Лекарь Империи 8 (СИ) - Лиманский Александр

Я развернулся и медленно, не оборачиваясь, направился к двери.

— Отдыхайте. Постарайтесь не напрягаться — это только ускорит… процесс. Я попрошу, и медсестра принесет вам морфин для облегчения страданий.

— Подождите! — его голос прозвучал на удивление крепко.

Я замер у самой двери и медленно обернулся. Он приподнялся на локте, полностью забыв, что у него «острый живот» и любое, даже малейшее движение должно причинять ему адскую, невыносимую боль.

Ага. А как же «острый живот»? Как же доскообразное напряжение мышц? При разлитом перитоните от такого движения обычно теряют сознание от боли. А наш «умирающий» сидит себе вполне бодро.

— Да? — я вопросительно поднял бровь.

— Вы… вы правда ничего не будете делать? — в его голосе теперь звучало не страдание, а плохо скрываемое возмущение. — Просто дадите мне умереть?

— А что я могу сделать против неизвестной, неуловимой болезни? — я развел руками в жесте полного бессилия. — Мы не волшебники. Мы лекари. А лекари, увы, иногда проигрывают болезни. Особенно таким загадочным и уникальным, как ваша.

Я вышел из палаты, аккуратно и тихо прикрыв за собой тяжелую дверь.

В предбаннике меня ждала встревоженная Галина Петровна.

— Илья Григорьевич! Что там? Нужна срочная операция? Вызывать дежурного хирурга?

— Нужен консилиум, — сказал я, начиная методично, одну за другой, стягивать с себя перчатки. — Консилиум всех причастных и главврача. Срочно вызовите сюда Кобрук, заместителя Киселева, и всех ординаторов, кто так или иначе участвовал в лечении этого пациента — Величко, Фролова, Муравьева. Всех, кто имел отношение к этому случаю.

— Но зачем? Если пациент умирает…

— Именно поэтому. Нужно официально констатировать нашу полную неспособность поставить диагноз. И подготовиться к неминуемому летальному исходу.

Она побледнела так, что ее лицо слилось с белизной халата.

— Неужели… неужели все так плохо?

— Хуже некуда, — кивнул я. — Но, возможно, не так, как вы думаете. Просто вызовите всех. Скажите — экстренный консилиум в ординаторской изоляционного блока. Вопрос жизни и смерти.

— С-сию минуту!

Она почти бегом бросилась к телефону на сестринском посту.

Фырк ухмыльнулся, материализовавшийся у меня на плече.

— А ты не боишься перегнуть палку, двуногий? Решил устроить настоящее представление? Театр одного актера?

— Око за око, — усмехнулся я.

— Хм, а если ты все-таки ошибаешься? Если это и вправду какая-то невероятная, невиданная болезнь? Представляешь, какой будет скандал?

— Тогда я опозорюсь перед всей больницей, меня с позором выгонят из профессии и, возможно, даже отдадут под трибунал Гильдии за неоказание помощи, — спокойно перечислил я возможные последствия. — Но что-то подсказывает мне, что я прав.

— И что же тебе это «что-то» подсказывает? Твоя хваленая интуиция?

— Логика, — поправил я его. — Чистая медицинская логика. То, что происходит с этим пациентом, физически невозможно с точки зрения науки и патофизиологии. А раз так, то варианта всего два. И я, Фырк, не верю в чудеса.

Через пятнадцать минут у стеклянной стены изоляционного блока собрался мини-консилиум.

Анна Витальевна Кобрук, Игнат Семенович Киселев, «хомяки»-ординаторы — Величко,

Фролов и Славик Муравьев.

Все они, как зрители в театре, столпились у толстой стеклянной стены, с тревогой и недоумением наблюдая за пациентом, который продолжал убедительно корчиться на кровати, обхватив живот руками.

— Итак, Разумовский, — Кобрук начала без малейших предисловий, ее голос резал воздух, как скальпель. — Объясните немедленно, зачем вы сорвали всех нас с рабочих мест? У нас в городе эпидемия, если вы вдруг не заметили! Приемный покой переполнен, каждый лекарь на вес золота!

— Сейчас все объясню, Анна Витальевна, — я постарался, чтобы мой голос звучал максимально спокойно и уверенно.

— И побыстрее! — она нетерпеливо постучала по кафельному полу носком своей идеальной туфельки. — У меня через двадцать минут селекторное совещание с представителями Министерства здравоохранения Империи!

— Это не займет много времени, — заверил я.

Я подошел к тяжелой герметичной двери изолятора и положил ладонь на массивную металлическую ручку.

