Сотри и Помни - Небоходов Алексей

Рука Леры взметнулась вверх раньше, чем закончил говорить преподаватель. Она поднялась с места и направилась к доске, небрежно стирая рукавом неловкие попытки одногруппника. Проходя мимо, даже не взглянула в его сторону – он был уже отыгранной картой, неинтересным эпизодом, который можно смело вычеркнуть из памяти.

Роман добрался до своей парты, не помня, как преодолел это расстояние. Сел, открыл тетрадь и уставился в неё невидящим взглядом. Буквы и цифры на страницах расплывались, превращаясь в бессмысленные пятна. Он не слышал, как Лера безупречно объясняла алгоритм, как отвечала на дополнительные вопросы доцента, как получала заслуженную похвалу. Всё, что слышал, было эхо её голоса: «Милашка старается».

До конца занятия юноша сидел неподвижно, боясь поднять глаза от тетради. Он ощущал фантомные взгляды, направленные на него со всех сторон, хотя на самом деле о нём уже все забыли – внимание аудитории быстро переключилось на другие объекты. Когда прозвенел звонок, он остался сидеть, пока большинство не покинуло аудиторию, и только потом медленно собрал вещи и вышел, стараясь держаться у стены, подальше от основного потока.

В коридоре Роман услышал обрывок разговора – два парня обсуждали что-то, и один из них произнёс с издевательской интонацией: «Милашка старается». Они не смотрели в его сторону и, возможно, говорили совсем о другом, но студенту показалось, что каждый в институте теперь будет повторять эту фразу, увидев его.

Следующая неделя превратилась в изощрённое упражнение по избеганию. Соколов изучил расписание Леры и проложил альтернативные маршруты между аудиториями, даже если это означало лишние пять минут пути или необходимость подниматься на этаж выше, чтобы затем спуститься обратно. Он стал приходить на занятия в последний момент, проскальзывая в аудиторию перед самым звонком и занимая самые незаметные места у стены или возле двери. После пар оставался дольше всех, делая вид, что изучает записи или ждёт кого-то, пока основная масса студентов не покинет здание.

В столовой брал еду и уходил есть на подоконник в дальнем крыле, где обычно никто не появлялся, кроме уборщицы, протирающей пыль со старых стендов. В библиотеке выбирал самый дальний стол в углу, полускрытый стеллажами с редко используемыми энциклопедиями.

Но самым сложным оказалось избегать не Леру, а собственные мысли. Они возвращались к моменту позора снова и снова, прокручивая каждую деталь с безжалостной чёткостью – как он запнулся, как сломался мел, как раздался её голос, и особенно – как всколыхнулся смех после её слов. Эти воспоминания преследовали Романа по ночам, не давая уснуть, а днём внезапно накатывали в самые неподходящие моменты, вызывая новую волну жара и стыда.

Талисман – серебряный осколок от подвески – больше не приносил ощущения защиты. Юноша по-прежнему носил его в кармане, иногда сжимая до боли в ладони, но теперь это был скорее ритуал, чем реальное утешение. Ночной гостьи больше не было, а в её отсутствие подвеска казалась просто куском металла, потерявшим свою магию.

В редкие моменты ясности Роман понимал, что реакция непропорциональна событию. Подумаешь, запнулся у доски, подумаешь, кто-то пошутил – разве это конец света? Но рациональные мысли разбивались о физическое ощущение стыда, который казался почти материальным – вязким, липким, не смываемым ни горячим душем, ни холодной водой из-под крана в туалете института, куда иногда скрывался, чтобы умыть горящее лицо.

Через неделю такой жизни – постоянного напряжения, расчётов маршрутов и укрытий – юноша почувствовал, что внутренние ресурсы на исходе. Избегание требовало слишком много энергии, которой и так не хватало после ночей, проведённых за кодом или в бесплодных попытках уснуть. В голове зрела мысль взять академический отпуск или даже перевестись в другой вуз, но это означало бы признать поражение перед самим собой.

