Навола - Бачигалупи Паоло

Несколько голосов потребовали моей казни, но я услышал и громкий ропот, а потому воодушевился. Многие были обязаны нам своим состоянием — нашим ссудам, нашей поддержке, нашей дружбе, — и, услышав этот ропот, я подумал, уж не переиграл ли калларино сам себя.

— Этот человек, этот слуга Амо, Давико ди Регулаи да Навола, обвиняется в государственной измене, — закончил свою речь председатель.

Негодующий ропот усилился. Обвинение звучало надуманно и абсурдно. Сама мысль о том, что наша семья, столь тесно связанная с Наволой, продастся империи, которая более столетия враждовала с нами?

Послышался голос:

— Это серьезные слова, маэстро!

Архиномо затихли. Даже я замер от изумления. Голос принадлежал госпоже Фурии.

— С чего бы Регулаи вступать в такой заговор, — спросила она, — если они теснейшим образом привязаны к этому городу? — Ее голос, который всегда казался мне до омерзения хитрым, коварным и знающим, теперь обратился против калларино.

— У них глубокие корни, — продолжила она. — Архиномо ди Регулаи — такая же часть нашего города, как Великие пирсы, Монастырь скорби, Каллендра и эта галерея. Как Катреданто-Амо, для которого Дейамо ди Регулаи собственноручно заложил краеугольный камень. Само их имя есть Навола. Первый министр поддерживает это обвинение? Такова истинная воля калларино?

Послышались крики согласия.

— Айверо! Веритиссимо! — К первым голосам присоединились новые, кто-то принялся топать ногами. — Веритас. Веритас! Айверо!

Истина. Истина.

— Видишь? — шепнул я Джованни. — У меня еще остались друзья.

— Чи. Это пьеса, Давико. И у всех актеров свои роли. В том числе у сианы Фурии. Ай. — Он удовлетворенно хмыкнул. — Вот оно.

— Есть свидетели, — послышался голос первого министра. — Есть доказательства.

— Какие доказательства? — насмешливо спросила Фурия. — Я не водила дружбу с Девоначи ди Регулаи, но он не был предателем. Какие доказательства?

Последовали новые согласные крики. Мне показалось, что еще мгновение, и вся Каллендра восстанет и разорвет первого министра на куски, быть может, вместе с калларино. Но тут послышался новый голос.

— Я свидетель! — раздался крик. — Я свидетель!

Мое сердце перестало биться. Я узнал его.

Это был Мерио.

Глава 47

Каллендра погрузилась в тишину. Все мастера гильдий, все торговые представители, вианомо кварталов и городские архиномо умолкли, потрясенные не меньше меня.

В этом безмолвии я услышал гулкие шаги Мерио, идущего по главному проходу к центру Каллендры.

— Я свидетель! — вновь громко произнес он. — Я видел, что произошло! Вы хорошо меня знаете! Я Мерио Певечо да Парди! У Банка Регулаи нет секретов от меня. Я был его самым доверенным нумерари. Многие из вас знают меня, потому что мы сидели парлобанко и вели переговоры. Мне знакомы все ваши заговоры, и любовницы, и бастарды, и тайные жены, и хитрые сделки, и все прочее. Я знаю всю подноготную Регулаи — и я говорю, что это правда!

— Откуда нам знать? — спросил первый министр. — Откуда нам знать, что вы говорите правду?

— Прильнув щекой к ноге Амо, я даю эти показания. Я видел много планов, много интриг, видел, как Девоначи ди Регулаи и его сын пытались управлять этой Каллендрой, как он принимал услуги и помечал щеки, и, хотя я считал, что он слишком много на себя берет, я хранил молчание. Однако в этот раз не мог молчать. Не мог! — Его голос дрогнул. — Видеть, как он плетет козни с шеруанцами, читать его тайные послания! Выслушивать его замыслы! Это было слишком. Он хотел подчинить Наволу Шеру и добиться влияния, хотел использовать своего сына, связать его браком... Вот! — (Я понял, что Мерио показывает пальцем на меня.) — Вот колесница его амбиций. Мы все знаем, что Регулаи ведут дела во многих странах. Они уже не дерево, глубоко укоренившееся в родном городе, а ползучая лиана, готовая извиваться где угодно, готовая раскидываться и пускать корни повсюду. Они давным-давно утратили свой путь, свою любовь к Наволе и сговорились с шеруанцами, чтобы захватить власть и с их помощью искоренить все прочие банки и заставить весь мир приносить им доход...

