Архитектор Душ III (СИ) - Вольт Александр

За соседним столом компания бородатых матросов, уже изрядно набравшись, снова затянула свою любимую похабную песню. Они горланили ее без всякого стеснения, отбивая такт кружками по столу, и их грубые, но полные жизни голоса, казалось, сотрясали сами стены таверны. Но сегодня это не раздражало. Наоборот, это было частью общей атмосферы — живой, настоящей, пропитанной солью, потом и простой человеческой радостью.

Я сидел, откинувшись на спинку стула, и наблюдал за этой картиной. За тем, как Алиса, забыв о своей роли «инженера», со смехом спорит с Игорем о преимуществах эля перед пивом. За тем, как Лидия, отставив в сторону свою аристократическую сдержанность, с неподдельным интересом слушает рассказ Корнея о каком-то древнем артефакте, найденном в подвалах старого монастыря. За тем, как Лизавета, перестав язвить, просто улыбается, глядя на всю эту компанию.

В этот момент мы были просто людьми, собравшимися вместе после тяжелого дня.

Я поднял свою кружку, дождавшись, пока взгляды всех сойдутся на мне.

— За нас, — сказал я просто. — И за то, чтобы таких вечеров было больше.

— За нас! — хором отозвались они, и звон кружек снова утонул в музыке и смехе.

Среди общего гула и веселья, царивших в таверне, был один человек, которому было не до смеха. Он сидел в самом дальнем, темном углу, за столиком, который едва освещался. Его звали Косой, и это прозвище он получил не из-за дефекта зрения, а за привычку смотреть на мир сбоку, исподлобья. И сейчас его взгляд, тяжелый и немигающий, был прикован к столу, за которым веселилась компания Громова.

Он молча цедил из кружки дешевое пиво, и в его мутных глазах плескалась застарелая, вязкая злоба. Он видел все: как к их столу подошел этот важный хлыщ в свитере, которого все почему-то называли «Мастером». Как они смеялись, чокались, как Громов, этот аристократический выродок, сидел во главе стола словно король на пиру. И при каждом взрыве смеха за тем столом кулаки Косого сжимались сами собой.

В его памяти до сих пор, словно заноза, сидела та драка неделю назад. Они также сидели, пили, горланили песни. А потом Колян, душа компании, просто решил приударить за красивой бабой. Ну, бывает. Кому-то повезет, кому-то нет. Но чтобы вот так…

Косой помнил, как Громов подошел, высокий, спокойный, глядя на них сверху вниз, словно на тараканов. Помнил его тихий, ледяной голос, от которого по спине пробегал неприятный холодок. А потом крик Коляна. Не просто крик боли. Это был вопль человека, которому вывернули душу наизнанку. И этот звук до сих пор стоял у Косого в ушах.

Он видел, как его друг, здоровенный мужик, способный одним ударом уложить быка, корчился на полу, баюкая свою искалеченную руку. Он видел страх в глазах остальных парней, когда этот ублюдок Громов выхватил свой пистолет. А потом выстрел. Паника. И позорное бегство под дулом ружья этого бородатого карлика.

Коляну тогда повезло. Рука оказалась не сломана. Врач в портовом медпункте, пощупав распухшее запястье, только развел руками — мол, сильное растяжение, помажь мазью, само пройдет. Но Колян с тех пор ходил сам не свой. Молчал, хмурился и постоянно потирал руку, словно боль никуда не ушла. А главное — ушла его былая удаль. В его глазах словно поселился страх.

И теперь этот Громов сидел здесь, в нескольких метрах, и наслаждался жизнью. Пил, ел, смеялся в окружении своих дружков и баб. А Колян… Колян до сих пор вздрагивал по ночам.

Справедливость требовала отмщения. Эта простая, как удар кулаком, мысль зрела в голове Косого всю неделю. И вот сегодня, увидев Громова снова в этой же таверне, он понял — час настал.

Он залпом допил остатки пива, поставил пустую кружку на стол и, стараясь двигаться не привлекая внимания, поднялся. Проскользнув мимо шумных компаний к задней двери, он вышел на заплеванный двор. Прохладный вечерний воздух немного остудил горячую голову. Он достал из кармана старый, потертый телефон и набрал номер.

— Да, — раздался в трубке знакомый хриплый голос.