Сидя на подоконнике в пустом коридоре, Соколов смотрел в окно, за которым моросил мелкий осенний дождь. Капли медленно стекали по стеклу, оставляя извилистые дорожки, напоминавшие алгоритмические деревья. Природа создавала свои собственные структуры данных, не нуждаясь в объяснениях и не боясь ошибиться. Где-то в этом наблюдении скрывалось решение проблемы, но студент был слишком измотан, чтобы уловить его сейчас.

Осколок серебра в кармане казался тяжелее обычного. Может быть, это не просто талисман? Может быть, ключ к другому алгоритму – не теории информации, а теории существования в мире, где твоя ценность определяется не способностью избежать унижения, а чем-то более фундаментальным? Эта мысль была слишком туманной, чтобы ухватить её сейчас, но Роман чувствовал, что она важна, что в ней кроется путь не просто к избавлению от чувства стыда, но к чему-то большему.

Звонок возвестил о начале очередной пары. Юноша не спешил – знал, что в четыреста пятнадцатойй аудитории сейчас Лера и её компания слушают лекцию по дискретной математике, поэтому у него есть ещё пять минут, прежде чем отправиться на практикум по сетевым технологиям. Пять минут, чтобы сидеть на подоконнике в пустом коридоре и следить за каплями дождя, рисующими на стекле свой собственный, непостижимый алгоритм.

Квартира Соколовых встретила Романа запахом пережаренного лука и гнетущей тишиной, нарушаемой только тихим бормотанием телевизора из кухни. Стараясь ступать как можно тише, он проскользнул в коридор, на мгновение замер у зеркала, отразившего бледное лицо с воспалёнными от недосыпа глазами, и быстро отвернулся, не желая встречаться взглядом даже с собственным отражением. Стыд, казалось, впитался в кожу, стал частью физиологии – невидимым, но ощутимым слоем между ним и миром, превращающим каждое социальное взаимодействие в потенциальную пытку.

Прихожая тонула в полумраке – лампочка под потолком давно перегорела, но никто не спешил её менять. В этом был весь дом Соколовых – царство мелких неисправностей, до которых никому не было дела. Обои в коридоре отслаивались по углам, обнажая серый, пористый слой штукатурки, похожий на больную кожу. Паркет поскрипывал с особенной, годами отработанной мелодией – Роман знал каждую «музыкальную» доску и обходил их, чтобы не выдать своего присутствия.

Пройдя по коридору, он почти достиг двери своей комнаты, когда позади раздался голос Милы:

– О, вернулся наш герой дня!

Роман замер с ладонью на дверной ручке. Медленно повернувшись, он увидел сводную сестру, прислонившуюся к дверному косяку своей комнаты. В полутьме коридора её лицо казалось размытым, но улыбка отчётливо выделялась – острая, как лезвие бритвы. Волосы, идеально уложенные даже дома, обрамляли лицо точёным силуэтом. На ней был домашний костюм из мягкого трикотажа – слишком элегантный для простого вечера в квартире, словно она всегда готовилась к выходу на невидимую сцену.

– Что-то ты рано, – продолжила девушка, медленно подходя ближе. – А я думала, ты сразу после пар бежишь на курсы ораторского мастерства… или красноречия… или как это правильно называется? – Она наигранно задумалась, прикладывая палец к губам. – Хотя, наверное, сначала надо научиться не краснеть, как помидор, когда на тебя смотрит больше трёх человек.

Её слова, произнесённые нарочито мягким тоном, вонзались, как иглы. Роман мог бы поклясться, что сестра точно знает о случившемся в институте, хотя училась на другом факультете и не могла быть свидетельницей его позора.

– Ты о чём? – спросил он, стараясь, чтобы голос звучал ровно.

Мила рассмеялась – тихо, но с каким-то зловещим удовольствием:

– «Милашка старается», – процитировала она с той же интонацией, с которой это произнесла Лера. – Знаешь, эту фразу сейчас даже в комментариях к постам в институтской группе используют. Как мем. Набирает популярность.

Значит, всё ещё хуже, чем он думал. Не просто насмешка, брошенная в аудитории, но публичное унижение, растиражированное в социальных сетях. Из локального инцидента позор превратился в общее достояние, цифровой артефакт, который теперь будет жить собственной жизнью.