Проклятый Лекарь. Том 5 (СИ) - Молотов Виктор

Десять процентов из Сосуда — мощный, концентрированный поток жизненной силы. Как удар дефибриллятора, только энергетический.

Эффект был как от взрыва.

Красников выгнулся дугой, почти левитируя над кроватью. Мониторы взвыли всеми сиренами — пульс двести десять! Давление двести на сто двадцать! Сатурация упала до восьмидесяти!

— Держись, чёрт возьми! — я вцепился в его плечи, продолжая вливать Живу.

Его тело тряслось, как в эпилептическом припадке. Капельница вырвалась из вены, кровь брызнула на простыни. Кислородная маска слетела.

Слишком много энергии! Организм не справляется!

Но останавливаться было поздно. Я продолжал замещать мёртвую энергию живой. Это было как переливание крови — выкачиваешь плохую, вливаешь хорошую. Только в энергетическом плане.

И вдруг…

Всё прекратилось.

Красников упал на кровать. Мониторы показывали нормальные значения. Пульс восемьдесят. Давление сто тридцать на восемьдесят. Сатурация девяносто пять.

А потом…

Его глаза открылись.

Глава 7

Кирилл Красников лежал на больничной кровати, моргая с частотой стробоскопа.

Его глаза были ясными — никакого помутнения роговицы, зрачки реагировали на свет адекватно — но в них читалась полная, абсолютная растерянность.

Как у человека, который заснул дома, а проснулся на Марсе.

Он попытался приподняться на локтях. Мышцы дрожали от напряжения — почти месяц без движения даёт о себе знать. Атрофия — уменьшение мышечной массы от бездействия — начинается уже через семьдесят два часа постельного режима, а тут целых тридцать дней.

— Полегче, Кирилл, — я мягко, но настойчиво удержал его за плечо. — Вы месяц пролежали без движения. Мышечная масса уменьшилась на пятнадцать-двадцать процентов, ощущение положения тела в пространстве нарушено, вестибулярный аппарат дезориентирован. Попытаетесь резко встать — упадете и разобьете голову. Оно вам надо?

— Месяц? — его голос был хриплым, как у курильщика со стажем. — Но я… я ничего не понимаю… Что со мной произошло? Где я? Кто вы?

Классическая посткоматозная дезориентация.

Плюс возможная ретроградная амнезия. Удобно. Не придётся объяснять, как я его воскресил некромантией.

В этот момент дверь палаты распахнулась с такой силой, что ударилась о резиновый ограничитель на стене. Звук получился как выстрел из пневматического пистолета.

В проём ворвалась целая толпа — три медсестры, два санитара, дежурный реаниматолог Семёнов и даже уборщица с ведром, которая случайно оказалась рядом.

Мониторы продолжали свою какофонию — каждый аппарат пищал в своей тональности, создавая адскую симфонию тревоги.

Монитор сердечного ритма показывал тахикардию (учащённое сердцебиение) — сто сорок ударов в минуту. Пульсоксиметр (прибор для измерения насыщения крови кислородом) мигал красным — сатурация упала до восьмидесяти пяти процентов.

Даже автоматический тонометр сошел с ума, показывая то двести на сто двадцать, то восемьдесят на пятьдесят.

— Что здесь происходит⁈ — Семёнов, крупный мужчина с седой бородой а-ля Хемингуэй, бросился к аппаратуре. Его белый халат развевался как плащ супергероя. — Пульс под двести! Это желудочковая тахикардия! Опасное нарушение ритма сердца⁈ Где дефибриллятор⁈

— Спокойно, коллега, — я поднял руку в успокаивающем жесте. — Никакой тахикардии. Пациент пришёл в сознание после месячной комы. Это стрессовая реакция организма. Показатели уже стабилизируются, посмотрите сами.

Действительно, цифры на мониторах начали приходить в норму. Пульс опустился до девяноста, давление выровнялось до ста тридцати на восемьдесят, сатурация поднялась до девяноста шести процентов.

— Это невозможно! — воскликнула старшая медсестра реанимации Раиса Павловна, женщина лет пятидесяти с лицом уставшей от жизни учительницы математики. — Он же был в глубокой коме! Третья степень по шкале Глазго! Никаких реакций на болевые стимулы! А теперь…

— Это чудо! — подхватила молодая медсестра Катя, девушка лет двадцати с наивными глазами первокурсницы. — Самое настоящее чудо!