— Помнишь того козла, что Коляна избил?

— Ну.

— Он снова тут.

В трубке на несколько секунд повисла тишина. Косой слышал лишь помехи и далекий шум портовой жизни на том конце.

— И чо ты предлагаешь? — наконец спросил голос. В нем не было ни энтузиазма, ни злости. Только усталость.

— Наказать урода, — прошипел Косой, оглядываясь на тускло освещенную дверь таверны. — Подтяни парней. На обратном пути его и отмудохаем.

Снова тишина. Долгая, напряженная.

— Ты совсем с дуба рухнул? — в голосе собеседника послышалось раздражение. — Он коронер. Представитель власти, чтоб его. За такое можно и на каторгу загреметь.

— И чо? — не сдавался Косой. — А мы завтра вечером из Феодосии отбываем. Наше судно уходит в рейс на Дальний Восток на полгода минимум. Хер нас кто найдет. Мы его просто поучим немного, чтоб не зарывался. Руку-ногу сломаем, рожу начистим. Чтоб знал, как с простыми моряками связываться.

Он замолчал, давая своим словам впитаться в сознание собеседника. Месть — блюдо, которое подают холодным. Но иногда его нужно подавать горячим, пока обида еще свежа.

— Давай, не ссы в компот раньше времени, там кок ноги моет, — добавил Косой, используя старую матросскую поговорку. — Это дело чести. За Коляна. И Коляна возьми. Пусть сам посмотрит. А лучше пусть сам первый ему и врежет. Жду вас в той же таверне через полчаса.

Он не стал дожидаться ответа. Нажал на отбой, сунул телефон обратно в карман. Решение было принято. Он почувствовал, как по телу разливается горячая, пьянящая волна предвкушения.

Развернувшись, он зашел обратно в помещение. Никто не заметил его недолгого отсутствия. Шум и гам стояли прежние. Он вернулся за свой столик, где его ждали еще двое — такие же угрюмые и молчаливые, как и он сам.

— Ну что? — спросил один из них.

— Скоро будут, — ответил Косой. На его губах впервые за вечер появилась кривая, хищная усмешка. — Все будут. И Колян тоже.

Он наклонился к ним и тихим, полным яда шепотом, начал излагать свой простой план. Подкараулить Громова на выходе. Дождаться, пока он отойдет от таверны на достаточное расстояние, в темный переулок. А потом… потом устроить ему настоящий суд Линча. Чтобы он запомнил этот вечер на всю свою оставшуюся аристократическую жизнь. Если, конечно, она у него после этого останется.

Вечер, согретый элем и теплом камина, плавно перетекал в ночь. Мы сидели, смеялись, травили байки. Даже Лидия оттаяла, ее аристократическая сдержанность дала трещину, пропустив наружу живую, остроумную женщину.

Я ни капли не сомневался, что она очень интересная и чудесная собеседница, но ее излишний аристократизм и снобизм иногда раздражал куда сильнее, чем ледяная ненависть, с которой я столкнулся изначально.

— Пойду покурю, — сказал Корней, поднимаясь из-за стола. Он посмотрел на меня, и в его взгляде читался немой вопрос.

Я кивнул. Мне и самому хотелось проветриться, сбросить остатки хмеля.

— Мы отойдем ненадолго. Скоро вернемся, — бросил я через плечо, ловя на себе встревоженные взгляды девушек. — Тут всего метров двадцать до заднего двора, — добавил я, чтобы их успокоить.

Мы вышли в ночь. Задний двор таверны был не лучше чем любой другой. Горы пустых ящиков, вонь от мусорных баков и липкая грязь под ногами. Мы прошли его насквозь и вышли к самому краю участка, который обрывался прямо к воде.

Внизу, в темноте, тяжело дышало море. Волны с тихим, вкрадчивым шелестом накатывали на камни, а потом с шипением отступали. В воздухе пахло солью, йодом и водорослями — терпкий запах, который прочищал легкие и мысли. Корней прикурил, и огонек сигареты на мгновение выхватил из мрака его усталое, сосредоточенное лицо.

— Ноль, — сказал он, выпустив в ночную тьму облако дыма. — Абсолютный ноль. Мы обыскали весь тот лес. Каждый куст, каждый овраг. Ничего. Ни одной зацепки кроме того, что мы уже нашли. Словно они просто испарились.