Император Пограничья 14 (СИ) - Астахов Евгений Евгеньевич

Кто-то возмущённо вздохнул. Кто-то, напротив, задумчиво кивнул. Ярослава рядом со мной держалась спокойно, но я видел, как в её глазах плясали весёлые искорки — княжна наслаждалась реакцией аристократов.

Разговор плавно перетекал от темы к теме. Обсуждали правление Веретинского — большинство признавали его тираном, но некоторые оправдывали, мол, держал княжество в кулаке, не давал боярам разбежаться. Говорили о Сабурове — здесь мнения разделились сильнее. Одни называли его узурпатором и предателем, другие считали, что он избавил княжество от безумца.

— Сабуров был предателем, — сказал я твёрдо, когда очередь дошла до моего мнения. — Убить своего господина ударом в спину — это не геройство. Это трусость и подлость. Но Веретинский целиком и полностью заслужил свою судьбу. Тирана рано или поздно убивают. Вопрос лишь в том, кто именно это сделает.

После часа разговоров, когда многие гости разошлись по салону, образуя новые группки, Ладыженская тихо попросила меня пройти с ней в кабинет для приватной беседы. Ярослава осталась в салоне, окружённая любопытными боярынями, которые засыпали её вопросами о жизни наёмницы.

Кабинет был небольшим, уютным. Книжные полки, письменный стол, пара кресел у окна. Лариса Сергеевна опустилась в одно из них, указала мне на второе.

— Хорошо, маркграф, — начала она без предисловий. — Вы хотите моей поддержки. Объясните, почему я должна её дать?

— Потому что мы оба хотим одного — чтобы матери не хоронили детей из-за прихотей правителей, — ответил я просто.

— Красивые слова, маркграф. Многие правители говорят о заботе. Но когда приходит время отдавать приказы, павшие становятся для них просто цифрами в донесениях. Безликими потерями.

— У меня в Угрюме стоит стела, — ответил я твёрдо. — Серый камень, три метра высотой. На ней выбиты имена всех воинов, павших за острог. Почти пять десятков имён. Я помню каждое.

Я сделал паузу, глядя ей в глаза:

— Евдоким Попов и Фома Михайлов. Первые имена, вырезанные на стеле. Погибли при зачистке Мещёрского капища, где набирали силу Бездушные. Пётр Хлынов сгорел заживо, а Василий Замятин поймал пулю, когда польские наёмники атаковали острог. Пётр Ивашин и Михаил Сурков погибли под Копнино, последний, спасая жизнь товарища — принял на себя удар Стриги. Николай Медведев и Степан Лосев — погибли во время операции против рода Уваровых, которые массово убивали беженцев незадолго до Гона. Андрей Ласкин, Василий Дроздов и Пётр Молотов — все пали в первой волне атаки Бездушных. Пётр мечтал после Гона жениться. Не успел. Иван Васнецов — один из тех, кто погиб при отражении третьей волны штурма во время Гона. Всеволод Каменев и Марина Соколова — оба гвардейцы, профессионалы высочайшего класса. Погибли во время войны с Владимиром, защищая товарищей от ночной диверсии врага. Кроме них во время этой войны пали…

Лариса Сергеевна подняла руку, останавливая меня. В её глазах блеснули слёзы.

— Достаточно, — тихо произнесла она. — Я… понимаю.

Я замолчал, давая ей время собраться. Боярыня достала из рукава кружевной платок, промокнула глаза.

— Я не отправлял их на смерть бездумно, — продолжил я тихо. — Каждый раз, когда принимаю решение, которое может стоить жизней, я думаю об этой стеле. О том, чьё имя на ней появится следующим. Легче от этого не становится, но я знаю вес каждого своего решения.

Боярыня глубоко вздохнула:

— Мой сын… Александр. Ему было двадцать четыре. Умный, образованный, полный идей. Посещал собрания вольнодумцев. Говорил о конституции, об ограничении власти князя, о неотъемлемых правах боярских родов.

— Я помню его, — сказал я, и это была правда — память Платонова предоставила образ. Худощавый молодой человек с живыми глазами, который увлечённо рассуждал о теориях управления государством. — Мы часто беседовали. Он был… идеалистом. Верил, что можно изменить мир словами.

