Император Пограничья 15 (СИ) - Астахов Евгений Евгеньевич

— О том, что вы сильнее, чем казались. О том, что нельзя недооценивать маркграфа из Пограничья. И о том, что князь публично целовал княжну Засекину в полночь.

— Пусть говорят, — спокойно ответил я.

— Это создаст… осложнения, — Родион выпустил клуб дыма. — Шереметьевы не обрадуются. Княжна Засекина — претендентка на их престол. А вы публично показали, что она под вашей защитой.

— Шереметьевы в Ярославле. Я — во Владимире, — сказал я твёрдо. — Пока они не лезут сюда, меня не интересует их мнение.

Коршунов кивнул, затушил трубку и убрал её в карман. Помолчал, глядя в окно, где падал снег.

— Рубцов получил своё, — сказал я. — Твоя вендетта, наконец, завершена.

Родион медленно выдохнул:

— Да. Пожизненная каторга в каменоломнях, — Коршунов смотрел в окно. — Без права помилования. Там он сдохнет через пару лет от чахотки или обвала. Медленно и мучительно. И мне наконец-то перестанет сниться тот взрыв и обгорелый обрубок на месте моей ноги.

— Его арест принёс тебе радость? — испытывающе спросил я.

Собеседник помолчал, затем помотал головой:

— Знаете, что странно? Я думал, почувствую облегчение. Радость, торжество. А вместо этого… пустота. Как и после Уварова, как и после генерала Карагина. Нога вот отросла. Карьера стала ещё краше, чем была. Но вот Лосев с Медведевым не восстанут из мёртвых… Рубцов отправится гнить в каменоломнях, а внутри меня всё та же дыра.

Я вспомнил наш разговор в машине после ликвидации Уваровых.

— Помнишь, что я тебе сказал тогда? Найди кого-то, ради кого захочется жить, а не только то, за что готов умереть.

Коршунов кивнул медленно:

— Помню. И вы были правы. Все трое мразей получили по заслугам, и хоть бы хны.

— Потому что месть не заполняет дыру, — сказал я. — Она её только углубляет. Это не значит, что зло не должно быть наказано, но для жизни нужна и другая причина.

Родион усмехнулся — на этот раз без злобы, почти устало:

— Да. Понял это наконец. Поэтому и перестал. Строю новое, как вы советовали. Разведсеть, представительство, агентура. Мозги старые на что-то полезное идут.

— Хорошо слышать, — одобрил я.

— Вы тогда сказали найти кого-то, — Коршунов почесал щетину на подбородке. — Так вот… нашёл.

Я приподнял бровь удивлённо:

— Неожиданно.

— Для меня тоже, — разведчик усмехнулся. — Вдова в Угрюме — Антонина. Преподаёт в школе — раньше химию в Ржеве вела, потом среди беженцев оказалась. Познакомились месяц назад. Она… умная. Спокойная. Не судит за прошлое, не задаёт лишних вопросов. Когда улыбается — глаза теплеют, словно годы сбрасывает. Принимает таким, какой есть.

Я улыбнулся. Родион Коршунов, бывший начальник разведки, циничный профессионал, говорил о женщине с такой осторожной нежностью, словно боялся спугнуть чудо.

— Рад за тебя.

— Теперь-то понимаю, что вы тогда имели в виду, — продолжил он. — Когда есть кто-то, кого не хочешь потерять… всё меняется. Раньше я жил прошлым — старыми обидами, планами мести. Теперь впервые за много лет думаю о будущем. О том, что будет через год, через пять лет. О том, чтобы построить что-то хорошее.

— Это правильный путь, — сказал я серьёзно. — Продолжай идти по нему.

Коршунов кивнул, затем протянул руку. Мы пожали друг другу руки — крепко, по-мужски.

— Спасибо, Прохор Игнатич. За всё.

— Не за что. Рад, что ты тогда меня не просто выслушал, а услышал.

Три автомобиля выехали из Владимира в сторону Пограничья чуть позже полуночи. Я переоделся в простую одежду — тёплая куртка, штаны, ботинки и никаких парадных мундиров, цепей, бабочек. В первой машине ехали я, Ярослава, Федот за рулём и Евсей на переднем сиденье. Во второй — Полина, Тимур Черкасский и ещё двое гвардейцев. В третьей — остальной эскорт.

Ярослава сидела рядом, глядя в окно на ночной лес. Снег укрывал деревья белым покрывалом, дорога была расчищена, но местами скользкая.

— Удивлена, что ты решил рвануть в Угрюм посреди ночи, — заметила княжна.

