Дальний Рубеж (СИ) - Ступников Виктор

— Глотай, ваше сиятельство, глотай, а то помрёте! — чей-то хриплый голос.

Я закашлялся, но жидкость проскользнула внутрь. Почти сразу же жар внутри начал стихать, сменяясь ледяным ознобом.

— Ещё!

Снова горький вкус. Снова спазм.

Но на этот раз я смог открыть глаза.

Надо мной склонился Пётр. Лицо его было в саже, в глазах — усталость и… страх?

— Живой? — хрипло спросил он.

Я попытался ответить, но вместо слов из горла вырвался хриплый стон.

Я резко попытался сесть — и тут же мир поплыл перед глазами.

Мужики, толпой окружавшие меня, хотели помочь подняться, но я одним жестом остановил их и дал понять, что все в порядке, я сам встану.

Голова еще гудела, но глаза больше не резало болью. Я жестами попросил разойтись всех, чтобы оценить последствия битвы.

Поле передо мной было выжжено и усеяно обуглившимися трупами оживших.

Только теперь их уже никто не поднимет из мёртвых.

— В поле, — я указал пальцем, где развернул пустые грузовики. — Там остались мешки с крупами и прочим. Иван покажет. Их надо доставить в деревню и распределить по нужде.

Следом ко мне подбежала Маша, с глазами полными слез и страха. Она посмотрела на меня так, словно я уже остыл.

— Живой я, живой... — успокоил я сестру. — Но впредь нам неплохо было бы обзавестись союзниками. Знаешь, как говорится, один воин — хорошо, но для войны требуется армия.

— И что ты думаешь делать?

— Завтра поеду договариваться с нашими соседями по работам в карьере. Наших мужиков мало будет. А после двинусь с визитом к хану. Если нам придется еще и с его кознями бороться, то рук не хватит.

— Думаешь, это хорошая идея?

— А разве я когда-то позволял в себе усомниться?

Маша стыдливо отвела взгляд.

— Именно. Сомнения порождают хаос, а хаос ведёт к гибели. Так что никогда не сомневайся, — я шутливо пальцем вздернул ей нос и подмигнул. — Успокой женщин и детей в деревне. Они напуганы. А мне надо собрать урожай с наших мертвяков и осмотреть частокол.

Маша кивнула и ушла обратно в деревню.

Я поднялся. Голова еще немного кружилась, а в животе крутило. Но я должен был собрать распустившийся на трупах дурман.

Вокруг пахло гарью и смертью. Обугленные останки оживших лежали вперемешку с пеплом и щепками от частокола.

Я медленно шёл между ними, собирая распустившиеся на трупах угольно-черные цветы дурмана. Каждый из них был пропитан смертельной энергией и ждал своего очищения.

— Ваше сиятельство! — Пётр подошёл ко мне, держа в руках окровавленный топор. — Мы пересчитали людей. Трое заражённых, погибших нет.

Я кивнул, сжимая в ладони цветы.

Трое, которые могут не дожить до утра. Слишком большой удар по нашей маленькой общине.

— Позаботьтесь о всех заражённых как следует.

Пётр утвердительно кивнул:

— А что с частоколом?

Я оглядел разрушенные участки. Дерево почернело, будто его годами разъедала гниль.

— Сожгите всё, что тронуто скверной. Новую стену будем строить из камня.

— Из камня? Но это же…

— Долго? Тяжело? Почти невозможно? — я усмехнулся. — Зато не сгниёт за одну ночь.

Пётр хмыкнул, но спорить не стал.

Тем временем я закончил сбор дурмана. И коснулся уцелевшего частокола, лишая его тех свойств, которыми ранее наделил, чтобы мужики могли сжечь все, что так долго строили.

Пока мужики поджигали частокол, я отправился проверить заражённых. Они лежали в амбаре, отгороженные от остальных — молодой парень и двое мужчин постарше. Их кожа уже начала темнеть, а вены проступали чёрными нитями.

Дело дрянь. А у меня даже не осталось рукреции, которая могла бы замедлить процесс заражения. За доктором отправлять тоже было поздно. По размытым дорогам не успеют привести.

— Миша, — окликнула меня матушка.

Я обернулся, хмуро глядя на неё.

— Ты не серчай, но я приберегла тут один цветочек. Больно он красивый, — она раскрыла руки и показала мне бутон рукреции. — Думаю, он тебе сейчас будет нужнее.

Я замер, глядя на хрупкий цветок в её руках. Его лепестки переливались в свете факелов, словно наполненные внутренним светом.