— Я пыталась отговорить его, — голос Ларисы дрожал. — Говорила, что это опасно, что Веретинский сходит с ума, что нужно переждать. Но он не слушал. Уверенность в собственной неуязвимости, ошибки молодости… И в итоге поплатился жизнью по вине безумца.

Она подняла на меня глаза, и я увидел в них старую, не зажившую боль:

— Вы тоже были среди них. На эшафоте. Я видела вас. Но вы выжили. А мой сын…

— Мне жаль, — сказал я искренне. — Я до казни относился ко всему этому кружку несерьёзно. Считал, что мы просто обмениваемся мыслями, играем в интеллектуалов. Но когда петля затянулась на шее, всё встало на свои места. Слова имеют вес. Идеи имеют силу. И за них платят жизнями.

Лариса Сергеевна вытерла уголки глаз платком:

— Вы обещаете, что при вас не будет таких безумств? Что вы не пошлёте сыновей на бессмысленную смерть?

— Обещаю, — ответил я твёрдо. — Я не могу гарантировать, что не будет войн. Враги у княжества есть и будут всегда. Но я никогда не пошлю людей умирать за свои непомерные амбиции или чужую месть. Только если их жизни — единственная цена за защиту тех, кто остался дома. И каждое имя павшего будет выбито на камне, чтобы потомки помнили их подвиг, а не забыли, как безликую статистику.

Мы сидели в тишине несколько мгновений. Затем боярыня медленно кивнула:

— Я подумаю над вашей просьбой, маркграф. Когда вы выступали в думе, я видела вашу силу и решимость, но боялась, что за ними скрывается лишь жажда власти. И только сейчас увидела человека, который действительно разделяет мои ценности. Это важно.

Меня кольнуло воспоминание и я решил спросить:

— Лариса Сергеевна, скажите, Пётр Ладыженский имеет отношение к вашей семье?

В памяти всплыл образ — молодой боярич, влюблённый в Елену Строганову, мачеху Василисы. Тот самый, что караулил возле моей спальни в Московском Бастионе с костяным кинжалом, посланный покойной княгиней избавиться от неудобного свидетеля. Я сломал ему руку и оставил связанным на полу.

Ладыженская слегка поморщилась:

— К несчастью, да. Мой двоюродный племянник из младшей ветви рода. Перебрался в Москву пять лет назад, ищет там счастья и покровителей, — она вздохнула. — Недалёкий и легкомысленный молодой человек, увы. Голова забита романтическими грёзами, а здравого смысла — с булавочную головку. Вы с ним сталкивались?

— Да, — коротко ответил я. — Ваша характеристика точна.

Боярыня покачала головой с лёгкой досадой:

— Надеюсь, он не натворил глупостей?

— Ничего непоправимого, — уклончиво ответил я, не желая вдаваться в подробности покушения.

Собеседница, видимо, уловив по моему тону, что тема неприятная, тактично её не продолжила. Вместо этого она встала, опираясь на трость, и неожиданно улыбнулась — первый раз за весь вечер:

— И ещё одно, маркграф. Совет от пожилой женщины, повидавшей жизнь. Судьба свела вас с замечательной девушкой. Княжна Засекина — редкая находка. Умна, сильна, предана. Поскорее окольцуйте её, пока кто-нибудь не умыкнул.

Я невольно рассмеялся:

— Учту, Лариса Сергеевна.

Возвращаясь в салон, я понимал — союзник найден. Боярыня не даст прямого обещания сейчас, слишком умна и осторожна. Но семя посеяно. И когда придёт время выборов, она вспомнит наш разговор. Вспомнит стелу с именами павших. Вспомнит, что я тоже стоял на эшафоте рядом с её сыном.

Политика — мерзкая штука. Но иногда она строится не на интригах и подкупе, а на простых человеческих вещах. На общей боли. На понимании. На надежде, что завтра будет лучше, чем вчера.

Глава 7

Вечерние тени легли на улицы Владимира, когда Муромец остановился у массивного трёхэтажного здания с широкими окнами и вывеской «Первая купеческая гильдия Владимира». Место выбрано неслучайно — в двух кварталах от главной площади, рядом с Торговыми рядами и Таможенным приказом. Купцы любили держать руку на пульсе городской жизни.

Я вышел из машины вместе с Ярославой и двумя охранниками. Княжна устала после дневных переговоров у Ладыженской, но держалась молодцом — спина прямая, взгляд внимательный. Верная спутница в этой политической возне.