— Там мой дом, — ответил я просто. — Дворцовый бал — это для бояр. Настоящий Новый год я встречаю с теми, кто был со мной с самого начала.

Федот усмехнулся с переднего сиденья:

— Прохор Игнатьевич, там ждут. Я предупредил Захара час назад. Говорит, костёр уже давно горит, столы накрыты.

Бояре увидели князя в парадном мундире, говорящего правильные речи. Сейчас я хочу быть просто Прохором. С людьми, которым не нужно объяснять, кто я такой.

Ярослава улыбнулась:

— Понимаю. Дворцовые балы душат. А с простыми людьми… легче дышится.

— Именно, — кивнул я.

Мы ехали по заснеженной дороге, и я смотрел на знакомые пейзажи. Вот граница Владимирского княжества. Вот поворот на Угрюм, и и дорога в Пограничье — узкая, петляющая среди леса, но родная.

Острог встретил нас огнями около трёх часов ночи. Несмотря на поздний час, на площади перед домом воеводы горел большой костёр, вокруг которого собрались люди. Жители не легли спать — праздновали во всю. Захар постарался: столы стояли прямо на улице, накрытые простой, но обильной едой. Жареное мясо, пироги, домашняя брага, самогон, квашеная капуста, солёные огурцы. Никаких французских вин или устриц. Настоящая еда.

Когда машины остановились, из толпы выбежал Борис. Охотник широко улыбался, махал рукой:

— Воевода! А мы уж думали, забыл про нас, большим князем стал!

Я вышел из машины и обнял его крепко:

— Забыть Угрюм? Скорее себя забуду. С Новым годом, друг мой.

Фрол подошёл с кружкой браги, протягивая мне:

— Князь наш! За тебя выпьем! За то, что не зазнался!

Вот это настоящее. Без церемоний, без расчёта. Они рады мне не потому, что я князь. А потому что я свой. Один из них.

Захар неловко обнял меня:

— С Новым годом, барин! Всё готово, как заказывали.

Игнатий Платонов стоял у костра, улыбаясь сдержанно. Он выглядел сильно постаревшим, но довольным.

— Сын, — кивнул он, — с праздником.

— И тебя.

Борис с женой, Фрол и его сын, и по совместительству мой ученик Егор, Степан-мельник с детьми Павлом и Аглаей, бабка Агафья, Силантий, Панкратов, десятки знакомых лиц. Жители Угрюма собрались у костра.

Ярослава вышла из машины, огляделась — и я увидел, как её плечи расслабились. Здесь не было придворных шёпотов, косых взглядов, оценивающих улыбок. Здесь были солдаты, охотники, крестьяне. Люди дела, а не слова.

Кузьмич протянул ей кружку:

— Держи, княжна. У нас тут без церемоний. Пьём, едим, веселимся.

Ярослава взяла кружку, усмехнулась:

— Это я понимаю. Там меня душило. Здесь — нормально.

Она улыбается. Не вежливо, не из приличия. Искренне. Ярослава среди своих — солдат, бойцов, простых людей. Дворцовые интриги не для неё. Вот это — её мир.

Мы сели на скамейки вокруг костра. Кто-то достал гармонь, заиграл. Женщины запели. Дети бегали между столами, радуясь поздней свободе. Захар наливал браги и самогона всем желающим. Пироги исчезали со столов с пугающей скоростью.

Борис поднялся, стукнув кружкой по столу:

— Давайте я скажу! За воеводу! Год назад он мог меня повесить за то, что я на него с ножом полез. Не повесил. Дал шанс. Теперь я за ним в огонь и в воду. За князя, который не забывает, откуда пришёл! — тост вышел сумбурным, но искренним.

Гул одобрения прокатился по толпе. Кружки вскинулись вверх. Мы выпили разом.

Степан встал следующим:

— За Угрюм! Год назад мы были забытой деревней на краю света. Воеводы менялись как перчатки. А потом пришёл Прохор Игнатьевич. И всё изменилось. Теперь Угрюм — столица нового княжества. Но главное — мы живы. Защищены. Есть работа, есть порядок. За это и выпьем!

Снова гул, крики одобрения. Я встал, подняв кружку:

— Год назад меня встретили у ворот Угрюма с винтовками наперевес.

Борис засмеялся:

— Да уж, встретили!

— С тех пор мы построили острог. Вместе пережили Гон. Вместе выиграли войну, — я обвёл взглядом стол. — Дворец, титул, армия — всё это потом. Сначала был Угрюм. И люди, которые не побоялись рискнуть, — короткая пауза. — С Новым годом. За тех, кто рядом!