Император Пограничья 14 (СИ) - Астахов Евгений Евгеньевич

Она притянула меня ближе, заглядывая в глаза:

— Хорошо. Но предупреждаю — если кто-то из этих надутых павлинов начнёт намекать на моё «недостойное» занятие, я не сдержусь.

— Хорошо, — улыбка мелькнула на моих губах. — Я буду держать, а ты их будешь бить. Стеклянной ножкой разбитого бокала для шампанского прямо в горло.

— Этот план мне нравится!

Муромец глухо ревел, несясь по мощёным улицам Владимира. За рулём сидел Безбородко, я устроился на заднем сидении рядом с Ярославой. Княжна рассеянно гладила меня по предплечью, её волосы были заплетены в элегантную косу — не боевую, с металлическими кольцами, а изящную, подходящую для светского мероприятия. Тёмно-зелёное платье подчёркивало её фигуру, на плечах покоился лёгкий бархатный палантин.

— Почему именно Ладыженская? — спросила Засекина, глядя в окно на проплывающие мимо особняки. — Ты же сам сказал, что реформаторы — наша фракция. Логичнее было бы начать с них.

— Реформаторы и так за нас, — пояснил я, наблюдая, как вечерние огни отражаются на брусчатке. — Им не нужны уговоры, им нужна уверенность, что я способен победить. А вот умеренные — другое дело. Они хотят стабильности. Боятся, что я всё доломаю, устрою революцию, пролью кровь ради своих идей. Ладыженская — ключ к этой группе. Она изначально не настроена против меня враждебно. В отличие от Воронцова, жаждущего мести, или Кисловского, цепляющегося за привилегии.

Ярослава повернула ко мне голову, серо-голубые глаза внимательно изучали моё лицо:

— Ты думаешь, она поддержит тебя?

— Думаю, боярыня вообще не хочет быть княгиней, — ответил я задумчиво. — В ней нет амбиций власти. Лариса Сергеевна — мать, потерявшая сына из-за безумия тирана. Она отвечает на вызов времени, потому что видит, как княжество катится в пропасть. Да, из таких людей порой получаются замечательные правители. Но она может стать союзницей и сыграть важную роль администратора при другом князе. При мне, например. Идеальный исход, если она вообще снимет свою кандидатуру и публично попросит умеренных голосовать за меня. Тогда я получу не только её электорат, но и легитимность в глазах тех, кто боится резких перемен.

— Значит, нужно убедить её, что ваши цели совпадают? — княжна усмехнулась. — Ты так не любишь политику, Прохор, а говоришь, как опытный интриган.

— Это не интрига, — возразил я. — Это честность. Я действительно хочу того же, что и она. Порядка. Справедливости. Торжества закона, а не прихотей безумных правителей.

Машина свернула на широкую улицу, обрамлённую старыми липами. Особняк Ладыженской возвышался в конце аллеи — трёхэтажное здание из светлого камня с колоннадой и высокими окнами, за которыми мерцал тёплый свет. Перед входом уже стояло несколько машин и конных экипажей. Безбородко аккуратно припарковался, открыл нам дверь.

— Подожди здесь, будь добр, — коротко бросил я. — Если затянется, я напишу.

Лакей в ливрее проводил нас в холл. Мраморная лестница вела на второй этаж, где располагался салон. Стены украшали портреты предков Ладыженских — суровые мужчины в камзолах, изящные дамы в старинных платьях. Всё дышало историей, древностью рода. Но при этом не было показной роскоши — обстановка скорее уютная, чем помпезная.

В просторной комнате уже собралось около двадцати человек. Бояре и боярыни рассаживались в креслах вокруг невысоких столиков, на которых расположились подносы с закусками и графины с вином и шампанским. Неформальная атмосфера высшего света — никаких жёстких протоколов, люди общались свободно, переходя от группы к группе. В дальнем углу у камина сидела сама хозяйка.

Лариса Сергеевна Ладыженская была женщиной лет шестидесяти, но держалась прямо, с достоинством. Седые волосы убраны в элегантный узел, тёмное платье простого кроя, без излишеств. Лицо избороздили морщины, но глаза — проницательные, живые — смотрели внимательно и оценивающе. В руках она держала трость с серебряным набалдашником, но опиралась на неё скорее для солидности, чем по необходимости.

