Архитектор Душ IV (СИ) - Вольт Александр

— Тело! — выдохнул кто-то.

— Человек! — раздались голоса.

Он висел на стене, растянутый, словно на дыбе. Его запястья и лодыжки были закованы в широкие железные обручи, вмонтированные прямо в каменную кладку. Голова безвольно свисала на грудь, длинные, спутанные, сальные волосы скрывали лицо. На нем были лишь лохмотья того, что когда-то было дорогой одеждой.

Я смотрел на него, и с каждой секундой по моей коже бежали не просто мурашки., а целый табун. Ощущение было такое, будто кожа попросту покрывается инеем. Этот холод исходил не от сырости подвала. Он исходил от фигуры на стене. Холод безысходности и долгого, мучительного страдания.

Но чем я сильнее вглядывался в фигуру, в бороду, которая топорщилась сильнее на подбородке, старый замызганный твидовый пиджак, тем сильнее мне становилось не по себе.

Двое бойцов и Соколов подошли к пленнику. Один из них осторожно откинул прядь грязных волос с его лица, в. Второй направил луч фонаря, освещая его.

— Какого хера… — выдохнул Соколов, сделав шаг назад.

Я подошел ближе. И то, что я увидел, заставило замереть даже меня, человека, который, казалось, видел уже все.

Лицо, заросшее густой, нечесаной бородой. Искаженные страданием, но все еще узнаваемые черты. Ссадина на переносице. И глаза… глаза, которые медленно, с нечеловеческим усилием приоткрылись и попытались сфокусироваться на свете. В них не было ничего, кроме пустоты и боли.

— Да это же… нет… этого не может быть!

Не может. Я был согласен с Соколовым. Но как объяснить то, что я видел перед собой, я не представлял.

Глава 7

Я стоял, словно парализованный. Мой мозг, привыкший к логике и неопровержимым фактам, отказывался обрабатывать то, что видели глаза. Ситуация была абсурдной до невозможности. Помните фразу из старого мультфильма: «Вашу маму и тут, и там показывают»? Здесь не было телевизора, но происходящее было еще более нереальным. Только что я разговаривал с человеком, которого звали Арсений Вяземский, а теперь он прикованный к стене…

— Вяземский? Это он? — голос Соколова был полон недоумения. Он тоже узнал его. В этом измызганном, изможденном подобии человеческой оболочки.

Тело на стене слабо шевельнулось. Голова с нечеловеческим усилием приподнялась, и из-под спутанной бороды донесся едва слышный, сиплый выдох:

— По… мо… гите…

После этого голова безвольно упала на грудь.

— Срочно скорую! — гаркнул Потапов, который до этого молча стоял позади.

— Снимайте его, — скомандовал я, отмирая. Адреналин ударил в кровь, вытесняя шок и возвращая привычное хладнокровие, которое я испытывал в патологоанатомической в своем мире. — Немедленно!

— Что? — Соколов удивленно поднял на меня брови, его лицо выражало полное непонимание. — Мы обязаны дождаться врачей. Протокол.

Я шагнул к нему, сокращая дистанцию.

— Я тоже врач, господин Соколов, — мой голос прозвучал уверенно, но при этом так, чтобы объяснить, что возражения здесь не принимаются. — Не смотрите, что я коронер. У меня высшее медицинское образование и многолетняя практика. И поверьте, то, что я режу трупы, дает мне куда большее понимание анатомии и физиологии, чем у любого другого врача в этом городе. Снимайте его. Я обязан провести первичный осмотр и оценить состояние. Каждая секунда может быть решающей.

Соколов на мгновение замер, взвешивая мои слова. Ситуация была критической, если не сказать и того хуже. А хуже я слов подобрать и не мог. Крах? Фиаско?

Он кивнул своим бойцам.

— Снимайте.

Началась суета. Бойцы, отбросив винтовки, принялись возиться с тяжелыми, проржавевшими оковами. Замки не поддавались.

— Болторез! — крикнул один из них.

Пока они работали, я подошел к пленнику. Первым делом пульс. Я приложил два пальца к его сонной артерии на шее. Кожа была ледяной, покрытой липким, холодным потом. Пульс был. Едва уловимый, нитевидный, аритмичный, но он был.

— Живой, — констатировал я, больше для себя, чем для остальных.

