Император Пограничья 15 (СИ) - Астахов Евгений Евгеньевич

Мог бы упомянуть про политику. Многие решат, что я выбрал дочь князя Московского Бастиона из расчёта, превратив чувства в монету для торга. Василиса этого не заслуживала — ни подозрений, ни сплетен, ни грязи, которая неизбежно последовала бы за нашим союзом.

Но все эти причины, сколь бы весомыми ни казались, ничего не значили перед одной-единственной. Самой простой. Самой жестокой.

— Сердцу не прикажешь, — тихо произнёс я вслух.

Василиса замерла. Зелёные глаза потускнели, словно из них выпили весь огонь. Она медленно выдохнула, опустила взгляд на свои руки, сжатые в кулаки.

— Я… понимаю, — голос дрогнул, но она взяла себя в руки. — Ты любишь её.

— Да.

Слово прозвучало просто, без украшений и оправданий. Василиса вздрогнула, будто я ударил её. Потом подняла глаза — в них блестели непролитые слёзы, но она не дала им показаться.

— Всё это время… — начала геомантка, но осеклась. — Я думала, что если стану лучше, умнее, полезнее… Что если докажу себя, то… — она замолчала, кусая губу.

Я сделал шаг к ней, но остановился, не решаясь сократить дистанцию. Василиса была как натянутая струна — одно неверное движение, и она порвётся.

— Василиса, ты дорога мне. Очень дорога, — начал я мягко. — Я хочу для тебя только счастья. Но не могу ответить на твои чувства так, как ты того заслуживаешь.

— Потому что я не Ярослава, — с горечью выдохнула девушка.

— Потому что я отношусь к тебе как к сестре, — твёрдо сказал я. — Когда-то я сказал твоему отцу, что защищу тебя, как свою кровь. И это правда. Василёк… — я использовал её прозвище, надеясь смягчить удар. — Ты талантлива, умна, сильна. Ты станешь великим магом и княгиней, однажды рядом с тобой будет стоять достойный человек, но этот человек — не я.

Голицына зажмурилась, несколько секунд боролась с собой. Когда открыла глаза, они всё ещё блестели, но лицо стало спокойнее.

— Ты честен со мной, — тихо произнесла она. — Как и с Полиной, наверное.

Я кивнул. Девушка усмехнулась невесело:

— Она тоже была влюблена в тебя. Мы обе дуры.

— Вы обе замечательные, — возразил я. — И найдёте тех, кто оценит вас по-настоящему.

— Как романтично, — с сарказмом бросила геомантка, но в голосе не было злости. Только усталость. — Отвергнутая принцесса должна гордо уйти и найти своё счастье в другом месте. Прямо как в дешёвых романах.

Она хотела рассердиться, я видел это. Хотела накричать на меня, ударить, выплеснуть боль и разочарование. Но не смогла. Вместо этого Голицына выпрямилась, отёрла глаза тыльной стороной ладони и посмотрела на меня с неожиданным достоинством.

— Спасибо, — сказала она негромко. — За честность. За то, что не дал мне надежды, которой не было. За то, что не солгал из жалости.

— Василёк…

— Нет, — перебила она, подняв руку. — Не надо. Я справлюсь. Просто… мне нужно время.

Геомантка развернулась к выходу, но на пороге остановилась, не оборачиваясь:

— Она получила то, чего я не смогла. Надеюсь, она это ценит.

Голос прозвучал ровно, почти безэмоционально, но я слышал в нём затаённую боль. Прежде чем я успел ответить, Василиса вышла из галереи.

Я проводил её взглядом, чувствуя странную смесь облегчения и сожаления. Облегчения — потому что сказал правду, не обманул и не дал ложной надежды. Сожаления — потому что причинил боль человеку, который был мне дорог.

Сердцу не прикажешь. Проклятая правда, от которой не убежать.

Я вернулся в зал, где продолжался бал, и увидел Ярославу, стоявшую у окна с бокалом в одной руке и тарелкой, полной закусок, в другой. Она повернулась ко мне, и в её серо-голубых глазах мелькнул вопрос. Я кивнул — всё в порядке. Княжна выдохнула с облегчением.

Глядя на Ярославу, я чувствовал только одно — я сделал правильный выбор. Тот самый, который не выбирают умом.

За пять минут до полуночи оркестр замолк. Гости начали собираться в центре зала, ожидая боя курантов. Я подошёл к окну, глядя на город.

