Император Пограничья 14 (СИ) - Астахов Евгений Евгеньевич

Постепенно вечер перешёл в официальную часть. Представитель Боярской думы поднялся на небольшую трибуну в центре зала и поднял руку, призывая к тишине. Разговоры постепенно стихли.

— Господа, — его голос был громким и торжественным. — По традиции каждый кандидат на княжеский престол имеет право обратиться к собравшимся. Прошу внимания.

Первым поднялся Харитон Воронцов. Он взошёл на трибуну с прямой спиной и гордо поднятой головой. Пауза. Взгляд скользнул по залу, задержался на группе родственников погибших.

— Дамы и господа, — начал глава рода Воронцовых. — Наше княжество пережило тяжёлые времена. Предательство. Унижение. Разгром нашей армии. Но Владимир всегда поднимался из пепла сильнее прежнего. Воронцовы — древний род, хранители традиций, защитники чести. И я клянусь вам: если вы изберёте меня князем, я верну Владимиру величие. Верну честь. Верну справедливость для тех, кто пал, защищая наши земли!

Из его группы поддержки раздались выкрики одобрения:

— Верно говорит!

— За честь Владимира!

Харитон сошёл с трибуны под аплодисменты своих сторонников. Я наблюдал за ним, отмечая, как умело он играет на эмоциях. Месть, облачённая в красивые слова о чести.

Следующим поднялся Николай Кисловский. Полный мужчина тяжело взобрался на ступени, поправил цепь на жилете.

— Дамы и господа, — его голос был деловым, практичным. — Я не буду говорить о величии прошлого. Я говорю о реальности настоящего. Нашей казне нужно восстановление. Нашей торговле — стабильность. Нашим купцам — предсказуемость. Я тридцать лет управлял Таможенным приказом. Я знаю, как работают финансы княжества. Выберите меня — и я гарантирую процветание для всех, кто готов честно трудиться.

Осторожная поддержка из зала. Несколько кивков, вежливые аплодисменты. Но заметно меньше энтузиазма, чем рассчитывал Кисловский. Глава Таможенного приказа сошёл с трибуны с недовольным лицом.

Орест Скрябин поднялся следующим. Худой чиновник даже на трибуну взошёл с папкой в руках.

— Уважаемые дамы и господа, — начал он быстро и нервно. — Закон — основа любого государства. Процедуры, регламенты, порядок — вот что отличает цивилизацию от хаоса. Наше княжество нуждается не в революционных изменениях, а в строгом соблюдении существующих норм. Я готов…

Зал откровенно скучал. Кто-то зевнул. Несколько человек отвернулись к столам с закусками. Скрябин продолжал методично перечислять пункты своей программы, но никто не слушал. Он сошёл с трибуны под вялые аплодисменты.

Моя очередь.

Я поднялся на трибуну. Зал настороженно затих. Сотни взглядов устремились на меня — любопытных, враждебных, выжидающих. Я достал из внутреннего кармана сложенный документ. Официальная бумага на гербовом бланке с печатями.

— Дамы и господа, — начал я, и голос мой прозвучал твёрдо в наступившей тишине. — Прежде чем говорить о будущем, нужно решить вопрос настоящего.

Недоумённые взгляды. Что он имеет в виду?

Я развернул документ и повернул его лицом к аудитории на поднятой руке.

— Это список пленных, находящихся в Марке Угрюм, — продолжил я. — Я знаю, что такое жить в неведении, когда судьба твоих родных неизвестна. Самое меньшее, что я могу сделать для всех вас, — дать ясность и сказать, кто содержится под охраной в Угрюме.

Шум взорвался мгновенно. Несколько женщин вскрикнули. Мужчины переглянулись. Воронцов побагровел.

Я поднял руку, призывая к тишине, и начал зачитывать имена самых знатных пленных:

— Бояре Курагины Фёдор Петрович и Василий Федорович. Бояре Шаховской Дмитрий Николаевич и Михаил Дмитриевич. Боярин Селиверстов Антон Васильевич и Дмитрий Антонович. Боярин Мещерский Иван Николаевич…

Каждое имя вызывало волну шёпота. Кто-то плакал. Кто-то закрывал лицо руками.

— Полный список был только что опубликован в Эфирнете, — продолжил я. — Все они живы. Все здоровы. Все содержатся согласно военным обычаям, с соблюдением всех норм обращения с пленными.

