Император Пограничья 15 (СИ) - Астахов Евгений Евгеньевич

Мощный гул, крики «Ура!», кружки чокнулись. Мы выпили.

Минут через пятнадцать порядком захмелевший Борис подошёл ко мне и произнёс, стараясь перекричать шум музыки:

— Воевода… то есть, Ваша Светлость…

— Здесь я просто воевода, — перебил я.

— Мы тут думали… не забудешь ли нас? Князем стал, во дворце живёшь. А мы — деревенщины.

Я посмотрел ему в глаза серьёзно:

— Борис, посмотри на меня. Я здесь, в три часа ночи, после дворцового бала. Пью самогон, ем пироги. С вами. Это ответ на твой вопрос?

Охотник широко улыбнулся:

— Ответ.

Когда веселье было в разгаре, я заметил, как Мария Вдовина с сыном пробираются через толпу ко мне. Женщина выглядела счастливее, чем я её помнил — работа с алхимиками явно пошла на пользу. А Пётр… мальчик изменился. Вытянулся, окреп. Взгляд стал увереннее. Уже не тот испуганный ребёнок, которого я вытащил из шатра.

— Прохор, — окликнул меня Пётр, подходя ближе.

Без всяких «Ваша Светлость» или «воевода». Как я и просил тогда, в небе над лесом.

Я улыбнулся:

— Петь. С Новым годом тебя.

— И тебя, — мальчик кивнул, затем серьёзно добавил, — мама хотела поговорить.

Мария шагнула вперёд, и я увидел слёзы в её глазах:

— Прохор Игнатьевич… Я не знаю, как благодарить. За всё. За то, что вытащили нас из того ада. За работу, дом. За то, что спасли Петьку… дважды.

Её голос дрогнул на последнем слове. Я вспомнил тот бой в лагере. Вспомнил, как закрывал его собой от огненных сгустков Железнова.

— Мария Павловна, я делал то, что должен был, — ответил я спокойно.

— Закрыли его собой, — она вытирала слёзы. — Могли сгореть…

Пётр смущённо дёрнул мать за рукав:

— Мам, перестань. Мы же договорились — без слёз. Не разводи сырость.

Мальчик повернулся ко мне:

— Я не забыл обещание, всё помню. Когда начнём тренировки?

Я усмехнулся. Вот это мне нравилось — никакого заискивания, никаких реверансов. Прямой вопрос от ученика учителю.

— Скоро, — ответил я. — Дай разобраться с делами во Владимире. Месяц-другой — и начнём. Хайломантия — редкий дар. Научу контролировать. А пока ходи в школу и слушай других наставников.

Пётр кивнул решительно:

— Буду готов. Уже тренируюсь каждый день. Элеонора Павловна почти каждый день объясняет теорию.

— Молодец, — одобрил я. — Продолжай. А когда вернусь — начнём настоящую работу.

Мария снова всхлипнула, но на этот раз от счастья:

— Мы здесь счастливы. У нас дом. Друзья. Работа. Это… это больше, чем я мечтала.

— Вы заслужили это, — сказал я искренне.

Пётр помолчал, затем произнёс тише:

— Знаешь… я понял. Что ты сказал тогда, в небе. О том, что папа был жертвой. Что Гильдия использовала его, — мальчик сжал кулаки. — Я не забуду. Когда-нибудь они ответят за всё.

Я положил руку ему на плечо:

— Ответят. Даже не сомневайсся. Но не сейчас. Сейчас ты учишься, а когда придёт время, будешь готов.

Мальчик кивнул. В его глазах горела решимость — не слепая ярость, а холодная целеустремлённость. Он вырастет в хорошего воина. Я в этом не сомневался.

Они отошли, растворившись в толпе. Я проводил их взглядом. Мария и Пётр Вдовины. Ещё одна семья, которая нашла здесь новую жизнь.

Я отошёл от костра к краю площади. Ярослава последовала за мной. Мы стояли в тишине, освещённой луной. Вокруг падал снег, укрывая острог белым покрывалом.

— Вот здесь всё началось? — спросила она тихо.

— Здесь, — кивнул я. — Год назад меня сослали из Владимира. Отправили воеводой в деревню, которой не было на картах. Эти люди… они простые. Не умеют интриговать, лгать, играть роли. Они честны. И за это я их ценю.

— Я понимаю, — Ярослава смотрела на Угрюм. — Мои Волки — такие же. Выброшенные, отвергнутые, забытые, но честные.

