Лекарь Империи 8 (СИ) - Лиманский Александр

Фырк дремал на подоконнике, свернувшись в пушистый клубочек. Даже его неуемная энергия иссякла за эту бесконечную ночь. Время от времени он подергивал лапками во сне, наверное, снились ему диагностические подвиги или горы отборных орехов.

Я потер глаза, чувствуя, как под веками скрипит песок. В горле першило от сухого больничного воздуха. Встал, подошел к окну.

За стеклом начинался новый день — первые лучи солнца окрашивали небо в бледно-розовый цвет. Обычное утро для всех. Кроме меня. И кроме человека, запертого в изоляторе на цокольном этаже.

Дверь скрипнула. Вошли Фролов и Величко — ночная смена ординаторов. Выглядели они не лучше меня — помятые халаты, красные от недосыпа глаза, на щеках пробивалась щетина.

От них несло смесью кофе и больничного дезинфектанта.

Фролов первым нарушил тишину, потирая переносицу.

— Илья, мы всю ночь следили за Серовым. Каждый час брали анализы, мониторили витальные функции, фиксировали малейшие изменения.

— И? — я повернулся к ним, хотя по их убитым лицам уже понял ответ.

— Лечение не помогает, — Величко покачал головой, его обычно аккуратно зачесанные волосы торчали во все стороны, как у воробья. — Совсем не помогает. Температура как была сорок один, так и держится. График температурной кривой — это прямая линия, ни малейших колебаний. Сатурация падает — вчера вечером было девяносто, сейчас восемьдесят пять процентов, и это на высокопоточном кислороде!

— Мы сделали всё точно по протоколу, — добавил Фролов, словно оправдываясь. — Эффект нулевой. Как будто физраствор вливали.

Как я и думал. Я ошибся с самой основой. Это не вирус. Или не тот вирус, который мы знаем. Или это вообще не инфекция. Но что тогда?

— Анализы пришли? — спросил я, хотя уже предчувствовал очередной удар по моей профессиональной гордости.

— Вот, — Фролов положил передо мной толстую папку с распечатками из лаборатории. — Ночная смена лаборантов тоже не спала. Гоняли все тесты, какие только можно.

Я открыл папку и начал листать. С каждой новой страницей мое недоумение росло, превращаясь в холодный интеллектуальный ужас.

Общий анализ крови.

Лейкоциты — шесть тысяч. Абсолютная норма.

У человека с температурой под сорок один должно быть минимум пятнадцать-двадцать тысяч. Лейкоцитарная формула — идеальная, никакого сдвига влево, характерного для бактериальной инфекции.

СОЭ — пятнадцать миллиметров в час. При таком воспалении должно быть под пятьдесят, если не все сто.

Биохимия крови. С-реактивный белок — два миллиграмма на литр. Практически норма. При таком состоянии должно быть двести, а то и триста. Прокальцитонин — ноль целых две десятых. Это вообще показатель здорового человека.

ПЦР-диагностика. Проверили на все известные респираторные вирусы — грипп А и В, парагрипп, аденовирус, коронавирус, РС-вирус, метапневмовирус. Всё отрицательно.

Бактериологические посевы крови и мокроты. Роста нет. Стерильно.

Иммунограмма. Все показатели в пределах нормы. Никаких признаков хоть какого-то иммунного ответа.

И наконец, магический профиль. Фоновые значения Искры. Никаких аномалий, паразитов, проклятий.

Это невозможно. Физически невозможно.

У человека тяжелейшая клиника системной инфекции с начинающейся полиорганной недостаточностью, а анализы как у абсолютно здорового человека. Даже лучше — у меня после бессонной ночи и семи чашек кофе показатели наверняка хуже.

Фырк открыл один глаз, зевнул, обнажив крошечные острые зубки.

— Может, лаборанты перепутали пробирки? Бывает же — устали, ночь, глаза слипаются, взяли не ту кровь.

— Тут подписи и штампы на каждом бланке, — мысленно ответил я. — Время забора, фамилия лаборанта, номер палаты. Всё сходится.

— Тогда это какая-то чертовщина, — Фырк потянулся. — Я за свою долгую жизнь много чего видел, но чтобы умирающий человек имел анализы здоровяка — такого не было.

В дверь заглянул Киселев. Игнат Семенович выглядел свежим и отдохнувшим — чисто выбритый, в идеально накрахмаленном халате, от него деликатно пахло дорогим одеколоном.

Этот-то точно дома спал в своей уютной постели, пока мы тут с загадками боролись.

