Лекарь Империи 7 (СИ) - Лиманский Александр

— Начинаем ушивание раны, — объявил я финальный этап.

Это была методичная, почти медитативная работа.

Послойное восстановление анатомии. Брюшина — непрерывный шов викрилом.

Мышцы — отдельные узловые швы, чтобы не нарушить их кровоснабжение. Апоневроз, каркас передней брюшной стенки, — особенно тщательно, прочной, нерассасывающейся нитью, П-образными швами.

— Внутрикожный косметический шов, — сказал я сестре, когда мы дошли до кожи.

Он — полковник. Человек, который ценит порядок и эстетику. Стандартный узловой шов оставит грубый, уродливый рубец-«гусеницу». Внутрикожный косметический шов — это дань уважения пациенту. Хирургия не только спасение жизни, но и качество этой жизни после.

Я взял тонкую нить монокрила три-ноль. Стежок за стежком, я сшивал края кожи изнутри. Снаружи оставалась лишь тонкая, идеально ровная линия. Когда шов будет снят, останется едва заметный, тонкий рубец.

— Асептическая повязка.

Час пятьдесят минут дня. Прошло пять часов и пятьдесят минут с начала операции.

— Последний шов, — объявил я, завязывая финальный узел и обрезая нить.

Я отступил от стола.

Руки мелко дрожали от колоссальной усталости. Спина, напряженная почти шесть часов, казалась каменной. Но в голове была звенящая пустота и глубокое удовлетворение. Мы справились.

Артем начал выводить пациента из наркоза.

— Прекращаю подачу севофлурана. Ввожу антидот миорелаксантов.

Через пять минут на мониторе появились первые самостоятельные вдохи. Еще через пять полковник Обухов открыл глаза.

— Операция завершена успешно, — сказал я ему, склонившись над его лицом. — Паразиты удалены. Все чисто.

Он слабо улыбнулся и снова закрыл глаза, погружаясь в целительный послеоперационный сон.

Комната отдыха хирургического отделения. Маленькая, обшарпанная комнатушка со старым продавленным диваном, хромающим столом и вечным запахом дешевого кофе. Но после шести часов непрерывного напряжения в стерильном аду операционной она казалась настоящим раем.

Мы сидели втроем — я, Киселев и Артем.

На столе дымились три кружки с растворимым кофе, но никто к ним не прикасался. Все молчали, пытаясь переварить и осознать то, что только что произошло.

Киселев сидел, уставившись в свои большие, сильные руки хирурга. На его лице было выражение человека, который только что увидел настоящее чудо и теперь отчаянно пытался в него поверить.

Артем, откинувшись на спинку стула, медленно массировал виски. Шесть часов непрерывного балансирования на грани между жизнью и смертью пациента вымотали его до предела.

Я же просто сидел, откинувшись на спинку дивана, и закрыл глаза. Внутри была абсолютная пустота.

— Эй, герой! Ты чего там? — Фырк, невидимый для остальных, устроился у меня на коленях. — Мы же победили!

Первым тишину нарушил Киселев. Его голос был тихим, без привычного начальственного апломба.

— Я до сих пор не понимаю, как ты поймал того… первого. Он же сам, он буквально прыгнул тебе в пинцет. Я стоял в метре и видел все своими глазами на мониторе. Это было невозможно.

— Иногда, когда долго смотришь в бездну, она начинает тебе помогать, — философски ответил я, не открывая глаз.

Артем усмехнулся.

— А я до сих пор в шоке от того разрыва артерии, — сказал он. — Я был на сто процентов уверен — все, мы его потеряли. А ты просто заткнул дырку пальцем и продолжил шить. С таким спокойствием, будто штопаешь старый носок.

— Главное правило хирурга: в операционной паникует только пациент, — произнес я как аксиому. — Все остальные — работают.

Мы снова замолчали. Но тишина изменилась. Из напряженной и тяжелой она стала спокойной, почти умиротворенной. Тишина товарищества.

Киселев медленно повернулся ко мне.

— Знаешь, Разумовский, я сорок лет в хирургии. Думал, что видел все. Пересадку почки, операцию на открытом сердце, сшивание оторванных конечностей. Но сегодня… сегодня я понял, что ничего не знаю, — он говорил медленно, подбирая слова. — Ты использовал техники, о которых я только читал в столичных журналах. Ты провел операцию уровня лучшей университетской клиники Империи. Ты… ты хирург. С большой буквы хирург!