Огни Владимира мерцали в морозной ночи. Город спал под снегом. Прямо сейчас в тюремных камерах сидели те, кто не воспользовался амнистией. В своих домах — те, кто вернул деньги и теперь жил со страхом условного срока. А в домах попроще — обычные люди, которые впервые за много лет верили, что закон защитит их, а не задавит.

— Красивый вид, — произнесла Ярослава над ухом.

Я не услышал её шагов. Княжна встала рядом, глядя на город.

— Красивый, — согласился я. — И спокойный. Хотя бы на один вечер.

— Ты дал им надежду, — сказала она просто. — Что завтра будет лучше, чем вчера. Что княжество сможет оправиться от ран и встать на ноги. Что во главе оказался человек рассудительный, понимающий весь груз, выпавшей ему ответственности. Это больше, чем многие князья делали за всю жизнь.

— Надежду нужно подкреплять делами, — ответил я. — Словами я сыт не буду, и они тоже.

Засекина повернула ко мне лицо. Серо-голубые глаза смотрели прямо, без игры, без кокетства:

— Ты оправдаешь все их надежды. Я знаю.

Она сказала это просто. Без фальши, без наигранности. Так, как говорила обо всём — прямо и честно. Ярослава не умела притворяться. И именно это делало её слова ценнее любых клятв.

Я протянул руку. Она взяла её без колебаний. Наши пальцы переплелись, и мы стояли так, глядя на город. В зале за спиной слышались приглушённые голоса, приближалась полночь.

Часы начали бить. Один удар. Второй. Зал замер в ожидании. Третий. Четвёртый. Я чувствовал тепло руки Ярославы в своей. Пятый. Шестой. Её дыхание рядом. Седьмой. Восьмой. Отблески огней в её волосах. Девятый. Десятый. Одиннадцатый.

Двенадцатый удар курантов ещё звучал в воздухе, когда я повернулся к Ярославе. Наклонился. Наши губы встретились — не страстно, не отчаянно, а тихо и нежно, как обещание. Поцелуй длился несколько секунд, но казалось — вечность. Когда мы отстранились, княжна смотрела на меня серо-голубыми глазами, в которых плясали отблески огней.

— При всём честном народе? — спросила она хрипло.

— Пусть видят. Пусть знают.

— Что я твоя?

— Что ты моя, и что нам нечего прятать, — ответил я.

Новый год. Новое начало. Веретинский мёртв. Сабуров мёртв. Воры либо в тюрьме, либо получили жёсткий урок. Владимир медленно оживает. И рядом — женщина, которая не боится крови на моих руках. Которая видела меня в бою, знает цену моим решениям и всё равно здесь. Может, этот год будет лучше.

За спиной оркестр заиграл традиционный гимн. Люди начали поздравлять друг друга, обниматься, чокаться бокалами. Мы с Ярославой повернулись к залу, всё ещё держась за руки.

Боярин Курагин поднял бокал:

— За Владимир!

— За князя! — подхватили другие.

— За справедливость! — выкрикнул кто-то из офицеров.

Я поднял свой бокал:

— За новый год. И за то, чтобы он был лучше прошлого.

Зал разразился аплодисментами. Некоторые бояре переглядывались, глядя на наши сплетённые руки с Ярославой. Пусть переглядываются. Пусть знают — княжна Засекина не просто наёмный капитан. Она рядом. И это не изменится.

Гости ещё праздновали, когда мы с Ярославой, Полиной и Тимуром направились по коридорам дворца к выходу. Василиса, сославшись на плохое самочувствие, решила остаться в гостевых комнатах. Белозёрова и Засекина переоделись в практичную дорожную одежду — платья остались в покоях.

Из бокового коридора вынырнул Родион Коршунов.

— Прохор Игнатич, — окликнул он меня негромко.

Я остановился, кивнув остальным продолжать без меня. Ярослава бросила на Коршунова оценивающий взгляд и пошла дальше. Мы с Родионом свернули в ближайший пустой кабинет — небольшую комнату с письменным столом и парой кресел.

— Всё прошло спокойно, — начал разведчик, прикуривая трубку. — Никаких попыток отравления, покушения. Зато разговоров было. Бояре перешёптывались по углам.

— О чём? — спросил я, снимая парадную цепь и бросая её на стол.

Коршунов усмехнулся — резко, с прищуром: