Лекарь Империи 7 (СИ) - Лиманский Александр

— Ты собираешься делать операцию на «сухой» печени, в условиях искусственного кровообращения?

— Только если потребуется, — спокойно ответил я. — Лучше иметь план на случай самого худшего сценария, чем импровизировать на операционном столе.

В сосудистой хирургии побеждает не тот, кто лучше оперирует, а тот, кто лучше подготовлен к осложнениям. У нас должен был быть не только план «А» и «Б», но и «В», «Г» и «Д».

Фырк, который с любопытством сидел на краю стола и болтал лапками, внезапно вмешался в мои мысли.

— Эй, а если один из этих червяков во время операции оторвется и сбежит? Поползет дальше по артериям, в мозг, например? Будет у вашего полковника червяк в голове!

Он задал правильный вопрос, хоть и в своей дурацкой манере.

Риск дистальной эмболии живым, подвижным паразитом. Я думал об этом. Стандартные сосудистые зажимы могут его раздавить, выпустив в кровоток токсины и антигены, что вызовет анафилактический шок.

Нужен был другой подход.

Закончив с планированием, я решил сделать финальный обход своих пациентов перед тем, как уйти отдыхать. Последним в списке был полковник Обухов.

Я тихо вошел в его палату. Он не спал. Лежал на спине, заложив руки за голову, и смотрел в большое темное окно, где отражались огни ночного города.

— Как самочувствие, Виталий Валентинович?

Он повернул голову.

— Нервничаю, — честно признался он. — Перед боем всегда так. Сложная операция, да?

— Да, — я не стал лгать. — Придется попотеть. И мне, и вам, и всей команде.

— И шансы невелики, как я понимаю.

— Они есть, — я подошел и поправил капельницу. — Без операции их нет вообще.

— Этот толстый хмырь в накрахмаленном халате мне примерно то же самое и сказал, — вдруг произнес Обухов, глядя в потолок.

Я замер.

«Толстый хмырь». «Накрахмаленный халат». Описание подходило только под одного человека.

— Какой хмырь? — спросил я, стараясь, чтобы голос звучал ровно.

— Да заходил тут с час назад какой-то гильдейский чинуша, — отмахнулся полковник. — Представился как «магистр Журавлев». Ходил тут кругами, вынюхивал, расспрашивал. Про операцию знает, про мое согласие тоже. Был крайне удивлен, что я согласился. Долго рассказывал, какой ваш коллега, Мастер Киселев, опытный и уважаемый, а вы — молодой и неопытный. Намекал, что я совершаю роковую ошибку.

Журавлев. Предсказуемо.

Не сумев остановить операцию из-за согласия Обухова, он пошел на последний, самый грязный ход — психологическое давление на пациента. Надеялся, что ослабленный, напуганный человек в последний момент дрогнет и отзовет свое согласие.

Он недооценил полковника. И меня.

— Вот же гад ползучий! Стервятник! — зашипел в моей голове Фырк. — Пришел запугивать умирающего человека! Ничего святого

— Все переспрашивал: «А вы точно уверены?», «А вы понимаете все риски?», «А вы знаете, что у господина лекаря Разумовского недостаточно опыта для такой операции?», — с иронией передразнил его Обухов.

— И что вы ему ответили? — спросил я, испытывая профессиональный интерес.

— А то, что не его собачье дело, кто меня будет оперировать! — рявкнул полковник так, что монитор над его кроватью, кажется, пискнул от неожиданности. — Я свое решение принял, и точка! Он надулся, как индюк, и ушел.

— Правильно сделали, — я позволил себе легкую улыбку.

— Ненавижу чинуш, — проворчал он, уже успокаиваясь. — Вечно только палки в колеса вставляют, а сами ничего сделать не могут.

Полковник помолчал, его взгляд снова стал серьезным. Бравада ушла, и на ее место пришла слабая тень тревоги. Он посмотрел на меня с детской, почти отчаянной надеждой.

— Вы же справитесь, господин лекарь?

Вот он, главный вопрос.

Не про шансы, не про риски. А про веру. Он выгнал чиновника, но червь сомнения тот все-таки успел посеять. Сейчас был нужен не научный прогноз. Нужна была абсолютная, непоколебимая уверенность.