— Матушка... — голос мой сорвался. — Ты же знаешь, что это значит для тебя?

Она лишь улыбнулась, морщинки у глаз разбежались лучиками.

— А мне-то зачем красота, коли кто-то сгинет? Бери, Мишенька.

Я сжал бутон в ладони, ощущая его пульсацию. Рукреция — редкий цветок, умевший исцелять, замедлять заражение, даже усиливать заклинания. Но самое ценное — он поглощал яды, очищая тело.

— Спасибо, — прошептал я, чувствуя ком в горле.

Быстро раздавив бутон в руке, я смешал его с водой из фляги. Жидкость тут же окрасилась в золотистый цвет.

— Пейте, — приказал я, поднося кружку первому заражённому — молодому парню. Его глаза уже мутнели, но он послушно сделал глоток.

Я наблюдал, как тёмные прожилки на его коже начали бледнеть. Не исчезать — но хотя бы остановились…

— Это замедлит заражение, но не остановит его полностью, — пояснил я, передавая кружку следующему. — Нужен настоящий доктор. С утра пошлю за ним в город.

В этот момент вошла Фекла. Бледная от испуга и с дрожащими руками. Но даже в таком состоянии она была готова помогать всем заражённым. И я решил ей в этом не мешать.

Вернувшись в усадьбу, я развёл огонь и поставил котелок с зельем кипятиться.

В этот момент в дверь постучали.

— Войдите, — сказал я, не отрываясь от котелка.

Дверь скрипнула, и на пороге появился Ванька, весь перепачканный сажей, с потухшим взглядом.

— Ваше сиятельство… — он замялся, переступил с ноги на ногу. — Груз разгрузили. Но…

— Но что? — я повернулся к нему, уловив нотку тревоги в его голосе.

— Провизии меньше, чем должно быть. Мешков с мукой не хватает. И сахара тоже.

Я стиснул зубы. Значит, пока мы бились с мертвецами, кто-то успел стащить часть припасов.

— А ты где был?

— Так... Я это…

— Испугался, да? Поджал хвост и спрятался.

Ванька виновато опустил глаза.

— Удержим с жалования, значит, — снисходительно произнёс я и отпустил водителя.

Ванька поспешно ретировался, а я остался один в полумраке усадьбы, глядя на бурлящее зелье. Мысли путались: провизия, частокол, заражённые, воры… Каждый новый день приносил новые проблемы, а ресурсов становилось всё меньше.

Костер в очаге потрескивал, а зелье в котелке густело, приобретая мутно-янтарный оттенок. Я помешивал его длинной деревянной ложкой, механически отсчитывая круги. Голова все еще гудела от последствий дурмана, но хотя бы боль утихла. Доведя зелье до кипения, я, как и обычно, процедил его и лег спать.

Утро встретило меня тяжёлой головной болью и металлическим привкусом на языке — отголоски вчерашней передозировки дурманом. Солнечный свет, пробивавшийся сквозь щели ставней, резал глаза. Я с трудом поднялся с кровати, каждое движение отзывалось ноющей болью в мышцах. Тело Михаила явно не было готово к таким экстремальным нагрузкам и варварским методам восстановления.

Первым делом я проверил внутренний резерв. Энергии прибавилось — грубый, неотёсанный сгусток силы булькал где-то в глубине, готовый вырваться наружу при первом же приказе.

Спустившись вниз, я застал непривычную тишину. Обычно к этому часу уже слышались голоса слуг, запах еды с кухни. Сегодня дом был пуст и молчалив, словно вымер. Только скрип половиц под ногами нарушал гнетущую тишину.

На кухне на столе я нашёл глиняную кружку с остывшим чаем и лепёшку, аккуратно накрытую чистым полотном. Рядом лежала записка, нацарапанная рукой Маши: «Все ушли помогать с ранеными и разбирать завалы. Береги себя. М.»

Разбирать завалы... Значит, последствия ночной атаки были серьёзнее, чем мне показалось в темноте. Я быстро проглотил лепёшку, запивая её горьковатым чаем, и вышел на улицу, готовый к худшему.

Картина, открывшаяся мне, была мрачной, но не безнадёжной. Мужики под руководством Петра, бледного и всё ещё держащегося за бок, уже вовсю работали. Они растаскивали обугленные брёвна старого частокола, сгружали их в телеги. Женщины и подростки носили воду, оттирая чёрную сажу с уцелевших стен домов, ближайших к месту прорыва.