— Ну что, Разумовский? — он подошел к столу, окинул презрительным взглядом хаос из бумаг. — Нашли твоего убийцу? Определили возбудителя? Или хотя бы класс патогена?

Я постучал пальцем по злополучным бланкам.

— Вот в этом-то и проблема, Игнат Семенович. Ничего. Абсолютно ничего. Пустота.

— Как это — ничего? — он нахмурился, морщины на лбу стали глубже. — У нас же явная клиническая картина тяжелейшей инфекции!

— Клиническая картина есть, а лабораторного подтверждения нет. Смотрите сами — кровь идеальная. Никаких признаков воспаления, инфекции, интоксикации. ПЦР на все известные штаммы «стекляшки» и другие респираторные вирусы — отрицательный. Бакпосевы стерильные как в операционной. Магический фон чистый как у младенца. Это анализы полностью здорового человека.

Киселев выхватил бланки из моих рук, пробежал глазами, перелистнул несколько страниц. Его лицо менялось от недоверия к изумлению, потом к растерянности.

— Но это же… это невозможно! Человек при смерти, а анализы в норме? За тридцать лет практики я такого не видел!

— Я тоже, — согласился я. — Либо мы имеем дело с абсолютно новым, неизвестным науке возбудителем, который не определяется существующими методами, либо…

В этот момент зазвонил телефон. Красный аппарат внутренней связи, прямая линия из изолятора. Я схватил трубку.

— Разумовский слушает.

— Илья Григорьевич! — голос дежурной медсестры Ольги Васильевны был на грани паники. — Срочно идите сюда! С пациентом что-то происходит! Что-то невероятное!

— Что именно? Остановка дыхания? Сердца? — я вскочил, готовясь бежать.

— Нет! Симптомы меняются! Кристаллическая сыпь исчезла полностью, но появилось что-то новое! Он не может согнуть шею, кричит от света, выгибается дугой! Это похоже на…

— Менингит, — закончил я за нее. — Держитесь, мы идем!

Менингеальные знаки.

Черт возьми, теперь еще и воспаление мозговых оболочек? Но как? Вчера была клиника тяжелейшей респираторной инфекции с кожными проявлениями, а сегодня — классическая нейроинфекция?

Болезни так не мутируют! Они не меняют свою локализацию и симптоматику за одну ночь!

— Идем! — я бросился к двери, Киселев за мной.

Процедурная перед изолятором. Мы торопливо, почти срывая друг с друга, натягивали защитные костюмы — шуршащие белые комбинезоны, респираторы, двойные перчатки.

Руки дрожали от смеси адреналина и жестокого недосыпа, непослушные пальцы путались в завязках маски.

— Разумовский, — голос Киселева, приглушенный респиратором, звучал напряженно, — если это менингит на фоне вчерашней пневмонии, то мы имеем дело с генерализованной инфекцией. Сепсис. Нужно срочно менять тактику лечения. Ударные дозы антибиотиков прямо в спинномозговой канал.

— Согласен. Но сначала нужно увидеть и подтвердить, — коротко ответил я, защелкивая на лице защитные очки.

Мы вошли в изолятор. И то, что я увидел, заставило меня остановиться как вкопанного.

Иван Иванович Серов лежал в позе, которую невозможно спутать ни с чем — классический опистотонус.

Его голова была запрокинута назад до самого предела, спина выгнута чудовищной дугой, словно мост, так, что он опирался на кровать только затылком и пятками. Мышцы шеи и спины напряглись как стальные тросы, видимые даже под больничной пижамой.

Классическая поза при столбняке или тяжелейшем бактериальном менингите.

Но что поразило меня больше всего — его кожа была абсолютно чистой. Вчерашние жуткие, инопланетные синие кристаллы, которые росли прямо из кожи как ледяные иглы, исчезли без малейшего следа. Никаких рубцов, никаких язвочек, никаких остаточных отметин. Как будто их никогда и не было.

— Когда сыпь исчезла? — спросил я медсестру Ольгу Васильевну, не отрывая взгляда от пациента.

— Час назад, Илья Григорьевич, — ее голос дрожал. — Я делала обход в пять утра — кристаллы были на месте. В шесть пришла с лекарствами — кожа чистая. Они буквально… втянулись обратно, как будто их всосало внутрь. Я… я своими глазами видела последние секунды — самый большой кристалл у него на груди уменьшился и исчез, как кубик льда в кипятке. Просто растаял в коже.