На золотом крыльце (СИ) - Капба Евгений Адгурович

— Скотина, — сказал я, поднимаясь. — Сраное быдло. Какого фига ты сделал?

В руках моих был поднос, под прицелом глаз — смазливый брюнетистый говнюк, на лице которого сияла радостная ухмылка. Я споткнулся об его ногу, не об чью-то другую. И эта нога на моем пути оказалась специально, готов поклясться! Меня опять пытались чмырить? И здесь? Здесь-то какого хрена? Чего им не хватает?

Наверное, поддаваться злобе было глупо. Тут ведь работали камеры видеонаблюдения, в этой столовой. А у дверей дежурил какой-то незнакомый препод. И вокруг находилась примерно сотня самых настоящих волшебников, пусть и пустоцветов. Но я их всех вертел, вот что.

Сделал два шага к брюнетику — и без размаха ткнул ему подносом в рожу, а потом с размаху — поперек рожи. И пока ко мне бежал препод и пытались догнать дружки ублюдского быдлана, я успел добраться до столика с соседями по комнате, и ухватить одну котлету по-киевски, и запихать ее в рот. Потому что, судя по всему, поесть мне сегодня больше не удастся.

На плечо мое легла тяжелая рука.

— Ты ненормальный? — проникновенно спросил меня препод, когда увидел, что я не собираюсь сопротивляться и жую котлету. — Ты чего устроил?

Я развел руками: говорить я не мог, рот был занят. Вся столовая гудела, кто-то вскочил, кто-то — остался сидеть, другие — подбежали к брюнетику, некоторые — столпились вокруг меня. Наконец, я проглотил котлету и попросил:

— Можно запить?

Преподу было лет сорок, он выглядел человеком бывалым, но совершенно не понимал, что делать.

— Можно, — решил он. — Запей — и пошли к директору. Дурить не будешь?

— А брюнетика с собой возьмем? — поинтересовался я.

— Вяземский пойдет в медпункт, а потом придет к Яну Амосовичу. Слышишь, Вяземский? — он обернулся к любителю ставить подножки. — Ты тоже идешь к директору!

С некоторым удовлетворением я увидел, что этот Вяземский смотрит на меня со страхом. Но преподу он ответил явной заготовочкой:

— А я здесь причем? Он упал, а потом на меня кинулся!

— Что, там — слепое пятно? — с пониманием спросил я. — Стол обзор камеры закрывает? Думаешь, самый умный? Еще раз отмочишь такую дичь — я тебе хлебало на затылок поверну, слышишь? Только попробуй еще раз, быдло!

— Тихо, тихо! — замахал руками препод. — Пойдем!

Я взглядом попросил разрешения у Ави глотнуть чаю из его стакана, потом кивнул кхазаду благодарно, и пошел за серым френчем — бежать сейчас не было никакого смысла. Надо отвечать за свои поступки. Мне, конечно, стыдно будет перед Яном Амосовичем, но такое спускать нельзя. Чему-чему, но этому в интернате я научился. Знал я бедолаг, которых такими приколами довели до состояния дерганных, сломленных, суетливых чертей, которые испуганными глазами вглядывались в лица своих мучителей, готовые исполнить любую их прихоть… И хуже этого зрелища я ничего в жизни своей не видал.

Директор, конечно был сильно удивлен, увидев меня снова — второй раз за вечер. На сей раз Полуэктов восседал в официальном кабинете — огромном и внушительном, с портретами Государя и всех Цесаревичей, и министра магии — то есть главы Чародейского Приказа, конечно. На меня Ян Амосович из-за своего грандиозного стола взирал весьма грозно, слушая версию незнакомого препода об инциденте в столовой. Послушав о всплеске немотивированной агрессии со стороны интернатского новичка, он спросил:

— Ты социопат, Титов? Признавайся честно.

— Я не социопат, Ян Амосович. Мне подножку поставили, — я развел руками. — Посмотрите по камерам — ничего не увидите. Он знал, что там слепое пятно, на полу у самого стола, и выставил ногу.

— Поэтому вызверился? — он говорил со мной довольно участливо.

— Нет, поэтому я ему подносом по хлебалу съездил, без вызверивания, — объяснил я. — А вызверился я потому, что без ужина остался. Я взял себе перловку, салат из свеклы и три котлеты по-киевски.

— Со сливочным маслицем? — уточнил Полуэктов понимающе.

— Золотистые… — вздохнул я. — Я их нес, а он ногу выставил. А я засмотрелся…

— На девушек?

— На котлеты, — брякнул я, мысленно выдохнув. — Я ведь интернатский. Вы знаете, что такое бигос?

— Хотел бы я не знать… — он почесал предплечье, там, где у него осталась татуировка из концлагеря. — Выходит, потеря ужина тебя расстроила гораздо больше, чем потеря равновесия? Ты из-за подножки не злился?

— А чего тут злиться? — удивился я. — Он же быдло! И проверочки эти, и шуточки — быдланские. Тут злость ни при чем, тут четкое осознание: ему если в рожу сразу не сунуть — он же понимания иметь не будет, что дичь нарезает! И продолжит это делать. Я так понимаю — до меня никто не сунул?

— Это Вяземскому-то? — директор и препод переглянулись. — Нет, никто не сунул.

— Ну вот, потому он сегодня ножку и вытянул. Так что, вернете меня в интернат? — уточнил я.

— Вернем тебя в столовую, — хмыкнул Ян Амосович. — А точнее — на кухню. Будешь тарелки очищать прежде чем в посудомойку запихать. А на работу сегодня не выйдешь, так что — минус деньги. Нечего в столовой драться, привыкай — ты аристократ! Брось ему вызов — и деритесь на специальной площадке, по оговоренным секундантам правилам. Ахнуть не успеешь — Вяземский тебе вызов пошлет!

— Я ему снова в рожу суну, — пообещал я. — Даже без подноса. Может он и отделает меня как Бог — черепаху, но уйдет с хорошим фингалом. Он что — какой-то крутой?

— Крутой, — кивнул Полуэктов. — Но получит отметку в личное дело. И ты — тоже. Три отметки — отчисление. Ты — в опричники, он — домой. Все драки и разборки — только через вызов. С правилами поединков предлагаю ознакомиться заранее. Будешь «совать в рожу» по факту — вылетишь из колледжа. Уразумел?

— Уразумел, — кивнул я. — Куда уж доходчивей.

А сам подумал, что в случае чего — пойду к куратору служить, в Кавказский полк. Барбашин — мужик адекватный, да и телекинетик этот, Нейдгардт — тоже. Наверное, у них есть чему поучиться. Но явно нет девчонок в клетчатых юбочках, и это — большой минус.

Студентки в столовой

Глава 8

Дары для выродков

Честно говоря, я задолбался на кухне. Никто меня там жалеть не собирался: тарелок оказалось просто феерически много, триста учащихся — это ведь еще не всё. Есть обслуживающий персонал, учителя, преподы… Учителями, кстати, студенты звали тех, кто ведет общеобразовательные предметы, преподами — магов. И все они много и хорошо кушали, и за ужин пачкали по две или по три тарелки. А я, наряженный в белый халат и дурацкий колпак, с резиновыми перчатками на руках и бахилами — на ногах при помощи лопаточки сгребал объедки в чан для органических отходов. Их потом фермеры выкупали, на корм свиньям.

Вместе со мной тут вкалывали два старшекурсника. Как я понял — им такая трудотерапия прилетела за прискорбный факт нарушения дисциплины: они пришли на занятия выпившие. Но старшакам уже исполнилось восемнадцать, а потому (в отличие от драки) это не считалось слишком страшной провинностью, и отметка в личное дело не ставилась. Просто — слегка поддрючивали, чтобы жизнь медом не казалась. Вот если бы они колдовали в пьяном виде — тут да, тут впаяли бы по полной.

Утешал меня только тот факт, что повариха — толстая снажья баба, настоящая клыкастая орчанка — крепко меня пожалела. Навалила тарелку каши с мясной подливой и сказала:

— Ешь-врот, болезный-на! Худой-ска, как шкилет-ять. А дерешься-на как урук-врот! Мо-ло-дец, ять! — этот снажий говорок с превращением ругательств в междометия и постфиксы с непривычки шокировал, но потом в общем-то можно было привыкнуть и пропускать мимо ушей.

Потому что орки — это орки. Такие, какие есть. Хотя, конечно, зеленые снага, черные уруки, серые гоблины и синие тролли сильно отличаются между собой…

К тому же тетка оказалась хорошая, даром что зеленая, и в плане готовки — просто богиня. Я кашу сожрал за секунду, кажется, ну, и работалось потом веселее. Правда — долго. Я сгребал и сгребал объедки и ставил тарелки в специальные тележки-стеллажи на колесиках, которые потом закатывал в большую посудомоечную машину. А оттуда выкатывал такие-же тележки с чистой посудой, от которой шел пар. На самом деле — не противная работа, просто нудная. Лучше бы я мебель скручивал, честное слово. Но и не дать Вяземскому по морде я не мог!