Если бы ты только знал, насколько ты прав, Игнат Семенович.

— Вот так! Пусть знают наших! — с гордостью пискнул Фырк. — Хирург из будущего и его гениальный пушистый ассистент!

Киселев медленно встал, подошел к старому, обшарпанному шкафчику в углу. Порывшись в нем, он достал пыльную, запечатанную сургучом бутылку.

— Мой «эН-Зэ», — пояснил он. — Имперский коньяк, двадцатилетней выдержки. Берег для особого случая. Думаю, сегодня он наступил.

Он нашел три пыльные рюмки, сполоснул их под краном и разлил янтарную, пахнущую ванилью и дубом жидкость.

— Я не знаю, как ты это сделал. И, честно говоря, не хочу знать, — он поднял свою рюмку. — Но сегодня я видел не просто операцию. Я видел настоящее искусство. За искусство!

Мы молча чокнулись. Коньяк обжег горло и разлился горячей, живительной волной по уставшему телу.

В этот момент в дверь комнаты отдыха тихо постучали. Вошла Кобрук. Она выглядела уставшей, но в ее глазах горел огонь. Она все знала.

— Илья Григорьевич, можно вас на минуту?

Я поставил рюмку и поднялся. Киселев тут же встал следом.

— Нет, Игнат Семенович, — мягко, но твердо остановила его Кобрук. — Разговор только с Ильей Григорьевичем.

Глава 11

Кобрук ждала меня прямо у двери. Она нетерпеливо постукивала носком элегантной туфли по стертому линолеуму — похоже нервная привычка, которую она обычно тщательно контролировала. Сейчас контроль, очевидно, дал сбой.

Интересно.

Анна Витальевна Кобрук, «железная леди» муромской медицины, теряет контроль над языком тела. Постукивание ногой — признак нетерпения и скрытого беспокойства. Это что-то новое.

Значит, ситуация, в которую она меня ведет, для нее самой некомфортна и непредсказуема.

— Пойдемте, Илья Григорьевич, — она резко развернулась и быстро пошла по коридору, не дожидаясь ответа. — Магистр Журавлев ждет.

Я молча последовал за ней, засунув руки в карманы халата. Тело гудело от шестичасового напряжения. Мышцы спины казались каменными, в руках ощущался легкий тремор от усталости.

Но адреналин послеоперационного периода все еще циркулировал в крови, поддерживая мозг в состоянии повышенной боеготовности.

— Эй, двуногий, а что это железная леди так дергается? — Фырк устроился у меня на плече. — Смотри, как плечи ходят. Прямо как у кошки перед прыжком!

Он прав. Ее шаг был слишком быстрым, спина — неестественно прямой. Она шла на бой, а не на совещание.

Мы свернули в длинный, тихий коридор административного корпуса. Посреди этого коридора Кобрук вдруг резко остановилась и обернулась ко мне.

— Илья, — она посмотрела на меня в упор, — а ты… ты что совсем не нервничаешь?

Я пожал плечами.

— А из-за чего? — в моем голосе прозвучало искреннее недоумение. — Операция прошла успешно, пациент жив и стабилен. Паразиты извлечены. С медицинской точки зрения, результат идеальный. Чего еще можно желать?

— Но это же Журавлев! — она понизила голос до встревоженного шепота, оглянувшись по сторонам, словно боялась, что нас подслушивают даже картины на стенах. — Он все эти дни искал малейший повод, чтобы тебя уничтожить! Он копался в документах, он опрашивал персонал, он следил за каждым нашим шагом!

Она боится за меня. Или за себя?

Скорее, за нас обоих.

Она администратор, для нее процесс часто важнее результата. Видит в Журавлеве представителя высшей, карающей власти, который может уничтожить их всех одним росчерком пера.

А я… я мыслю в категориях решенной задачи.

— Анна Витальевна, — я слегка улыбнулся. — Успокойтесь. После того, что магистр Журавлев сегодня видел в операционной, максимум, что он может сделать — это молча пожать мне руку и поздравить с блестящей работой. Или, что более вероятно, тихо признать свое поражение и уехать обратно во Владимир. Других логичных вариантов у него просто нет.