Я посмотрел ему прямо в глаза.

— Могу заверить вас в одном, полковник. Я сделаю все, что находится в пределах человеческих сил, — я сделал короткую паузу и добавил. — И, если это вас успокоит, если не справлюсь я, то в вашем уникальном положении вам не поможет никто в этой Империи.

Он несколько секунд смотрел на меня, переваривая мои слова. А потом рассмеялся. Сначала тихо, нервно, а затем — громко и искренне, насколько ему позволяли силы.

— А вы невероятно самоуверенный молодой человек! — выдохнул он, отсмеявшись. — Но знаете что? Мне это нравится. В бою самоуверенные выживают гораздо чаще, чем сомневающиеся.

В этом он прав. Сомнение на операционном столе — это скальпель, который дрогнул в решающий момент. Уверенность — это твердая рука, которая делает то, что должна.

— Ладно, — он снова стал серьезным, но в его глазах больше не было тревоги. — Идите отдыхать, господин лекарь. Завтра вы мне нужны свежий и выспавшийся. Со светлой головой и твердой рукой.

Уже дома. Я сидел за кухонным столом в своей тихой квартире.

Вероника, вернувшись со смены, молча поставила передо мной тарелку с легким салатом из куриной грудки и овощей и чашку ромашкового чая. Ни одного лишнего вопроса.

Никакой эмоциональной накачки в духе «я в тебя верю».

Умная девушка. Она понимала протокол и создавала оптимальную среду для предоперационной ментальной подготовки хирурга. Она была не просто партнером в жизни, она была коллегой, который знал правила игры.

Я ел механически, почти не чувствуя вкуса. Все мои высшие функции мозга были заняты другим.

Разрез по Кохеру, огибающий правую реберную дугу. Мобилизация правой доли печени. Аккуратное выделение элементов гепатодуоденальной связки. И так далее, и так далее.

Каждый шаг. Каждый анатомический ориентир. Каждое возможное осложнение и четкий протокол действий при его возникновении.

Сухой прогон всех этапов, ментальная симуляция боя в мельчайших деталях.

— Эй, двуногий, хватит себя накручивать! — Фырк устроился на спинке соседнего стула. — Ты же крутой хирург из будущего! Все получится!

— Из прошлого, — мысленно, холодно скорректировал я его. — И «крутизна» — нерелевантный параметр. Важны только техника и подготовка.

— Ну, круче местных старперов точно!

Он пытался помочь, но лишь создавал ненужный информационный шум. Отключить.

Ровно в полночь я отодвинул тарелку.

Не потому, что устал, а потому, что так было нужно по моему внутреннему расписанию. Мой основной инструмент — мозг и руки — требовал восьми часов отдыха для функционирования на пике эффективности.

Сон был обязательной частью предоперационной подготовки.

Я лег в постель и активировал протокол, отработанный до автоматизма за годы изнурительных дежурств в прошлой жизни.

Глубокое диафрагмальное дыхание, замедляющее частоту сердечных сокращений. Четыре секунды вдох, семь секунд задержка, восемь секунд выдох.

Последовательное мышечное расслабление. От кончиков пальцев ног, вверх по икрам, бедрам, расслабляя каждую мышцу, каждый зажим. Поясница, спина, плечи, руки. Шея. Мышцы лица.

Отключиться.

Это был не призыв ко сну. Это был приказ. И организм подчинился. Я провалился в глубокий сон без сновидений.

Семь тридцать утра.

Операционная номер три была залита ярким, безжалостным светом. Команда работала в полной тишине, как единый, хорошо отлаженный механизм.

Киселев методично проверял микрохирургические инструменты. Артем колдовал над своим наркозным аппаратом. Две операционные сестры, не сговариваясь, раскладывали на стерильных столиках белоснежные салфетки и блестящий шовный материал.

Я стоял у большого окна, глядя на восходящее солнце, которое заливало город золотом.

День «Х».

Сегодня решалась не только жизнь пациента. Это был финальный ход в партии, начатой Журавлевым. Ставки: моя репутация и будущее диагностического центра. Провал был недопустим.

Двери операционной бесшумно открылись, и санитары вкатили каталку с Обуховым. Он был бледен, но его взгляд оставался твердым.