Лекарь Империи 3 (СИ) - Лиманский Александр

Я поднялся по лестнице, и старые ступени привычно заскрипели под моими ногами. Каждый должен заниматься своим делом.

Открыв дверь квартиры, я был встречен требовательным мяуканьем Морковки.

— Завтра с утра начнем с архива, — сказал я, проходя на кухню. — Просмотрим все истории болезней за последние полгода. Будем искать пациентов с нетипичными осложнениями после вызовов скорой помощи.

Я насыпал в миску корм, и кошка, благодарно муркнув, принялась хрустеть. Медицинская статистика. Самое скучное и, в умелых руках, самое убийственное оружие в мире.

Пока закипал чайник, меня посетила одна мысль.

— А если они уже подчистили истории болезней? — словно прочитав мои мысли, спросил Фырк, взобравшийся на подоконник.

— Все подчистить невозможно, — ответил я, заваривая крепкий чай. — Пациенты помнят, что у них болело и что им давали. Соседи помнят, как человеку стало хуже. А я помню, к кому приезжал на скорой и какие там были странности. Мы найдем свидетелей.

Чайник издал щелчок. Я налил себе полную кружку и сел у окна, глядя на россыпь огней ночного города. Простой, ясный план. Никакой лишней самодеятельности, только профессиональная работа.

— Главное — не спугнуть их раньше времени.

Волков и Сычев слишком долго чувствовали себя безнаказанными. Уверенность в собственной неуязвимости — вот что их в итоге и погубит.

Фырк неслышно спрыгнул с подоконника и свернулся клубочком на моем колене.

— Знаешь, двуногий, — пробормотал он сонно, — твой план мне нравится. Без всех этих дурацких шпионских штучек. Проще и надежнее.

Я усмехнулся и сделал глоток горячего чая.

— Каждый должен заниматься своим делом, Фырк.

Я допил чай, глядя в чернильную пустоту за окном.

Ночной город жил своей жизнью, перемигиваясь миллионами далеких огней, и ему не было никакого дела до моих интриг и планов. Ощущение было странным — будто я один на этой планете, кто знает о червоточине, разъедающей систему изнутри. От этой мысли стало одновременно и одиноко, и как-то по-особенному значимо.

Сполоснув кружку, я пошел в душ. Горячие струи воды смывали с меня физическую усталость долгого, безумного дня, но не могли убрать тяжесть с души. Каждое событие, каждый разговор прокручивались в голове снова и снова, как заезженная пластинка.

Архивариус.

Волков.

Сычев.

Кристина.

Столько ниточек, которые нужно было теперь собрать в один тугой узел.

Я вышел из ванной, вытирая волосы полотенцем, и бросил взгляд на телефон, лежавший на столе. Экран был темным, но я знал, что там. Он вибрировал и сигналил несколько раз, пока я был в душе. Так и есть: два пропущенных вызова. От Вероники.

Взял телефон в руки. Она прислала фотографию нас двоих, которую она сделала пару дней назад в постели. Она там улыбается, щурясь от утреннего солнца, и кажется такой беззаботной и счастливой.

Телефон в руке снова завибрировал, на этот раз от пришедшего сообщения. Экран загорелся: «Илюша, ты где? У тебя все хорошо? Я волнуюсь!»

И тут же, не давая мне и секунды на роздумья, снова пошел вызов. Я смотрел на ее имя на экране и понимал, что нужно ответить. Иначе она не успокоится. Примчится сюда, накрутив себя до предела. А этого мне сейчас хотелось меньше всего.

Я глубоко вздохнул и нажал кнопку «принять вызов».

— Привет, Вероника, — я постарался, чтобы голос не звучал слишком уставшим, но, кажется, у меня не очень получилось.

— Наконец-то! Илья! — в ее голосе было столько облегчения, что мне стало немного стыдно. — Я уже думала, что-то случилось! Звонила в отделение, но ты уже ушел…

— Прости. День был… очень тяжелый. Только домой пришел, разгребал дела.

— Ужас какой… Я так соскучилась. Может, приедешь? Хотя бы на часок. Я ужин приготовила. Твои любимые котлетки.

Я на мгновение представил себе эту картину: ее уютная кухня, аромат котлеток, теплые объятия. А затем — неизбежные расспросы о прошедшем дне, на которые я не смог бы дать честного ответа. Пришлось бы либо врать, либо уходить от темы, а она это сразу почувствует.

