Архитектор Душ V (СИ) - Вольт Александр

Я смотрел на эту сцену, и в голове возникла четкая мысль: как же все-таки отличается работа с живыми от работы с мертвыми. У меня в прозекторской всегда была тишина. Она нарушалась разве что гулом холодильников да щелчками моих инструментов. Там спешить было уже некуда. Тело на моем столе обычно требовалось только аккуратно рассечь, чтобы понять причину смерти, и составить отчет.

И поэтому контраст был странным. Моя работа — это спокойный анализ последствий, их — отчаянная попытка предотвратить визит пациента в морг раньше срока. И то, что все это происходило не в больничных стенах, а в роскошном особняке, под хрустальной люстрой, придавало всему этому театральный оттенок, словно я смотрел медицинскую драму в слишком дорогих декорациях. И от этого становилось не по себе.

— Я еду с вами.

Он окинул меня быстрым оценивающим взглядом.

— Вы кем приходитесь больному? — спросил он деловито.

Я выдержал паузу, собираясь с мыслями. Правда. Только правда.

— Я его сын.

На его лице не было ни капли удивления.

— Оно и видно. Спросил просто для проформы. Садитесь в машину, только не мешайте работать.

Я молча кивнул. Они выкатили каталку на крыльцо, где уже ждала карета скорой помощи с распахнутыми задними дверцами. Внутри, в ярком свете ламп, все было стерильно насколько могло быть чисто в карете скорой помощи.

Санитары ловко закатили каталку внутрь, зафиксировали ее. Я запрыгнул следом и сел на узкую откидную скамейку у стены.

Двери захлопнулись, отрезав нас от внешнего мира, испуганной горничной, утреннего солнца и журчания фонтана. Машина с ревом сорвалась с места, и мы понеслись по улицам Москвы, распугивая утренний поток машин воем сирены.

Я сидел, вцепившись в поручень, и смотрел на отца. Он лежал под капельницей, его лицо под кислородной маской казалось безмятежным. Но я видел, как подрагивают веки, как вздымается грудь. Я видел показания на мониторе — цифры, скачущие на грани критических значений. Его организм боролся, но силы были на исходе. Та крохотная искра, которую я в него вдохнул, медленно угасала.

Я не мог просто сидеть и смотреть. Если он умрет сейчас, по дороге в больницу, я не получу ответов. Все это будет зря. Мой взгляд скользнул по его руке, безвольно лежавшей на простыне. Кожа была сухой и испещренной сеткой морщин.

Незаметно, словно поправляя одеяло, я наклонился и коснулся его руки. Мои пальцы легли на его запястье. Контакт.

Я не стал снова активировать зрение, просто сосредоточился на этом ощущении, на родственной связи наших душ. Это было похоже на настройку радиоприемника на нужную волну. И я нашел ее. Я снова отделил от своей психеи тонкую, едва ощутимую нить энергии, и направил ее в него. Не для того, чтобы лечить, а чтобы поддержать. Дать ему ту самую малость, которой не хватало, чтобы дотянуть.

Он не пришел в сознание, но я почувствовал, как напряженные мышцы расслабляются. Дыхание стало ровнее, цифры на мониторе стабилизировались. Врач, склонившийся над ним, удовлетворенно хмыкнул, решив, что это подействовало лекарство. Он не видел тончайшей серебристой нити, соединявшей наши руки.

В этот момент веки старика дрогнули и медленно, с усилием, приоткрылись. Его мутный, расфокусированный взгляд скользнул по потолку машины, по лицу врача, и остановился на мне. Несколько секунд он смотрел на меня, и в его глазах появилось узнавание.

Он медленно, с нечеловеческим усилием поднял руку и накрыл мою ладонь своей. Его пальцы были ледяными, но хватка оказалась на удивление крепкой. Он сжал мою руку так, словно боялся, что я исчезну.

— Сын… — выдох сорвался с его губ, едва слышный шелест, который я скорее угадал, чем расслышал. — Сын…

Его глаза снова закрылись, голова безвольно откинулась на подушку. Он не потерял сознание, а просто уснул. Истощенный, измученный, но живой.

Сын. Я горестно усмехнулся. Он назвал Виктора Громова сыном. Снова. Словно спустя много лет раскаялся и осознал, что был не прав. Но это были лишь сухие догадки, которые еще следовало чем-то подтвердить.

