Проклятый Лекарь. Том 5 (СИ) - Молотов Виктор

Костик покраснел как рак, опустил голову.

Унижение как метод управления. Классика слабых руководителей. Не можешь заслужить уважение — внушай страх. Только вот страх — плохой мотиватор. Рано или поздно он превращается в ненависть.

— Соколова! — Рудаков переключился на следующую жертву.

— Да? — Варвара подняла подбородок, готовая к бою.

— Ваш пациент в десятой палате жаловался на боли. Почему анальгетики были введены с опозданием на час? ЧАС, Соколова! Человек час мучился из-за вашей халатности!

— Потому что я консультировала экстренного больного в приёмном покое! У него был острый коронарный синдром — предынфарктное состояние, нужна была срочная помощь!

— Плевать мне на ваши оправдания! — заорал Рудаков. — У вас есть плановые пациенты! Они — ваш приоритет! Если не можете справляться с несколькими больными одновременно, идите в сельскую амбулаторию! Там один пациент в день, как раз для ваших куцых способностей!

Варвара сжала кулаки под столом. Я видел, как побелели костяшки пальцев.

Она была готова взорваться. Ещё немного, и полетят тарелки. Или скальпели.

— Доктор Мельников! — Рудаков нашёл новую мишень.

Мельников — пожилой врач с сорокалетним стажем — устало поднял голову:

— Слушаю, Фёдор Андреевич.

— Ваш почерк в назначениях — это позор! Медсёстры не могут разобрать, что вы написали! Вчера чуть не ввели вместо преднизолона прозерин. Это могло убить пациента!

— Фёдор Андреевич, мне шестьдесят восемь лет, руки дрожат, артрит…

— Тогда на пенсию! — рявкнул Рудаков. — Нечего занимать место, если не можете выполнять простейшие функции! Молодым дорогу надо давать!

Он только что оскорбил заслуженного врача, который спас тысячи жизней. Мельников работал ещё при царе-горохе, получил орден за работу во время эпидемии холеры. А этот выскочка смеет его унижать?

— Глафира Степановна! — Рудаков добрался до старшей медсестры.

Пожилая женщина вздрогнула:

— Да, Фёдор Андреевич?

— Почему перевязочный материал не был вовремя заказан? Мы вчера делали перевязки старыми бинтами! СТАРЫМИ! Это антисанитария! Нарушение всех протоколов!

— Но я же подавала заявку неделю назад! Вот копия! — она достала бумагу. — Снабжение задержало поставку!

— Значит, плохо контролировали! Нужно было звонить, требовать, ехать на склад! Из-за вашей халатности мы подвергали пациентов риску инфекции! Если не справляетесь — тоже уступите место молодым!

Глафира Степановна всхлипнула. По её щеке покатилась слеза.

Довёл до слёз женщину, которая старше его матери. Это уже за гранью. Хватит.

Во время этого спектакля унижения я чувствовал, как во мне поднимается холодная ярость. Не горячая эмоциональная злость, а ледяное презрение к этому ничтожеству в дорогом костюме.

Мелкий человек получил власть и теперь топчет всех, кто не может дать отпор.

Классический комплекс неполноценности. Наверняка в детстве его били, вот он и отыгрывается на подчинённых.

Рудаков тем временем уже открыл рот, чтобы наброситься на следующую жертву — молоденькую медсестру Катю, которая сжалась в комок на краю стола.

— Так, СТОП! — я произнёс это громко и чётко, вкладывая в голос всю силу некромантского авторитета. — ПРЕКРАТИ!

Эффект был как от взрыва. Мгновенная, звенящая тишина. Все головы повернулись ко мне. Даже муха, которая кружила над столом, замерла в воздухе.

Рудаков застыл с открытым ртом, из которого так и не вылетело очередное оскорбление.

Я встал. Медленно и величественно. Опёрся руками о стол и посмотрел Рудакову прямо в глаза. В моём взгляде был весь холод некромантских глубин, вся власть над жизнью и смертью, которую я познал.

— Фёдор Андреевич, — произнёс я тихо, но так, что услышали все. — Вы сейчас же прекратите этот балаган. Немедленно.

— Как вы смеете… — сдавленно начал он.

— МОЛЧАТЬ! — я повысил голос, и окна задребезжали. — Вы превратили утреннюю планерку в сеанс публичных унижений! Это не управление, это садизм!

