оказался способен на большую жестокость, чем он сам.

Холодная сталь коснулась моих яиц. Пробежала по члену. Маленькому, съежившемуся, мокрому от мочи.

— Одно яйцо или два? — игриво спросила Челия толпу. — Или весь его крошечный член целиком?

— Челия!

Она склонила голову.

— Да, милый Давико? Ты не хочешь лишаться члена? — Холодное лезвие прошлось по мошонке. — Не хочешь петь, как пташки катреданто? — Кинжал пощекотал обнаженный член, вновь коснулся яиц. — Ты вообще заметишь отсутствие яиц, Давико? Ты же понятия не имеешь, что с ними делать. Заметишь, что их не стало?

Все смеялись, а я в ужасе смотрел на нее. Я хотел сказать что-то, отыскать доводы, чтобы убедить ее не совершать эту дикость. Но слов не было, только придушенный, напуганный вой. Я одновременно был внутри своего тела и снаружи, смотрел, как Челия играет веселую роль, сперва позабавившись с моим пенисом, потом угрожая трахнуть меня в зад кинжалом. Она играла на публику, заставляя мужчин смеяться. Я лежал под ней, глядя, как она это делает, и одновременно взирая на происходящее с высоты.