Печать пожирателя 8 (СИ) - Соломенный Илья

Первый вышел из воздуха.

Без звука, без вспышки — просто материализовался, будто всегда стоял там.

Небхепетра Ментухотеп II, фараон Египта.

Он был высок, словно вытесан из чёрного базальта — кожа темнее ночи, гладкая, будто отполированная тысячами рук. На голове — двойная корона пшент, сплетённая из золота и серебра, но вместо украшений на ней были… глаза. Десятки крошечных, живых глаз, встроенных в металл, следящих за каждым движением вокруг.

Его одеяние — не льняное, как у смертных правителей, а соткано из теней. Они клубились вокруг него, то принимая форму плаща, то рассыпаясь в дым.

Но больше всего поражали руки.

Покрытые иероглифами, которые не были вырезаны на плоти, или выжжены — они двигались под кожей, как черви, переписывая себя заново с каждым его шагом.

— Ур-Намму, — его голос звучал, как скрип саркофага, открываемого после тысячелетий покоя, — Твой город шумит, как гиена перед смертью.

— Также, как и твой, полагаю?

Второй появился из земли.

В нескольких метрах от нас она просто разошлась, и из трещины поднялся Юй Великий.

Правитель Ся, укротитель Потопа.

Если Ментухотеп был ночью, то Юй — самой землёй. Его кожа — бронзовая, потрескавшаяся, словно высохшее русло реки. Вместо волос — спутанные корни, проросшие сквозь золотую диадему. На плечах — плащ из шкуры дракона, чешуйки которого всё ещё шевелились, пытаясь впиться в его шею.

Но страннее всего было его лицо.

Оно менялось.

То морщинистое, как у старика, то юное, то снова древнее — будто в нём текли не кровь, а песок времени.

— Шум? — Юй усмехнулся, и его голос звучал как грохот оползня, — Это не шум. Это предсмертный хрип. Ты чувствуешь, Ур-Намму? Даже твой зиккурат дрожит.

Я посмотрел на них — этих королей, этих богов в обличье людей — и ощутил, как Эфир внутри меня натягивается, словно тетива лука.

— Вы пришли злорадствовать? — спросил я.

Ментухотеп медленно повернул голову, и глаза на его короне все разом уставились на меня.

— Мы пришли говорить.

Юй скрестил руки, и из-под его ног потянулись трещины, заполненные жидкой тенью.

— Твой сын уже у входа в Нижний Храм. Он принёс жертву.

— Знаю. Но это мало что значит. У нас ещё есть время. Идём, поговорим там, где нас никто не услышит.

Я поднял руку, и мир содрогнулся.

Эфир хлынул из моих пальцев, как река, вырвавшаяся из плотины. Он ударил в землю, в стены, в само небо — и запечатал зиккурат.

Серебристые руны вспыхнули вдоль всего периметра, сплетаясь в паутину из древних символов. Воздух загустел, став плотнее стали. Даже звук умер — теперь снаружи не проникало ничего. Ни крики мятежников, ни рёв пожаров.

Ни одна душа не войдет. Ни одна — не выйдет.

Ментухотеп наблюдал за этим с холодным интересом. Его тенистый плащ колыхался, будто пробуя на прочность мои барьеры.

— Опасаешься предательства? — спросил он, и глаза на его короне сузились.

— Опасаюсь свидетелей, — я повернулся к вратам зиккурата.

Юй Великий уже стоял у входа. Его корнеподобные пальцы впились в каменные плиты, и трещины побежали вверх по стенам, обнажая черноту внутри.

— Входим, — просто сказал он.

И тьма поглотила нас.

Внутри зиккурат был другим.

Не храмом — чревом.

Гигантский зал, уходящий ввысь, к дымному отверстию в потолке, откуда лился багровый свет. Стены покрывали фрески, но они двигались — сцены битв, жертвоприношений, падений империй сменяли друг друга, будто кто-то перелистывал страницы истории.

А в центре — чаша.

Огромная, высеченная из чёрного камня, наполненная не водой, а… чем-то, что пульсировало, как живое.

Мы встали вокруг неё.

— Начнём, — прошипел Ментухотеп.

И правда вырвалась наружу.

Юй ударил кулаком по краю чаши, и её содержимое вздыбилось, приняв форму карты мира.

Континенты. Царства. Их царства.

Но вместо городов и дорог — кровавые пятна.