Скорая влетела на территорию больницы, резко затормозив у приемного покоя. Двери распахнулись, и нас тут же окружила бригада врачей. Каталку выкатили, и она скрылась в лабиринте больничных коридоров. Я остался стоять на асфальте, чувствуя, как от пережитого напряжения подгибаются колени. Меня проводили в зону ожидания. Небольшое помещение с рядом пластиковых стульев и навязчивым запахом хлорки. Я сел, опершись спиной на холодную стену. Время остановилось. Я не знал, сколько просидел так — десять минут или час. Я просто смотрел в одну точку, на выщербленную плитку на полу, и ждал.

Внутри, как в душе, так и в голове, метались сомнения и мысли: «он это заслужил», «он мой отец», «мне нужно его спасти», «мы не доктор, это их работа!».

Мы? Я снова хмыкнул. Какая интересная мысль.

Наконец, в проеме появилась молодая девушка в белом халате с планшетом в руках. Она нашла меня взглядом.

— Вы родственник Андрея Громова?

Я молча кивнул.

— Его состояние тяжелое, но стабильное, — сказала она заученным, бесстрастным тоном. — Крайняя степень истощения. Мы поместили его в палату интенсивной терапии, подключили к аппаратам. Сейчас он спит. Прогнозы делать пока рано, но угрозы жизни на данный момент нет.

Я снова кивнул, принимая эту информацию.

— Можете оставить свои контактные данные в регистратуре. Как только появятся новости или он придет в себя, мы с вами свяжемся.

— Спасибо.

Я медленно поднялся. Ноги все еще были ватными. Прошел к стойке регистратуры, оставил номер телефона, назвав свое имя. Девушка за стойкой, занося данные в компьютер, мельком взглянула на меня, затем снова перевела взгляд на экран.

Выйдя из больницы, я остановился на крыльце, щурясь от яркого уже дневного солнца. Город гудел, жил своей жизнью, которой не было никакого дела до того, что происходило за стенами этого здания. Я снова вызвал такси и назвал адрес своей гостиницы.

Обратная дорога прошла в тумане. Я смотрел на проносящиеся за окном улицы, но не видел их. В голове звучали два слова, произнесенные хриплым шепотом. «Сын… Сын…».

Я вошел в свой номер, стянул галстук, бросил пиджак на кресло и рухнул на кровать. Усталость была не физической, а скорее ментальной. Хотелось закрыть глаза и перемотать это время куда-нибудь вперед или лучше назад. Например, в клуб, где мы с Лизаветой отдыхали в самые первые дни. Или, еще лучше на момент, где мы с девчонками недавно бегали в парке аттракционов от «маньяка».

Там все было просто и понятно. А вот это томительное ожидание… Оно выматывало похлеще разгрузки вагонов.

Глядя в потолок, я ощущал странную иронию. Я приехал сюда, чтобы встретиться с призраками чужого прошлого. Чтобы наконец поставить точку в истории, которая не была моей. А в итоге, вместо разговора и ответов на вопросы я снова оказался в роли спасателя, вытаскивая с того света человека, которого должен был бы ненавидеть. И снова заплатил за это частью себя.

Чудесная поездочка и прекрасная встреча, иначе и не скажешь.

Дом погрузился в тишину, нарушаемую лишь мерным тиканьем часов в холле. Алиса еще некоторое время постояла у окна, провожая взглядом удаляющийся седан, а затем вернулась в свою комнату.

Здесь царил привычный, слегка хаотичный порядок. Книги, стопкой сложенные на прикроватной тумбочке, сброшенная на кресло куртка. Огромный плюшевый медведь, выигранный в парке, сидел на кровати, безразлично взирая на мир пластиковыми глазами.

Ощущение того, что она живет в гостях, не покидало ее ни на минуту, даже несмотря на то, что за последние недели это место стало ей домом.

Она сложила одежду, расставила книги, вытерла пыль, переставила медведя… простые, механические действия успокаивали. Но когда последний предмет нашел свое место, беспокойство вернулось.

Свобода. Они были свободны, пусть и на пару недель. Эта мысль, еще утром казавшаяся пьянящей, теперь вызывала подспудную тревогу. Она подошла к окну, коснулась пальцами холодного стекла. Что теперь? Куда идти? Что делать с этой свободой, свалившейся так внезапно? Ответ пришел сам собой, простой и единственно верный.