— Я заместитель главврача! Я имею право…

— Вы имеете право руководить, а не унижать! Вы имеете право учить, а не оскорблять! Вы имеете право требовать профессионализма, а не топтать человеческое достоинство!

Я обвёл взглядом притихших коллег и продолжил:

— Посмотрите на них! Это врачи и медсёстры с многолетним стажем! Люди, которые спасают жизни! А вы обращаетесь с ними как с рабами!

— Я требую дисциплины!

— Нет, вы требуете подчинения! Это разные вещи! Дисциплина строится на уважении, а вы строите её на страхе!

Рудаков побагровел. Казалось, ещё секунда — и у него случится инсульт.

— Вы… вы зарываетесь, Пирогов. Граф Бестужев узнает! Я ему позвоню!

— Звоните, — я усмехнулся. — Расскажите ему, что не справляетесь с управлением отделения и терроризируете подчинённых. Уверен, ему будет интересно узнать, что из-за вас лучшие врачи хотят уволиться.

— Откуда вы…

— Я много чего знаю, Фёдор Андреевич. Например, знаю, что три медсестры подали заявления об увольнении за последнюю неделю. Знаю, что текучка кадров выросла после вашего назначения. Знаю, что пациенты жалуются на нервозность персонала.

Я сделал паузу для эффекта:

— И знаю, что граф Бестужев очень недоволен атмосферой в отделении. Его дочь вчера была здесь и видела ваши методы. Как думаете, что она расскажет отцу?

При упоминании графа Рудаков побледнел.

— А теперь, — я выпрямился, — у меня есть предложение. Либо вы меняете методы управления и начинаете уважать коллег. Либо я найду способы с вами справиться. Выбор за вами.

В этот момент дверь ординаторской открылась.

На пороге стоял главврач Сомов собственной персоной.

— Что здесь происходит? — спросил он, оглядывая застывшую сцену. — Почему такая тишина? Я из коридора слышал крики.

Вот это да. Появился в самый подходящий момент. Или это не случайность? Может, кто-то его позвал?

Все молчали. Рудаков открывал и закрывал рот как рыба на берегу. Остальные боялись даже пошевелиться.

— Я жду объяснений, — холодно произнёс Сомов.

Сомов стоял в дверном проеме, окидывая взглядом застывшую картину. Его брови были нахмурены, а в глазах читалось недоумение и раздражение.

При виде главврача Рудаков мгновенно сник. Вся его напыщенность испарилась, как утренний туман. Плечи опустились, спина сгорбилась, он стал похож на провинившегося школьника перед директором.

Вот и вся его храбрость. Перед подчинёнными — лев, перед начальством — мышь. Классический офисный тиран.

— Я жду объяснений, — повторил Сомов, входя в ординаторскую. — Из коридора были слышны крики. Что здесь происходит?

Могу сейчас добить Рудакова. Рассказать Сомову про его методы управления, про унижения, про слёзы медсестёр. Но… это будет подло. Бить лежачего не в моём стиле. К тому же живой и напуганный Рудаков может быть полезнее мёртвого.

— Мы обсуждали сложный диагностический случай, — спокойно сказал я, вставая. — Пациент Мирошниченко, цирроз печени с неясной этиологией. Возникли разногласия по поводу тактики лечения. Фёдор Андреевич настаивал на одном подходе, я предлагал другой. Дискуссия получилась эмоциональной.

Сомов перевёл взгляд на меня, и в его глазах мелькнуло удивление:

— Пирогов? Не ожидал вас увидеть на утренней планёрке. Вы же обычно… занимаетесь своими делами.

— Решил вернуться к регулярному участию в жизни отделения, — ответил я. — Всё-таки я — часть коллектива.

— Похвально, — Сомов кивнул. — И как, удалось прийти к консенсусу по пациенту?

— Мы как раз обсуждали финальное решение, — решился ответить Рудаков, наконец обретя голос. — Доктор Пирогов предложил интересную схему лечения. Мы… мы рассматриваем её применение.

Умно. Подыграл, чтобы не выглядеть полным идиотом. Может, он не совсем безнадёжен.

Сомов окинул взглядом притихших врачей и медсестёр:

— Ну раз Пирогов здесь и участвует в процессе, значит, всё в порядке. Можете продолжать. Я в своём кабинете, если что.