— Моя империя, — Ментухотеп провёл рукой над Египтом, и тени с его пальцев оживили изображение, — Мой собственный сын поднял жрецов Гелиополиса. Они вырезали весь мой двор, пока я был в Нубии. Теперь на троне сидит марионетка, а мои имена стирают со стел.

Я кивнул.

— А мой наследник заключил договор с эламитами. Он дал им клятву на крови — моей крови!

Юй скрипяще рассмеялся.

— А мои «верные» советники три дня назад попытались задушить меня во сне. Их кости теперь удобряют рисовые поля.

Тень пробежала по его лицу — буквально. Кожа на мгновение потемнела, обнажив нечто под ней — не мышцы, не кости, а… плывущие иероглифы.

— Но всё это цветочки, — прошелестел он, — Мы пришли не только ответить на твой зов, но и сообщить новость.

— Какую?

— Минос пал.

Тишина.

Даже фрески на стенах замерли.

— … Как? — наконец спросил я.

Ментухотеп повернул голову, и все глаза на его короне закрылись.

— Его убили в самом сердце лабиринта. Не просто убили — разорвали. Тело сожгли в пепле вулкана. Душу — распылили в море. Даже имя стёрли. Его убили «по настоящему», Ур-Намму… Отобрали бессмертие, и он… уже не сможет вернуться.

— Кто?

— Также, как и в нашем случае… Его собственные дети. Вот только если наши просто боятся, просто хотят свергнуть нас, то…

— Говори!

— Минос сам вложил оружие в руки своих убийц. Он раскрыл наши тайны. Нашу главную тайну…

— Проклятье!

Мой голос ударил в стены зиккурата, как таран. Каменные плиты под ногами треснули, а фрески с изображением богов осыпались, словно испуганные птицы.

Я не мог поверить.

Минос — один из первых, один из сильнейших, один из четырёх, что пришли в этот мир извне — раскрыл тайны? Добровольно?

— Он счёл, что его дети достойны, — Ментухотеп произнёс это с таким холодным спокойствием, будто обсуждал погоду, а не предательство, способное перечеркнуть тысячелетия власти, — Он верил, что кровная связь сильнее инстинкта власти.

Юй Великий хрипло рассмеялся, и его голос напоминал скрип древних жерновов.

— И теперь его кости кормят рыб в Эгейском море.

Эфир внутри меня вскипел.

Секреты.

Те самые, что давали нам силу «из-за грани» — из той тьмы, что лежит за пределами миров. Те, что позволяли возвращаться, даже когда смерть должна была быть окончательной. Те, что позволили нам преодолеть глубины космоса и построить здесь новый мир.

И теперь о них знали.

— Ты уверен? — я повернулся к Ментухотепу, и мои глаза горели, — Он рассказал им всё?

Фараон медленно кивнул.

— Достаточно, чтобы они нашли слабое место.

— А ты? — я резко шагнул к Юю, — Ты тоже болтаешь со своими детьми у очага, как старый дед?

Его лицо исказилось, кожа на щеках порвалась, обнажив на мгновение не плоть, а текучие письмена, выгравированные на самой сути его существа.

— Мои дети давно в земле. Я сам положил их туда — когда они впервые спросили «как».

Тишина.

А потом я взорвался.

Эфир рванул из меня, как буря.

Серебристо-бирюзовые молнии ударили в своды зиккурата, срывая каменные блоки, плавя их в лаву. Пол под ногами взорвался, и трещины побежали к центру зала.

— БЕЗУМЕЦ! — я не кричал. Я рычал, — Он предал нас! Предал всё, что мы строили!

Ментухотеп не шелохнулся. Его тенистый плащ поглотил осколки камней, не дав им долететь.

— Он думал, что контролирует их.

— Он умер! — я вскинул руку, и очередная волна энергии снесла половину колонн, — И теперь они придут за нами! За всеми!

Юй наблюдал за этим, скрестив руки. Его корни-волосы шевелились, будто чувствуя гнев земли.

— Уже идут, — просто сказал он.

Я сжал кулаки.

Гнев выгорал, оставляя после себя холод.

Холод и понимание.

— Значит, война? — спросил Ментухотеп.

Его глаза-украшения раскрылись, все до одного.

— Не война, — ответил я.

— Тогда что?

— Охота? — проскрипел Юй, — Мы найдём каждого, кто знает. И сотрём.