Никакого чуда тут нет, детка. Только некромант с сомнительной моралью и способностью манипулировать жизненной энергией. Цинично, но это факт.

— Никаких чудес, — твёрдо произнёс я вслух. — Спонтанное восстановление сознания при комах неясной этиологии встречается в пятнадцати процентах случаев. Редко, но бывает. Просто нам повезло попасть в эту статистику.

На самом деле — в полутора процентах. И то если очень повезёт. Но им лучше не знать реальную статистику, а то начнут копать глубже.

— Но мы же всё перепробовали! — Семёнов всё ещё не мог поверить в происходящее. Он подошёл к Красникову и начал проверять зрачковые рефлексы фонариком. — Стимуляторы ЦНС! Ноотропы последнего поколения! Даже экспериментальный протокол с транскраниальной магнитной стимуляцией. А это — воздействие магнитным полем на мозг, между прочим!

— И что? — пожал я плечами. — Может, именно комплексное воздействие и дало отсроченный эффект. Знаете, как бывает — долго ничего, а потом бах — и результат.

— Но такая реакция мониторов… — Раиса Павловна подозрительно смотрела на меня. — Я тридцать лет в реанимации, но такого не видела. Как будто его током ударило.

Близко к истине, дорогая. Только ток был энергетический, а не электрический.

— Стрессовая реакция симпатической нервной системы, — уверенно соврал я. — Массивный выброс гормонов стресса — адреналина и норадреналина после длительного угнетения. В литературе описаны подобные случаи.

— В какой литературе? — Семёнов прищурился.

— Журнал «Неврология и нейрохирургия», прошлогодний выпуск. Статья профессора Жданова из Питера. Могу дать ссылку, если интересно, — я усмехнулся.

Конечно, никакой статьи нет. Но пока он будет искать несуществующего Жданова, я успею замести следы.

— Ладно, допустим, — Семёнов отступил. — Но протокол требует полного обследования. МРТ головного мозга, ЭЭГ, полный неврологический статус…

— Безусловно, — кивнул я. — Но не сейчас. Пациент только что вышел из комы. Ему нужна адаптация. Слишком агрессивная диагностика может вызвать рецидив. Дайте ему час на стабилизацию, потом обследуйте сколько душе угодно.

— Час? Но…

— Коллега, вы хотите рискнуть и потерять пациента из-за спешки? Или дать организму время на адаптацию?

Семёнов поджал губы. Логика была железной — никто не хочет быть виноватым в ухудшении состояния.

— Хорошо. Час. Но я буду ждать в ординаторской, — заявил он.

— Как угодно. А теперь, коллеги, прошу всех выйти. Слишком много людей — это стресс для пациента. Мне нужно провести первичный опрос и оценку когнитивных функций.

— Но я должна проверить витальные показатели! — возразила Раиса Павловна.

— Мониторы работают, всё записывается автоматически. Если что — сработает сигнализация.

Медики нехотя потянулись к выходу, бросая любопытные взгляды на Красникова, который сидел на кровати с видом человека, наблюдающего театр абсурда.

— И пожалуйста, — добавил я вслед, — никакой информации вне этой палаты. Пациент имеет право на конфиденциальность. Если журналисты узнают про «чудесное исцеление», нам всем мало не покажется.

Это подействовало. Никто не хотел иметь дело с прессой.

Когда дверь закрылась, я повернулся к Красникову. Он сидел на кровати, обхватив колени руками, и выглядел потерянным, как ребёнок в супермаркете.

— Итак, Кирилл, давайте спокойно разберёмся. Начнём с простого — что вы помните?

Он нахмурился, морщины на лбу образовали глубокие борозды.

— Я… я не знаю, — запинаясь, произнёс он. — Всё как в тумане. Точнее, вообще ничего. Пустота. Как будто меня не существовало до этого момента.

— Вы помните своё имя?

— Нет. Вы сказали — Кирилл. Кирилл… — он попробовал имя на вкус, как незнакомое вино. — Звучит… нормально? Но не откликается внутри.

— Фамилия? Возраст? Профессия?