Император Пограничья 13 (СИ) - Астахов Евгений Евгеньевич

Первую ночь после возвращения из Африки Крамской не спал. Сидел у окна, глядя на огни Новгорода, и пытался найти в себе хоть что-то от прежнего Ипполита Львовича. Того учёного, который писал трактаты о гармонии магических потоков. Того лидера, который гордился заслугами Академического совета на ниве развития образования в Содружестве. Того человека, который никогда не убивал.

Однако внутри зияла только пустота, заполненная одержимостью. Он стал именно тем, кем обещал стать — воином. Но цена оказалась выше, чем он мог представить. Каждое убийство выжигало частичку души, каждая тренировка до потери сознания стирала воспоминания о прежней жизни. Он больше не боялся смерти — ни своей, ни чужой.

Парадокс заключался в том, что вся эта трансформация была попыткой заглушить изначальную рану. Те десять секунд страха перед Платоновым. И чем больше он менялся, чем сильнее становился, тем отчётливее понимал истину — он не излечивается от трусости. Он просто заменяет один страх другим. Страх смерти — страхом остаться прежним. Страх боли — страхом показать слабость. И в центре этого водоворота безумия пульсировала единственная мысль, ставшая смыслом существования: убить Платонова. Доказать, что мальчишка ошибался. Даже если для этого придётся перестать быть человеком окончательно.

Крамской вёл себя, как одержимый. Спал три часа в сутки, остальное время — тренировки и изучение записей боёв маркграфа. Особенно пристально анализировал поединок с Горевским — там просматривалась жуткая параллель. Горевский был Магистром третьей ступени, почти Архимагистром, как и он сам. Тоже был уверен в превосходстве. И тоже проиграл молодому выскочке.

Ипполит сотни раз прокручивал запись их поединка, снятого магофонами шокированной публики, находя ошибки Горевского, запоминая каждое движение Платонова. Изучал и бой с Елецким — как маркграф адаптировался к звуковой магии, как использовал трансформацию металла. Прорабатывал различные сценарии убийства Платонова. Тело покрылось шрамами, вес упал на двадцать килограммов.

Иногда, между тренировками и убийствами, академик ловил своё отражение в зеркале и замирал, потому что слышал в голове голос Платонова: «Я видел, как вы смотрели на мою демонстрацию. Зависть и страх в глазах теоретика». Мальчишка был прав. Абсолютно, безжалостно прав. И самое страшное — Ипполит это знал с самого начала. Знал, что он действительно был бумажным тигром, кабинетным червём, трусом. И вот теперь он переродился. Стал машиной для убийства.

Но сделало ли это его сильнее? Или просто превратило в жалкую пародию на то, чем Платонов являлся от рождения. Воином. Настоящим воином, а не выученным, вымуштрованным, накачанным химией подражанием.

Эта мысль сводила старика с ума. Потому что, если даже кардинально изменив свою жизнь, он остаётся слабее того, кто просто родился сильным, то какой во всём этом смысл?..

Каждый раз, закрывая глаза, Ипполит видел не кошмар, а воспоминание — взгляд Платонова в тот момент. В этих глазах отразилась вся правда: перед маркграфом стоял не грозный Архимагистр, а испуганное ничтожество. И пока эти глаза смотрят на мир, в них живёт отражение его позора. Платонов стал ходячим зеркалом, в котором навечно застыл образ трусливого старика. Разбить это зеркало, уничтожить эти глаза — только так можно было стереть единственное неопровержимое доказательство того, кем он был на самом деле.

Последней проверкой стал боярин Левашов — тот самый, что громче всех смеялся над ним. Вызов на дуэль, формальности, выход на поле. Миг, и световой клинок отсёк оппоненту голову, не дав закончить первое заклинание.

— Восемь секунд, — прошептал Крамской, глядя на труп. — Меньше, чем ты обещал мне, Платонов.

На следующий день после дуэли к нему приехал Климент Воронцов. Старый патриарх улыбался холодной улыбкой затаившегося в траве хищника. Патриарх долго изучал изменившегося Крамского, а затем предложил союз. Не сразу, не прямо — Климент никогда не говорил прямо. Намёками, полунамёками, обещаниями без обещаний. У патриарха были свои счёты с Платоновым, но главное — Воронцов уверял, что скоро представится подходящий случай для мести. Нужно только ждать и быть готовым.

