Ученик Истока. Часть I (СИ) - Волковец Серафим

— Может, переведём дух, прежде чем ехать дальше? — спросил, падая в траву на берегу, Макс. — Я измотан до крайности. Ещё одна подобная встреча, и я натурально откинусь, слово даю.

— Не стану спорить, — согласился Спар, растягиваясь рядом. — Боги, экая дикая половина дня. Ты в порядке, болезный? Выглядишь будто мертвец.

— Я и без того мертвец, если не разберусь с местной живностью, — клацнул от холода зубами Путник, потягиваясь на тёплой земле, и накрылся полотенцем. — Даже знать не хочу, что это были за твари, эти твои Падальщики, но у меня, походу, выбора не остаётся. Так что внимательно тебя слушаю.

— Сперва отдохнуть надобно. Я тоже чуть коней не двинул, пока с ними беседы беседовал.

— Объясни мне, с кем мы столкнулись, — борясь с дремотой, попросил Путник и прикрыл глаза. — И я от тебя отстану.

— Сперва поспи.

— Я же не усну, пока не узнаю.

— Ещё как уснёшь, — усмехнулся Каглспар, подкладывая под голову обе руки.

И оказался прав.

Сны Максиму снились опять нехорошие. Всадники на гнедых лошадях скакали по чаще за ним и кузнецом, размахивая непропорционально длинными когтями на свободных от поводьев руках, визжали и хохотали, и топот копыт гремел почти над ухом. Лязгнул металл по костям, раздался краткий вскрик — и Спар упал замертво. Путник бежал от чудовищ сломя голову, буксуя на осыпавшихся с сосен иголках и шишках, маневрировал между деревьями и пытался резко менять направление — но кони, по природе своей не способные к таким изгибам позвоночника, поспевали за ним с лёгкостью. Казалось, они дразнят его, играют с добычей, прежде чем сожрать — а они однозначно хотели не просто умертвить, но выпотрошить и насытиться ещё живой кровью и плотью, иначе давно бы запросто прикончили. Вот один подъехал на расстояние вытянутой руки, вот-вот схватит за ворот футболки — Макс ускоряется, ныряет под протянутую когтистую лапу, каким-то чудом избегает столкновения с сосной и резко уходит вбок. Всадники — следом. Они одновременно кричат его имя хриплым от быстрой скачки рёвом, и зов их сливается в единый гвалт вороньих голосов…

— Максим! — Спар дёрнул его за плечо.

Парень открыл глаза, перевёл на него замутнённый спросонья взгляд и медленно выдохнул. Солнышко как следует прогрело неподвижную землю, но не припекло задремавшего человека, так что тёмные круги подмышками — явно следствие противного сна, а не жары.

— Ты чего стонешь, болит что?

— Кошмар, — лаконично ответил Путник, садясь.

Река шумит успокаивающе, деревья отбрасывают длинные тени, в ветках щебечут уже успевшие надоесть птицы — всё по-старому, нигде ни следа призрачных всадников. На берегу спокойно и пусто.

— А. Ну, то и не удивительно, что кошмары снятся, — со знанием дела сказал кузнец. — Эдакое пережить не каждому подлетку под силу, штаны не обоссав. Так что можно тебе страшные сны поглядеть.

— Спасибо за разрешение, — едко фыркнул Макс и потёр затылок: на твёрдой земле лежать — совсем не то, что в кровати, пусть и сколоченной по средневековым стандартам. — Долго мы спали?

— Часа с четыре. Коли сейчас выдвинемся, ещё, быть может, догоним план и затемно в деревне очутимся.

— Значит, пора в путь.

Парень совершенно не настроен был на долгие сборы. Отправиться в дорогу как можно скорее ему казалось чрезвычайно важным — лишь бы думы не думать, а занять руки чем-то полезным. Поднявшись с травы и смахнув соринки с толстовки, которую он вместо подушки под голову подкладывал, Макс на негнущихся ногах дошёл до повозки (на колесе и борту ещё оставались бурые пятна), влез в подстилку из неободранных веток, которую уже успел проложить Каглспар, и, устроившись настолько удобно, насколько это было возможно, положил голову на руки, скрещенные на коленях. Дрянное состояние после кошмаров обычно быстро проходило — если, конечно, снился не брат, — так что получить вполне приятное завершение страшного дня шансы ещё оставались.

Слабенькие, правда.