Раздался лязг металла. Первые оковы на запястье поддались. Затем вторые. Тело мужчины начало медленно оседать. Двое бойцов подхватили его под руки, не давая упасть, и осторожно уложили на земляной пол, подстелив под голову свернутый бронежилет.

Я опустился рядом на колени, не обращая внимания на сырость и грязь.

— Фонарь, — бросил я.

Кто-то тут же направил на пленника яркий луч.

Первичный осмотр. Обезвоживание крайней степени — кожа сухая, дряблая, глаза ввалились. Истощение. Множественные гематомы, ссадины. Признаки долгого пребывания в одном положении — застойные явления в конечностях.

Запястья и лодыжки представляли собой жуткое зрелище. В местах, где их сжимали оковы, кожа была стерта до мяса, окружена глубокими, багрово-синюшными отеками. Все тело покрывали множественные гематомы разной степени давности — следы методичных, но не смертельных побоев.

Я прислушался к его дыханию. Оно было поверхностным, частым и едва слышным. Грудная клетка вздымалась почти незаметно. Прощупав живот, я отметил, что он был впалым, мягким, безболезненным при пальпации. Ну, или, если учесть состояние пленника, он был без сознания и ничего не чувствовал.

— Дыхание поверхностное, — пробормотал я, прислушиваясь к его грудной клетке. — Гипотермия. Шок.

Осторожно приподняв веки, я оценил реакцию зрачков на свет. Они вяло сузились, но наличие аккомодации уже радовало.

Нужно было действовать.

— Вода есть у кого-нибудь?

Один из бойцов протянул мне флягу. Я открутил крышку, смочил палец и осторожно провел по его пересохшим, потрескавшимся губам. Он слабо инстинктивно облизнулся. Хороший знак.

— Еще… — прошептал он.

Я приподнял его голову и дал сделать маленький, осторожный глоток. Он закашлялся, но жадно припал к фляге.

— Хватит, — остановил я его. — Сразу много нельзя.

В этот момент по рации одного из бойцов раздался треск и голос: «Скорая на месте».

— Наверх его, — скомандовал я. — Быстро, но аккуратно.

Они соорудили из двух винтовок и куртки подобие носилок и понесли пострадавшего к выходу. Я шел следом, чувствуя на себе взгляды эльфов. На их лицах было написано то же, что и у меня — полное, абсолютное непонимание.

На заднем дворе уже ждали медики с каталкой. Я передал им пленника, коротко обрисовав его состояние: «Длительное лишение пищи и воды, истощение, гипотермия, шок. Внутривенно физраствор, глюкозу. В больнице — полное обследование».

Фельдшер слушал меня, кивая головой, после чего добавил:

— А вы медик? С чего такие выводы?

— Коронер Громов, — сказал я спокойно.

— А, — только и ответил фельдшер, перестав щелкать ручкой. — Тогда ясно. Что ж, спасибо за информацию, тогда мы покатили.

Когда сирена затихла вдали, я остался стоять посреди двора. Вокруг кипела работа: криминалисты снимали отпечатки, оперативники опрашивали перепуганную прислугу, бойцы спецназа прочесывали дом и прилегающую территорию. Но для меня все это было лишь фоном.

Передо мной стоял один вопрос, который заслонял собой все остальное.

Если это — настоящий Арсений Вяземский, то кто, черт возьми, сидел этим утром у меня в кабинете?

Операция, начавшаяся как штурм логова оккультиста, неожиданно превратилась в спасение заложника, который оказался… самим оккультистом? Или его копией? Голова гудела от вопросов, на которые не было ответов.

Мы остановились у выбитой калитки, на границе между оцепленным пространством и обычной городской улицей, по которой изредка проезжали машины. Докучаев, Соколов и Нандор почти синхронно полезли во внутренние карманы за сигаретами. Щелчки зажигалок прозвучали примерно также. Шая стояла чуть поодаль, ее тонкий силуэт четко выделялся на фоне зелени сада.

Я смотрел на оранжевые огоньки сигарет, на клубы дыма, медленно тающие в воздухе, и ощутил знакомую и, казалось, почти забытую тягу. Пальцы невольно дернулись, захотелось щелкнуть зажигалкой, сделать глубокую затяжку, почувствовать, как горький дым наполняет легкие и на мгновение приглушает хаос в голове. Память тела. Снова. Старый Громов курил, когда думал. И сейчас его привычка настойчиво стучалась в мое сознание. Я сжал кулаки, подавляя этот импульс.