— Это ложь! — прокричал я во тьму, вскочив на ноги. — Ложь!

Мои слова эхом отразились от холодных галерей Каллендры.

— И вот перед нами последний из них, — невозмутимо продолжил Мерио. — Пес, который продал бы всех нас в рабство Шеру.

— Это неправда!

— Правда!

Я повернулся на новый голос, донесшийся из другого места. Это был генерал Сивицца.

— Они отослали меня в Мераи, чтобы увести моих волков, оставить город без защиты, а потом вернуться — со мной, с армиями Мераи и Шеру — и осадить его. Я не мог так поступить. Это шло вразрез с моей честью.

Зал заполнился ревом ужаса, и мой голос потонул в нем.

— Мортис! Мортис! Мортис!..

Стук посоха первого министра наконец пробился сквозь шум и призвал галереи к порядку. Я вообразил калларино, наслаждающегося пьесой, которую он сочинил и отрепетировал до совершенства, взирающего, как актеры по очереди выходят на сцену. Я вообразил, как он направляет актеров, манипулирует зрителями, заставляет музыку нарастать...

Это был поистине блистательный спектакль, потому что к Мерио присоединились другие.

Юный нумерари из нашего банка, шпионивший на калларино. Дрожащим голосом он описал тайные приходы и уходы моего отца и зловещие привычки нашего стилеттоторе Каззетты.

Гарагаццо встал и рассказал, как наши домочадцы втайне явились к нему, боясь за свои души, и во всем признались. Нет, он не может назвать имен, но эти благословенные люди видели, что мы замышляем, и готовы подтвердить истинность нашего заговора.

И наконец, был парл Мераи собственной персоной, который встал и заявил, что тоже попал в сеть к моему отцу, ко мне, запутался в наших опасных интригах и лишь в самом конце обнаружил, что мы хотели отдать Шеру не только Наволу, но и Мераи.

Толпа взревела, требуя правосудия.

— Теперь я убеждена! — прозвенел голос Фурии. — Они предатели! Их тайные сделки, их банки, их секреты! Они хотели нажиться на торговле более ужасной, чем даже торговля рабами. Делайте с ним что хотите. Снимите с него шкуру, как с собаки. Сожгите его, как нериса релиджиа.

Толпа принялась скандировать, требуя огня:

— Инферно! Инферно! Инферно!

— Пьеса близится к концу, — прошептал мне на ухо Джованни. — Осталось лишь мне сыграть свою роль.

Я едва расслышал его слова, потому что хор заполнил Каллендру, такой громкий, что, казалось, здание вот-вот содрогнется и рухнет от топота ног и призывов к моей смерти. Зал буквально кипел. Архиномо требовали моей крови.

Раздался голос Джованни:

— Архиномо да Навола! Великие имена! Услышьте меня! Давико ди Регулаи — такая же жертва, как и прочие! Вам нужна не его кровь!

Послышались недовольные возгласы и кошачьи вопли. Что-то влажное ударилось в перила рядом со мной, и я вздрогнул, но Джованни продолжал:

— У него есть право на защиту. Таков наш обычай! Я буду говорить!

— Тут некого защищать! — прокричал кто-то, и на нас обрушилась новая волна негодования, на этот раз с верхних галерей, где собрались вианомо. Верхние и нижние палаты Каллендры были против нас, однако Джованни не отступил.

— Я буду говорить — и меня услышат!

Его голос оказался неожиданно сильным — на моей памяти Джованни всегда был тихим. Судя по всему, толпа тоже удивилась, потому что крики стихли, сменившись злобным бормотанием.

Джованни продолжил:

— Те, кто знает Давико — а в этом зале немало таких, кто хорошо его знает, кто помнит его с младенчества, и многие из нас видели его с верной собакой Ленивкой и милым маленьким пони... — (Послышались понимающие смешки.) — Мы все видели его и знаем, что, в отличие от его отца, обладавшего умом острым, как рыбацкий нож, Давико... — Тут он умолк, и я догадался, что Джованни пожал плечами, сделал тот знаменитый наволанский жест, который передает весь смысл одни движением. — Будем честны, амичи, вианомо, архиномо. Наш Давико... Он не слишком умен.