Когда мы вошли, разговоры на мгновение стихли. Все обернулись. Ярослава держалась рядом со мной спокойно, с лёгкой улыбкой, но я чувствовал, как напряглись её мышцы под моей рукой. Княжна готова была в любой момент превратиться из светской дамы в воительницу.

— Маркграф Платонов и княжна Засекина, — представил нас слуга.

Ладыженская поднялась из кресла, опираясь на трость.

— Прохор Игнатьевич, Ярослава Фёдоровна. Добро пожаловать в мой дом.

Я склонил голову в почтительном поклоне:

— Благодарю за гостеприимство, Лариса Сергеевна.

— Прошу, располагайтесь, — боярыня указала на свободные кресла рядом с камином. — Надеюсь, вы не откажетесь от вина? У меня отличное красное с кубанских виноградников.

Мы уселись. Лакей разлил рубиновую жидкость в хрустальные бокалы, принёс поднос с закусками — сыры, вяленое мясо, маслины. Постепенно разговоры возобновились, но я чувствовал, как многие краем глаза следят за нами.

— Смелый шаг, Прохор Игнатьевич, — явиться в салон соперницы во время выборов, — заметила Ладыженская, отхлёбывая вино. — Обычно кандидаты предпочитают общаться только со своими сторонниками.

— Я не считаю вас соперницей, Лариса Сергеевна, — ответил я прямо. — Скорее потенциальной союзницей.

Рядом сидящий боярин средних лет с пышными усами — кажется, Фёдор Добронравов — хмыкнул:

— Интересная тактика. Приходить к конкуренту и объявлять его союзником.

— Я называю вещи своими именами, — повернулся я к нему. — Лариса Сергеевна выдвинулась не из жажды власти, а из чувства долга. Она хочет, чтобы в княжестве был порядок. Я хочу того же. Разве мы враги?

Пожилая дама в углу — кажется, вдова боярина Терентьева — подала голос:

— Вы говорите о порядке, маркграф. Но то, что вы устроили в Угрюме — бесплатное обучение магии для простолюдинов в вашей академии — это только начало, не так ли? Сегодня вы открываете им доступ к знаниям, завтра дадите места в управлении, послезавтра — право голоса наравне с боярством. Это хаос. Разрушение традиций, которые веками держали общество в равновесии.

— Традиции? — переспросил я, глядя ей прямо в глаза. — При князе Веретинском традицией стало казнить неугодных по сфабрикованным обвинениям. При Сабурове традицией стало отправлять людей на войну ради личной мести. Это те традиции, которые вы хотите сохранить? А что касается Угрюма — я не давал простолюдинам власти над боярами. Я дал им инструмент для защиты своих домов, для собственного процветания, для пополнения казны моего острога. Обученный маг-простолюдин на крепостной стене в Пограничье стоит дороже десятка необученных. Это не уравниловка. Это здравый смысл.

Повисла неловкая тишина. Ладыженская медленно поставила бокал на столик:

— Вы не боитесь говорить то, что думаете.

— Недомолвки и увиливания — удел слабых правителей, — ответил я твёрдо. — Я пришёл сюда не играть в дипломатию. Вы хотите знать, каким князем я буду? Честным. Прямым. Жёстким, когда нужно, но справедливым ко всем без исключения. Не стану обещать лёгкого пути или мгновенного процветания. Будет работа. Реформы. Изменения, которые потребуют усилий от каждого. Но я верю, что уже через пять лет Владимир станет сильнее и благополучнее, чем был когда-либо.

Боярин Добронравов склонил голову набок:

— А что станет с нами, аристократами? Вы лишите нас привилегий?

— Боярство нужно княжеству, и я это понимаю, — ответил я без обиняков. — Если вы управляете своим поместьем разумно, если ваши люди сыты и имеют достойную жизнь, если вы исполняете обязанности перед княжеством, в том числе налоговые, то у вас не будет причин для беспокойства. Но я не потерплю двух вещей. Первое — когда аристократы обирают своих людей до нитки, оставляя их в нищете. И второе — когда простолюдин не защищён от произвола. Когда боярин может избить или убить крестьянина по прихоти, не понеся наказания. При мне такого не будет. Власть без ответственности — это не привилегия. Это беззаконие.