На золотом крыльце (СИ) - Капба Евгений Адгурович

* * *

— Руари, — проговорил я, открывая глаза. — Тебя обстригли до того, как я зашел в комнату. Это точно. У тебя слева волосы были короче.

Эльф продемонстрировал мне светлый волос, который он нашел под кроватью:

— Вот! И я так думаю. У галадрим волосы на голове сами не выпадают, никогда, разве что если только сильно вычесывать или — отстричь, или химией какой-то воспользоваться! Вот что, пацаны… — слышать слово «пацаны» от эльфа было весьма странно. — У нас тут маньяк орудует, волосяной!

— Поясни? — потребовал Ави.

— Там в лазарете лежит еще один пацан, рыжий, из новеньких, ему лет четырнадцать. Неделю назад поступил в колледж, а сегодня его тоже кто-то в стазис отправил и отстриг челку, Боткина сказала — завтра выпишут, а колледж, скорее всего, изолируют на несколько дней, чтобы провести расследование. Пришлют кого-то важного из Сыскного приказа. Она не мне говорила, а директору за закрытыми дверями, но я — услышал! — он для наглядности пошевелил ушами с заостренными кончиками — сначала правым, а потом — левым.

— Какая-то дичь творится, — констатировал я. — Но на концентрацию идти надо. Кстати, а директора как зовут?

— Ян Амосович Полуэктов, — ответил гном. — По крайней мере, так везде написано.

— А…

— А не надо лишних вопросов, Миха, — погрозил пальцем Ави. — Не надо.

— Да просто он у меня концентрацию ведет, — пояснил я. — Пойду концентрироваться.

* * *

На концентрацию я пришел не один. Два каких-то пацаненка лет четырнадцати и три девчонки — две помладше и одна постарше — терлись у дверей кабинета.

— Эльвира! — сказал я, увидев под красной косынкой черные кудри.

— Титов!.. — она сделала что-то вроде книксена, что вкупе с клетчатой юбочкой выглядело экстремально. — А ты что — тоже к Яну Амосовичу?

И почему-то смутилась. И подошла ко мне поближе, оставив скороспелок общаться друг с другом.

— Тоже. У меня в расписании написано — концентрация, — смотреть на Ермолову было одно удовольствие. И пахла она отлично.

— И у меня… Второй год здесь, а все никак зачет не сдам, — вздохнула она. — Просто беда. Видишь, как — с младшими приходится заниматься.

— И со мной теперь, — глядя на то, как она трет ладошкой носик, я подумал, что сконцентрироваться на чем-то, кроме Ермоловой будет очень тяжело.

Еще и две верхние пуговички у нее на блузке расстегнуты, просто ужас какой-то. Дверь открылась, и голос директора произнес:

— Входите, ребята.

Я пропустил всех вперед и Ермолову — тоже. Во-первых, потому, что это — правильно. А во-вторых, на Востоке считается, что главный заходит последним, а в-третьих — потому, что мне было стремно. Но я в этом никогда никому бы не признался.

В кабинете оказалось странно и интересно. Парт в привычном понимании этого слова не имелось, только мягкие кресла с какими-то электронными планшетками, шкафы с разными предметами вдоль стен и большой круглый стол. Директор колледжа в точно такой же, как у остальных учителей и преподов серой строгой униформе, ожидал нас внутри.

— Присаживайтесь, — сказал он, расстегнул и скинул френч, оставшись в белой сорочке, закатал рукава, достал из кармана самую обычную резинку и стянул свои длинные, до плеч, седые волосы в тугой хвост. — Теперь — внимание на часы!

Он ткнул пальцем в старинные часы на стене: золоченые, со всякими фигурами и финтифлюшками, витыми стрелками и римскими цифрами.

— Две минуты следим за секундной стрелкой и не отвлекаемся! Кто отведет взгляд — получит стричку!

Он так и сказал: «стричку», и я вообще не понял, что это такое. По крайней мере, сразу. А когда отвлекся и скосил взгляд в сторону Ермоловой — прошла примерно минута двадцать секунд — так стричка, крохотная электрическая искорка, прилетела мне прямо в левый локоть, и меня пробрало до костей:

— Ау-у-уч!

— Концентрируемся на стрелке! — напомнил Полуэктов.

Такая у него была методика работы — с нервной стимуляцией. Потом он скинул нам на планшетки какой-то текст и сказал:

— Читаем и считаем слова. Кто первый справится — подарю петушка на палочке, кто последний — тому стричка!