Так и случилось. Когда Прохор бросил вызов Сабурову, патриарх позвонил снова.

— Князь выставит представителя. Им будете вы.

Крамской рассмеялся — не радостно, а как безумец, потерявший последние остатки человечности.

— Я сделаю это бесплатно. Мне нужна только его смерть.

В ночь перед дуэлью явился представитель Гильдии Целителей — неприметный человек с пустыми глазами и аккуратным дипломатом.

— От общих друзей, — он протянул флакон с мерцающей жидкостью. — Новейшая разработка. Усилит ваши способности втрое.

— Мне не нужна помощь, — Крамской резко качнул головой.

— Вы хотите победить или потешить своё эго? — холодно спросил гость. — Платонов убил Елецкого, принявшего наш стимулятор. Но формула усовершенствована. Побочных эффектов почти нет.

Ипполит замер. Глубоко внутри, под слоями ярости и тренировок, шевельнулась та самая трещина — память о животном страхе. А если не хватит сил? Если Платонов окажется сильнее?..

— Оставьте, — выдавил он.

Когда гость ушёл, Крамской сидел в пустом зале особняка. Стены покрывали сотни фотографий Прохора, схемы боёв, анализ каждого движения. Он взял флакон, покрутил в руках.

— Я докажу, мальчишка, — прошептал он своему отражению в зеркале. — Докажу, что ты ошибался. Завтра я либо убью тебя, либо умру. Но я больше никогда не буду трусом.

Князь Трубецкой вышел в центр поляны, подняв руку для привлечения внимания. Невысокий белобрысый мужчина с аккуратной бородкой и крючковатым носом выглядел торжественно в парадном костюме с крошечным гербом Покрова на левой стороне пиджака — в синем поле две выходящие из облака руки, держащие золотой покров.

— Господа, — его голос, усиленный магией, разнёсся над притихшей толпой. — Согласно древнему кодексу чести, сегодня на этом поле сойдутся маркграф Угрюмский Прохор Игнатьевич Платонов, Магистр первой ступени и представитель Его Светлости князя Владимирского — Ипполит Львович Крамской, Архимагистр второй ступени.

Шёпот пробежал по рядам зрителей. Многие узнали имя бывшего председателя Академического совета.

— Условия поединка, — продолжил Трубецкой, — определены вызываемой стороной. Дуэль пройдёт исключительно с использованием магии, до смерти или признания поражения. Вмешательство третьих лиц запрещено. Покинуть обозначенный круг означает поражение.

Князь достал из ножен церемониальный кинжал, держа его вертикально перед собой.

— Противники, займите позиции!

Я шагнул к восточному краю круга. Крамской занял западную позицию. Расстояние между нами — тридцать метров.

— По традиции предков даю вам последний шанс разрешить конфликт миром, — произнёс Трубецкой, хотя в его голосе не было надежды.

— Нет, — ответили мы одновременно.

— Да будет так. — Князь поднял кинжал над головой. — Когда клинок коснётся земли, поединок начнётся. Да благословят боги достойнейшего!

Миг, и кинжал полетел вниз. Металл ударился о камень с чистым звоном.

Без предисловий Архимагистр поднял руку, и дюжина световых стрел сорвалась с его пальцев, рассекая утренний туман. Я активировал Воздушный шаг — энергия превратилась в голубоватые искры вокруг ног, мир замедлился, а я ушёл в сторону. Световые снаряды пролетели мимо, врезаясь в землю позади меня с шипением раскалённого стекла.

Не давая мне опомниться, оппонент воздел обе руки к небу, а я выбросил руку вверх, будто зачерпывал грязь. Каменный заслон вырос передо мной — трёхметровая стена гранита. В следующее мгновение вспышка света превратила утро в полдень. Даже защищённый стеной, я ощутил жар и яркость, просочившиеся по краям. Без заслона был бы ослеплён на несколько минут.

Интересно.

Он явно изучал мои бои, прорабатывая тактику. В поединке с Горевским я использовал скорость для уклонения от могущественных атак ректора. Поэтому Крамской попытался лишить меня этого преимущества, ударив по площади.