— Коллеги, я собрал вас здесь, чтобы официально констатировать…

И тут я с силой распахнул дверь изолятора настежь.

Эффект был сравним с разрывом светошумовой гранаты в тесном помещении.

— ТЫ ЧТО ТВОРИШЬ⁈ — заорал Киселев, его лицо мгновенно стало багровым. — ЗАКРОЙ НЕМЕДЛЕННО! ТАМ НЕИЗВЕСТНАЯ СВЕРХ ЗАРАЗНАЯ ИНФЕКЦИЯ!

— РАЗУМОВСКИЙ, ВЫ С УМА СОШЛИ⁈ — Кобрук из бледной стала пунцовой, ее глаза метали молнии. — ЭТО ГРУБЕЙШЕЕ НАРУШЕНИЕ ВСЕХ ПРОТОКОЛОВ БИОЛОГИЧЕСКОЙ БЕЗОПАСНОСТИ!

«Хомяки» отпрыгнули от двери так, словно их ошпарили кипятком. Величко, запутавшись в собственных ногах, с грохотом рухнул на пол. Фролов вцепился в стену, чтобы не упасть. Славик вообще инстинктивно спрятался за его широкую спину.

— ЗАКРОЙТЕ ДВЕРЬ! КАРАНТИН! ЭТО НАРУШЕНИЕ КАРАНТИНА! — крики оглушили меня.

На фоне этой всеобщей паники я спокойно, демонстративно медленно вошел в открытую дверь палаты, повернулся к ним и широким, гостеприимным жестом пригласил следовать за мной.

— Прошу, коллеги. Входите. Не бойтесь.

— Илья, ты с ума сошел⁈ — Фролов смотрел на меня как на сумасшедшего, его лицо было белее его халата. — Там же… там же смертельная зараза!

— Разумовский, немедленно выйдите оттуда и закройте дверь! — рявкнула Кобрук. — Это приказ!

— Здесь безопаснее, чем в коридоре приемного покоя, — спокойно сказал я, мой голос прозвучал на удивление громко и четко в наступившей тишине. — Гарантирую. Входите, не бойтесь. Мне нужны свидетели для того, что сейчас произойдет.

— Он спятил! — прошептал Величко, поднимаясь с пола. — Две ночи без сна — и крыша окончательно поехала!

— Может, срочно вызвать дежурного психиатра? — пискнул из-за спины Фролова Славик.

Я проигнорировал их испуганные комментарии и снова повернулся лицом к окаменевшей от ужаса толпе в коридоре.

— Уважаемые коллеги! — мой голос прозвучал громко и отчетливо, перекрывая панический шепот. — Я собрал вас здесь, чтобы официально констатировать наш полный и безоговорочный провал!

Все мгновенно замолчали, ошарашенные моим заявлением. Даже Кобрук замерла с полуоткрытым ртом.

— Три дня лучшие умы этой больницы бились над этим случаем! — продолжал я, чеканя каждое слово. — Три дня мы проводили все мыслимые и немыслимые анализы, искали ответы в учебниках и магических гримуарах! И что в итоге? Ничего! Мы не смогли поставить диагноз!

— Разумовский, что вы несете⁈ — наконец обрел дар речи Киселев, его лицо было искажено смесью гнева и недоумения. — Выйдите из палаты немедленно! Это приказ!

— Мы не смогли поставить диагноз, — повторил я еще громче, глядя прямо в глаза Кобрук, — потому что все это время мы пытались диагностировать несуществующую болезнь!

— ЧТО⁈ — Главврач аж задохнулась от возмущения. — Разумовский, у вас слуховые и зрительные галлюцинации от переутомления? Острый делириозный психоз на фоне стресса⁈

Я не обратил внимания на ее возмущенные крики. Я медленно повернулся к кровати, где пациент, к моему удовлетворению, перестал стонать и замер, с нескрываемым интересом наблюдая за происходящим.

— Господин Серов! — обратился я к нему громко и четко. — Или как вас там на самом деле зовут! Хватит. Вы нас прекрасно слышите! Игра окончена! Можете прекратить этот спектакль!

Тишина.

Все в коридоре смотрели на меня как на окончательно спятившего безумца. Даже Фырк, кажется, притих на моем плече, затаив дыхание.

— Вызовите охрану, — прошипела Кобрук, обращаясь к Киселеву. — И дежурного психиатра. Срочно. И зафиксируйте его, если понадобится.

— У Разумовского классический нервный срыв, — констатировал Киселев с видом опытного диагноста. — Переработал, бедняга.

Я подошел еще ближе к кровати, нависнув прямо над пациентом.