Я сделал паузу, давая информации осесть.

— Теперь о главном, — голос мой стал жёстче. — Между Владимирским княжеством и Маркой Угрюм формально продолжается состояние войны. Мирный договор не подписан. Согласно соглашениям Содружества, возвращение пленных — законный предмет мирных переговоров. Но подписать такой договор может только князь. Которого нужно избрать.

Зал напрягся. Все поняли, к чему я веду.

— Я не удерживаю ваших родных, — сказал я чётко. — Их удерживает состояние войны. Окончите войну, и они вернутся домой. Немедленно.

Зал взорвался. Крики, вопросы, споры. Воронцов вскочил, его лицо стало багровым:

— Циничная манипуляция! — срывался он на крик. — Вы спекулируете на чужом горе! Используете пленных как рычаг давления!

Я повернулся к нему, и голос мой прозвучал холодно:

— Это правовая реальность, Харитон Климентьевич. Не я отправил армию на Угрюм, не я начал эту войну, но я её закончу. Я лишь объясняю юридические последствия решений, принятых вашим покойным отцом и князем Сабуровым.

Старик с седой бородой, стоявший в стороне, громко выкрикнул:

— Маркграф Платонов прав! Чем быстрее закончится этот проклятый конфликт, тем быстрее вернутся наши люди!

Несколько голосов поддержали его.

Кисловский поднял руку, пытаясь взять слово:

— Господа, может быть, стоит начать мирные переговоры немедленно? Не дожидаясь выборов?

Я посмотрел на него:

— Это возможно, Николай Макарович. Но полноценные переговоры займут недели, может быть месяцы. Согласование компенсаций, гарантий, торговых соглашений. Прохождение всех бюрократических процедур. Ваши близкие могли бы вернуться завтра, — пауза. — Выбор за вами.

Я сошёл с трибуны. Зал гудел, как растревоженный улей.

Последней должна была выступить Лариса Ладыженская. Престарелая боярыня медленно поднялась на трибуну. Было видно, что моя речь произвела на неё впечатление. Она начала говорить о своей программе — о примирении, о восстановлении справедливости, о необходимости залечить раны княжества. Но прямо посреди выступления её голос изменился.

— Я выдвинула свою кандидатуру, потому что видела, как княжество катится в пропасть, — голос Ладыженской зазвучал твёрдо. — Видела хаос, распри, месть. Думала, что смогу остановить это кровопролитие.

Она сделала паузу, оглядывая зал. Все притихли, чувствуя, что сейчас будет что-то важное.

— Но после долгих размышлений я поняла: мир не строится на компромиссах со злом. Мир строится на силе и справедливости. И есть здесь человек, который понимает это лучше меня.

Её взгляд остановился на мне.

— Поэтому я снимаю свою кандидатуру с выборов, — произнесла Лариса Сергеевна ясно и громко. — И призываю всех, кто хочет настоящего мира, поддержать боярина Платонова. Он не обещает лёгкого пути. Но он единственный, кто может привести нас к настоящему будущему.

Зал замер в шоке. Потом взорвался обсуждениями.

Я не ожидал этого. Совсем не ожидал. Лариса Сергеевна сошла с трибуны и направилась прямо ко мне. Я встал, поклонился.

— Благодарю вас, боярыня, — сказал я тихо.

— Не благодарите, — ответила она. — Я просто сделала то, что считаю правильным.

Следующий час прошёл в хаосе. Представитель Боярской думы растерянно объявил перерыв. Аристократы разбились на группы, горячо обсуждая произошедшее. Я стоял с Ярославой у одной из колонн, когда к нам приблизилась женщина средних лет в дорогом платье — супруга Воронцова, судя по гербу на брошке.

— Как трогательно, — её голос был ядовитым. — Наёмница, чьи руки по локоть в крови, рядом с таким же кандидатом в князья.

Ярослава даже бровью не повела:

— Я княжна Засекина. Мой род древнее, чем ваш муж может проследить. А наёмничество честнее, чем жить на ренту с чужого труда, ничего не создавая.

Женщина покраснела. Я почувствовал, как Ярослава напряглась, готовая к чему-то резкому, и сжал её плечо — предупреждение. Супруга Воронцова развернулась и ушла, красная от ярости.