Нет, не сегодня.

Внутри меня все еще бурлил котел из новой информации, подозрений и намеченного плана, и я должен был побыть один, чтобы все это переварить, разложить по полочкам и остыть.

— Вероника, прости, пожалуйста, но я совершенно без сил. Просто валюсь с ног. Давай, может, завтра?

На том конце провода повисла пауза. Такая тяжелая, что, казалось, я мог ее потрогать. Она была явно разочарована.

— Ты какой-то странный в последние дни, Илья, — наконец произнесла она. Голос был тихим, в нем слышалась обида. — Отстраненный. Что-то происходит, да?

— О-о-о, женская интуиция в действии! — зашептал у меня в голове неизбежный комментатор. — Подозрения пошли! Сейчас она тебя расколет, двуногий!

— Просто очень много работы, правда, — я попытался прозвучать как можно убедительнее. — Пациент этот, Шевченко, помнишь? Очень сложный случай.

— Тот, которого ты так долго разгадывал? Как он?

— Я его вылечил. Он выживет. Но это… это отняло все силы. Полностью.

Вероника вздохнула. Кажется, поверила. Или сделала вид, что поверила.

— Ладно. Я поняла. Отдыхай, герой.

— Завтра увидимся обязательно, — пообещал я. — Без отговорок.

— Договорились. И… Илья?

— Да?

— Ты бы хоть смску писал, что все в порядке. А то я ведь места себе не нахожу.

Ревнует? Или просто так сильно беспокоится? Наверное, и то, и другое.

— Буду писать. Обещаю.

— Хорошо. Целую. Спокойной ночи, мой уставший гений.

Она положила трубку.

Я откинулся на спинку кресла и закрыл глаза. Вероника — лучшее, что случилось со мной в этом мире. Она заботливая, понимающая, любящая. Она — мой тихий причал.

И именно поэтому я не мог втянуть ее в эту грязную историю. По крайней мере, пока не пойму, насколько она опасна.

— Бедная девочка, — фыркнул Фырк, который уже успел свернуться клубочком у меня на коленях. — Ждет своего принца с ужином, а принц в это время заговоры раскрывает и с коррупцией борется. Какая несправедливость!

Я не ответил.

Просто смотрел в темноту комнаты и понимал, что моя жизнь только что разделилась на две части. В одной — нормальные человеческие отношения. А в другой — подпольные схемы, «кроты» в Гильдии и опасная игра, в которой цена ошибки может оказаться слишком высокой.

Утро в ординаторской хирургии встретило меня непривычной, почти гнетущей тишиной. Воздух, обычно густой от кофе и напряжения утренних пятиминуток, сегодня казался разреженным и пустым.

За столами молча сидели Величко и Фролов, углубившись в истории болезней. Без постоянно звенящего от сарказма голоса Борисовой здесь стало определенно тише. И, как ни странно, как-то менее уютно.

Дверь распахнулась, и на пороге остановился Шаповалов. Он окинул мрачным взглядом полупустую ординаторскую.

— Что-то вас маловато.

Прошел к своему столу и тяжело опустился в кресло. Некоторое время он молча барабанил пальцами по столешнице, глядя в одну точку.

— Эх, Борисова, Борисова… Какая же дура набитая, — с горечью сказал Шаповалов.

Фролов тут же вскинулся, в его голосе слышались нотки отчаянной надежды.

— Игорь Степанович, может, ее все-таки можно как-то… простить? — воскликнул он.

Шаповалов медленно повернул к нему голову и посмотрел на него так, как смотрят на неразумное насекомое.

— Простить? — Шаповалов хмыкнул. — Фролов, ампутировать мозг за клинический идиотизм пока еще не научились, так что с тебя спроса нет. Но Борисова же соображать должна! Она чуть пациента не залечила до состояния «готов к вскрытию». Она на мою седую голову навлекла столько потенциального геморроя, что хватит на диссертацию. За такое не прощают. За такое аннулируют диплом и отправляют работать в морг — там ее диагнозы уже никому не навредят.

Он с шумом раскрыл папку с распределением на день, давая понять, что тема закрыта.

— Ладно, к делу, — не давая Фролову и слова вставить сказал он. — Без нее работы станет только больше. Фролов, топай в операционную. Будешь Киселеву ассистировать на плановой.