Скрипнула телега — кузнец вскарабкался на облучок, — и Плуша, разморённая полуденным солнцем, двинулась кое-как сквозь пролесок обратно на тракт. Ветки, которыми кузнец выложил дно транспорта, неприятно кололи копчик, поэтому всего через несколько минут безбожной тряски по ухабам да ямам пришлось Максиму сесть, как китайский мудрец — на колени.

— Ты обещал про Падальщиков рассказать, — напомнил он ничего не выражающим голосом.

— Помню я, — ответил верзила. — Надеялся токмо, что ты запамятовал.

— Такое вообще возможно забыть, по-твоему?

— Может статься, что и возможно. Я не пробовал.

— Что это были за твари? — Максима передёрнуло от ещё свежего образа крови, распылённой мелкими каплями по листьям кустов. — Почему, блин, в них столько личинок? Они что, мёртвые? Как ожившие трупы? И чего они от нас хотели?

— Убить хотели, — кузнец тяжело вздохнул, решив, видимо, начать своё повествование с конца серии вопросов. — Убить и съесть. Питаются они такими, как мы — беднягами, в неверное время на дороге очутившимися.

— Охренеть — «неверное время». Грёбанное утро, часов десять было, если тут солнце встаёт тогда же, когда и на Земле! Я думал, нечисть по ночам на людей нападает, а тут…

— Эти твари, коль и в полдень повстречаются, смущаться не станут.

— А разговаривал ты тогда с ними зачем?

— С ними кто не беседует — у того и шанса нет никакого. Ты приметил, стало быть, как кони ногами-то топали, да? Как один. Сперва раз, опосля два…

— Приметил, — лицо парня против воли исказилось в отвращении.

— Это они наш заупокойный отбивали, — невесело пояснил Спар. — Раз, после — два, после — три, после — четыре. У странников четыре права на ошибку имеется, а опосля их ужо никакая быстрая лошадь и сильные ноги не сохранят. Куда ни денься — Падальщики за тобой скакать станут, покуда не поймают. А дале жрут заживо, и всё тут.

— Это были лошади, да? — предположил несмело Макс. — Это лошади были настоящими… ну… монстрами?

— Право, право, — кивнул, не оборачиваясь, кузнец. — В конях их тело. А люди… аки отростки, что ли…

— Аки отростки, — эхом повторил парень.

— Да, аки горбы. В них сила с людьми балакать имеется да вопросы задавать неудобные, а мы отвечать обязаны — да не просто отвечать, что в голову взбредёт.

— Врать нельзя.

— И это тоже. Но важнее — им правду говорить надобно.

Макс в замешательстве покосился на просохшую рубаху возничего.

— А я, собственно, что только что сказал?

— «Не лгать» и «твердить правду» — не одно и то же, — кузнец усмехнулся невесело. — Правда — она целой должна быть. Настоящей. Одной для всех, а не токмо твоей аль моей. Чтобы, как ни погляди, правда правдой оставалась. И чтобы не про твои мысли обязательно — это третье правило. Нельзя им ведать, чего ты желаешь, что тебе по нраву или не по нраву, и делать того, чего желаешь, тоже нельзя. Потому что это уже не правда, это токмо твоё личное. Вот ты попробуй сейчас, поведай что-нито, что правдой думаешь.

— Ну, — парень неуверенно пожал плечами. — Солнце светит.

— Правильно мыслишь, — одобрил мужчина. — Вот так и им надобно отвечать. Отвечать то, что едино для всех, что про каждого поведать можно. Вот меня спросили, люблю ли я дочку свою. Как я им отвечу, коль люблю? Они нас тут же бы с тобою и укокошили. Потому я и ответил, что «веду себя, как отец», и как отец к ней отношусь. А это же правда, что я её отец, и всё — не придраться к слову. А как там иные отцы к своим детям относятся — это уже иной разговор… Про то, что они такое, я много не ведаю, — помолчав, добавил громила. — Чудища какие, быть может. Навроде животных. Но ты правильно уразумел, не живые они. Трупы. И питаются человечиной, потому как без неё совсем погибнут. Я так уразумею. В них мухи селятся, потому что гниль чуют, токмо нам этого не видно было, потому что эти создания умные и истинный облик свой прячут. У них и правила имеются, по которым вопросы задают… Чем меньше у существа власти и силы, тем больше на нём правил висит. Всегда так было.