У меня был текст про виноградных улиток, и я справился первым:

— Шестьдесят пять слов! — и получил стричку в правый локоть. — А-у-у-ч!

— Семьдесят. Союзы считаются за отдельные слова при подсчете общего числа слов в тексте, ТитОв!

Я хотел сказать «так не честно!» и «я же не знал!», но понял, что потеряю в глазах у Яна Амосовича несколько очков, точно. И потому взялся за следующий текст. А потом пошли новые упражнения: например, слова «красный», «желтый», «синий», «оранжевый» написаны буквами другого цвета и вслух нужно было произносить именно цвет, а не слово. Или вот это:

— Запишите пять вещей, которые вы видите. Четыре, которые вы слышите. Три, которые ощущаете кожей, две, запах которых можете почувствовать. Одну, которую можете попробовать на вкус.

Вроде бы и глупости, а вроде и мозг реально работает!

— Итак, разделимся на пары, — после текстовых упражнений скомандовал директор.

Двух младших пацанов и двух младших девчонок он посадил друг напротив друга, меня, соответственно, напротив Ермоловой.

— Смотрите друг на друга и запоминайте всё, как можно больше деталей, у вас две минуты. После этого — поворачиваемся спиной и описываем внешность партнера на листке бумаги. Кто будет точнее — получит петушка на палочке, худший — стричку!

Вот если честно, сидеть лицом к лицу с очень симпатичной девчонкой, смотреть в ее блестящие темно-карие глазки, видеть, как она смущается — это было испытание почище драки с четырьмя дебилами на крыше. Но я справился! И все-все написал. И веснушки на носу, и ресницы, и кудряшки, ложбинку сразу под шеей, и…

И получил петушка. А Эльвира — стричку. Потому что она написала только «Разные глаза — синий и зеленый». Ермолова аж дернулась и носом шмыгнула, и потерла пальцем уголок глаза.

— На, — сказал я и протянул ей петушка. — Не грусти, а?

Нормальный такой леденец на палочке, крупный.

— Спасибо, — Эля мигом развернула целлофановую упаковку и принялась за угощение.

И тут я поплыл, потому что смотреть на такое, честно говоря, было выше моих сил.

А Ян Амосович никак наше поведение не прокоменнтировал, он отошел в угол кабинета и достал коробку с разноцветными шариками.

— Будем учиться жонглировать!

Вот этого я точно не ожидал! Я думал, у нас тут начнется медитация, духовные практики, открытие третьего глаза и прочая эзотерическая дичь, а тут — жонглирование! В общем, скучно точно не было. Правда, я сразу учился подбрасывать только один мячик, потом — два, но директор сказал, что лиха беда начало.

А Ермолова отлично жонглировала. Четырьмя шариками. Они так и мелькали в воздухе. Девушка улыбалась, и лицо у нее раскраснелось, а кудряшки выбились из-под красной косынки. Загляденье!

А потом Ян Амосович сказал:

— Все свободны. А вас, Титов, я попрошу остаться.

И все ушли, и Эля тоже. Она, правда, оглянулась и помахала мне леденцом на палочке, и это, конечно, мне очень понравилось. А не понравился мне взгляд директора: участливый и вместе с тем сочувствующий. Так на подопытного кролика смотрят: вроде и миленький, а вроде и капец ему.

Когда все ушли, Полуэктов уселся в кресло и махнул рукой:

— Садись, Титов, будем разговаривать. Развитие дара до конца учебного года у тебя тоже я веду, так что не бойся, на занятие не опоздаешь…

— А можно в туалет сходить? — спросил я, хотя вовсе не хотел в туалет.

Я хотел сбежать, хотя и знал, что это невозможно.

— Ну, сходи, — вздохнул Ян Амосович. — По коридору направо.

Наверняка директор начнет говорить со мной про прошлое, cемью, интернат, инициацию и всякую такую дичь, а мне это — как железом по стеклу, противно и скучно. Потому я решил хоть на пять минут отсрочить дурацкий разговор. Ну да, трусливо, да, не по-мужски. Но, в конце концов, вот станет он спрашивать — а я что? Обязан перед ним откровенничать? Или идти в отрицалово, как быдланы из интерната, и гудеть что-то невразумительное? А может, хитрить и юлить? Все — мерзко. Все — противно. Как говорил дед Костя — цугцванг. Каждый ход — проигрышный.