— Поэтому мы здесь. Потому что дворцовый бал — это политика. А это…

— … настоящее, — закончила она.

Она понимает. Не нужно объяснять, зачем я приехал сюда в три часа ночи. Она сама такая же — командир, который помнит каждого бойца по имени. Мы одной крови.

Я обнял её за талию, притянув к себе. Она положила голову мне на плечо.

— Странно, — тихо произнесла Ярослава. — До встречи с тобой я жила только местью. Теперь…

— Теперь?

— Теперь есть что-то ещё. Кто-то ещё.

— Месть никуда не делась, — напомнил я. — Шереметьевы всё ещё в Ярославле.

— Знаю, — она подняла голову, глядя на меня, — но теперь это не единственное, ради чего я живу.

Мы стояли так под падающим снегом. Вокруг костра люди пели, смеялись, праздновали. Угрюм жил. И мы были здесь.

Дома.

Глава 9

Утро после праздника застало меня у порога небольшого дома на окраине Угрюма. Снег хрустел под ногами, морозный воздух обжигал лёгкие. Я поднял руку, чтобы постучать, но дверь открылась раньше — словно меня ждали.

Вдова Всеволода Каменева стояла на пороге. Женщина лет тридцати, с потухшими глазами и платком, повязанным по-траурному. За её спиной виднелись двое детей — мальчик-подросток лет четырнадцати и девочка помладше, лет десяти. Оба смотрели на меня с настороженным любопытством.

— Воевода… — тихо произнесла вдова, опустив взгляд.

— Здравствуйте, можно войти?

Она молча отступила, пропуская меня внутрь. Дом был скромным, но чистым. Стол накрыт к завтраку, но еда почти не тронута. В углу стоял карандашный портрет Всеволода в военной форме, перед ним — свеча и несколько полевых цветов.

Я снял шапку, держа её в руках. Вдова закрыла дверь, дети прижались к ней.

— Анна Петровна, — начал я, доставая из кармана медальон. — Это принадлежало вашему мужу. Он сжимал его в последние мгновения.

Женщина взяла медальон дрожащими руками, открыла крышку. Внутри — два портрета детей, нарисованные с фотографической точностью. Её губы задрожали, слёзы покатились по щекам.

— Спасибо, — выдохнула она едва слышно.

Я не стал произносить пустых слов о героизме и долге. Всеволод был героем, но это не согревало его семью холодными ночами. Не кормило детей. Не заменяло отца.

— Ваша семья не будет знать нужды, — сказал я твёрдо. — Дом останется за вами. Дети получат образование в школе Угрюма. Ежемесячное содержание — пятьдесят рублей, пожизненно. Это не милостыня. Это долг княжества перед теми, кто защитил его.

Анна Петровна кивнула, прижимая медальон к груди. Девочка уткнулась лицом матери в юбку, плача беззвучно. Но мальчик смотрел на меня прямо, не отводя взгляда. В его глазах читалось что-то знакомое — решимость, которую я видел у их отца.

— Воевода, — произнёс подросток твёрдо, — я тоже буду защищать Угрюм. Как… отец.

Я посмотрел на него внимательно. Высокий для своих лет, крепко сложенный. Руки рабочие, с мозолями — знаком с физическим трудом. Взгляд прямой, без детской наивности.

— Как тебя зовут?

— Максим, Ваша Светлость.

— Максим, — повторил я, запоминая. — Твой отец был храбрым воином. Но сейчас твоя задача — помогать матери, заботиться о сестре, учиться. Когда вырастешь — приходи. Если всё ещё захочешь служить, я приму тебя в гвардию. Но не раньше шестнадцати лет.

Мальчик выпрямился, кивнув по-военному:

— Обещаю, воевода. Буду готовиться.

Я положил руку ему на плечо:

— Твой отец гордился бы тобой.

Анна Петровна всхлипнула тихо, обнимая детей. Я простился и вышел из дома, закрывая за собой дверь.

На крыльце меня ждала Раиса Лихачёва. Тенебромантка прислонилась к стене, закутанная в тёплый плащ. На шее едва заметный шрам — след аркалиевой пули, которая чуть не убила её.

— Прохор Игнатьевич, — тихо позвала она.

Я остановился рядом.

— До сих пор вспоминаю ту ночь, — произнесла Раиса, глядя в снег. — Бойцы Гильдии… они не чувствовали боли. Не останавливались. Ты протыкал им горло — они продолжали драться. Ломал кости — они не замедлялись. Это были не люди. Машины. Оружие в человеческой оболочке.