Дом бурь - Маклауд Йен Р.

– Ральф. Ты сейчас упадешь с кровати… И тебе не стоит читать.

Удивительно, до чего легко матери удалось переместить его обратно на середину ложа. А потом настал черед множества других вещей, которые она для него делала. Высказанные ее прохладными пальцами призывы и инструкции, на которые отзывалась его бездумная плоть. Холодный воздух, резина и фарфор. Внезапное прикосновение губки. И новые простыни, новая пижама. А ему хотелось вновь получить галстук и камербанд.

– Прости… – прохрипел он.

Ее прекрасное лицо маячило перед ним. Она выглядела безупречно; чистая и свежая. Все портила только лихорадка, которая, как он уже чувствовал, возвращалась в его тело.

– Ты имеешь в виду ужин позапрошлым вечером? – Она вопросительно, с любовью наклонила голову. Ее прохладная, чистая рука погладила его по щеке и задержалась не так, как прежде. В конце концов, он побрился, и эти ощущения от прикосновения были новыми и необычными для них обоих. – Ты заболел. Люди все понимают. На самом деле, доктор Фут скоро вернется, этим же утром. Я знаю, дорогой, он немного деревенщина, но, похоже, знает свое дело не хуже дорогостоящих шарлатанов с Харли-стрит. И очень важно, чтобы мы должным образом присматривали за тобой. – Она внимательно разглядывала его лицо. Эти серо-голубые глаза. Как бриллианты. Под водой. Где-то на краю света.

Он сглотнул и попытался вытолкнуть из глотки пересыхающий песок, чтобы заговорить, но ее пальцы замкнули его уста.

– Тс-с, милый.

Он ощутил ее дыхание на лице. Она была теперь так близко, что черты расплывались. Он почувствовал, как ее губы прижались к его губам. Затем она исчезла.

Он то приходил в себя, то терял сознание. Между приступами влажного кашля сосредотачивался на дыхании. Слышал чьи-то речи. Как будто страницы из пьесы.

– Меня сейчас не волнуют ваши опасения, доктор Фут.

– И все же, вельграндмистрис. У заклинаний, которые помогают ему дышать и бороться с лихорадкой, есть предел. Все упирается в то, какое количество эфира такой чародейской мощности мы можем использовать.

– Если вы говорите об осторожности, о деньгах, о правилах вашей собственной гильдии – в общем, о чем угодно, – я уверена, что смогу…

– Нет-нет, мистрис. Речь совсем о другом. Если я добавлю в зелье еще больше эфира, если введу в его орга-

низм количество, которое вы предлагаете, любой гильдеец окажется бессилен. Ваш сын станет подменышем.

В диалоге наступила долгая пауза. Ральф, собравшись с силами, перевернул белые пустые страницы.

– И это его спасет?

– Это лишь приведет к еще большим мучениям и неуверенности. На самом деле, они превзойдут все, что мы способны вообразить. Мы будем лечить монстра. И тогда я не смогу помочь вашему сыну…

Свет угасал. Он услышал шипение увлажнителя и ощутил на губах его травяное дуновение. Боль резко усилилась и пропала. Огонь в камине сменился курносым существом с пылающей пастью, которое присело на корточки на плиточном полу, словно готовясь к прыжку. Поползло по нему, вцепившись лапами. Иссушенной ухмылкой обожгло гнилые остатки легких. Потом наступил момент просветления, когда мать приподняла его, поднесла воду к губам, и глоток причинил мучительную боль.

Его обдало ветром от лопастей вентилятора. Огонь продолжал ухмыляться, присев на насекомьих лапках. Легкие Ральфа и увлажнитель булькали. Он чувствовал движения матери, ее прикосновения и вздохи. Бессодержательные моменты с шелестом проносились мимо один за другим, чистые и пронзительные, как пустые страницы нескончаемой книги. Затем он почувствовал чье-то присутствие позади себя, перевернул очередную страницу и громко рассмеялся тому, что обнаружил. Он оказался на Кайт-Хиллз, и во рту все еще чувствовался горький привкус воды из общественных купален, но весь страх прошел, и Лондон внизу был серым, а пропитанный сажей бриз поднимал в воздух множество воздушных змеев, которых запускали мальчики в матросках под присмотром преисполненных обожания мамочек и нянек. Большие и яркие, словно громадные бабочки во власти теплого ветра. Да, это был День бабочек, и Ральф смеялся, не обращая внимания на першение в горле, а потом помчался вниз по склону, как на крыльях. Люди улыбались и махали ему. Тот факт, что на нем была мокрая от пота пижама, никого не встревожил. Затем, словно воздушные змеи уменьшились в размерах или он сам превратился в гиганта, их полотнища окружили его. Ральф с изумлением протянул руку и почувствовал прикосновение к ладони. Сухой и легкий, как бумага, воздушный змей распростер крылья в лучах солнца, и тот Ральф, который изучал блаженные страницы стольких книг, мгновенно узнал это существо. Не воздушный змей и даже не бабочка, а мотылек. Biston betularia, березовая пяденица, маленькая, ничем не примечательная и вездесущая, хотя теперь он вспомнил, испытав странный прилив новых знаний, которые, казалось, зажгли в нем какой-то невиданный прежде огонь, что в книгах по чешуекрылым часто встречались две иллюстрации, изображающие этого мотылька: одна разновидность была темной, черноватой, другая – светлой с серыми пятнами. Здесь, на задымленных окраинах Лондона, ему попался темный экземпляр. Сила и знания захлестнули Ральфа.

Он окинул взглядом отделявший его от матери просторный склон, поросший сухой летней травой, а в это время мотылек трепетал почти черными крылышками у него на ладони; посланец из мира науки и несомненных фактов, которыми ему сейчас так хотелось поделиться. Осторожно сомкнув кончики пальцев, чтобы пленник не сбежал, он начал подниматься. Расстояние было огромным. Солнце ослепляло. Задыхаясь, Ральф покосился на мерцающие скамейки; усилия, с которыми пришлось карабкаться по раскаленному склону, сбивали с толку. Запахи мороженого и утоптанной земли. Резкий металлический привкус ужаса. Он закашлялся и попытался удержаться на ногах, все еще держа в сложенных ладошках драгоценную ношу – березовую пяденицу, а воздушные змеи парили, глаза щипало от пота, деревья качались. Велосипеды, канотье, корзины для пикника, крики продавцов всякой всячины и пустые лица на скамейках – все тонуло в надвигающейся тьме. Но мама нашлась! Сидела на зеленой деревянной скамейке в том самом месте, где он ее оставил, одетая в серебристо-серое меховое пальто. Он махал рукой, кричал, бежал, спотыкаясь, сквозь удушливую жару. Она улыбалась. Ее лицо было словно холодное пламя, и все прочее на Кайт-Хиллз отступало по мере того, как он приближался к ней, а потом материнские черты внезапно изменились, и Ральф, насколько позволяли остатки рационального ума, узрел совершенно иной образ – с красными глазами, посиневшими губами и впалыми щеками – за покрытым кровавой росой стеклянным забралом того, что, несомненно, было медным водолазным шлемом. Мгновение растерянности затянулось. Что-то пошло не так, и Ральф погрузился в бездонный океан боли, а когда уверился, что больше не сможет этого терпеть, боль исчезла совсем.

VIII

Элис осознала, что бездумно таращится на высокие напольные часы в парадной столовой. Теперь-то она понимала матерей с потускневшим взором, снова и снова возвращавшихся в те места на Континенте, где им не смогли помочь, потерянных, отчаявшихся и одиноких. Она бы поступила так же. Она бы посетила каждый санаторий, посидела в каждом полном безнадеги вестибюле, выпила кровянистую мокроту каждой жертвы недуга, чтобы наконец-то заразиться, как Ральф. Тогда, по крайней мере, вместо жуткого бессилия, после двух бессонных ночей заставившего сбежать из спальни сына, она могла бы разделить его жребий. Она бы забрала всю его боль.

Перемена оказалась чересчур стремительной. Совсем недавно он бродил по саду. Спорил. Читал. Ел. Ему еще не бывало так плохо. Ни разу в жизни. Ей вообще не следовало приезжать сюда, на Запад, в это ужасное место… Она не могла просто сидеть и ждать. Она понимала, что должна сделать хоть что-нибудь. С сухими глазами и болезненно напряженным лицом Элис ринулась наружу.