Печать пожирателя 8 (СИ) - Соломенный Илья

Юй.

Его земля пила жизненную силу подданных, а их кости превращались в удобрения для рисовых полей, которые никогда больше не дадут урожая.

Мы трое.

Мы последние.

И этот храм — наша страховка.

Я сжал кулак, ощущая, как Эфир внутри меня отзывается на крики погибших, как их боль становится моей силой, как их страх превращается в топливо для того, что должно произойти.

И тогда я засмеялся.

Потому что всё шло по плану.

Тени в огромном зале храма шевелились, будто живые.

Они не просто скользили по стенам — они липли к камням, как чёрная смола, обволакивая массивные колонны, покрытые письменами, которые Ур-Намму принёс из другого мира. Эти письмена дышали — их линии то расширялись, то сужались, словно вены на теле древнего исполина.

Тени стекали вниз, сливаясь в единую пульсирующую массу у подножия жертвенного алтаря — чёрного, как самая темная ночь, отполированного до зеркального блеска, в глубине которого раздавался потусторонний шёпот.

От алтаря веяло ладаном — густым, удушающим, пропитавшим камень насквозь. Но под этим запахом чудилось что-то другое. Металлическое, резкое.

Как привкус крови на языке, как медный звон в ушах перед смертью.

На алтаре лежал парень.

Молодой — лет восемнадцати, не больше. Кожа, обожженная солнцем пустыни, волосы, спутанные от ветра, руки, привыкшие к посоху пастуха, а не к мечу. Его запястья и лодыжки были скованы серебряными цепями — но не потому, что он мог сбежать.

Нет.

Просто так было правильнее.

Так — ритуальнее. А у Ур-Наммы (я чувствовал это) была слабость к ритуалам еще с тех времен, когда он жил за пределами Земли, в тех мирах, где боги ходят среди смертных, а законы реальности пишутся кровью.

Парень дрожал.

Не просто от страха — от чего-то глубокого, инстинктивного, как звериный ужас перед огнем. Его карие глаза метались — по сводам зала, по мерцающим фрескам, изображавшим богов, чьи имена стерло время, по моей фигуре, застывшей в полумраке.

— П-почему я здесь? — его голос сорвался на хриплый шёпот, будто язык отказывался повиноваться.

Я медленно подошел ближе. Мои шаги — тяжелые, мерные — эхом разнеслись под сводами, будто сам храм вздыхал при каждом моем движении. С каждым шагом парень напрягался сильнее, его пальцы впивались в камень алтаря, ногти царапали черный базальт, не оставляя на нём следов.

— Потому что ты особенный, — произнёс я.

Тишина — густая, давящая.

— Ч-что?

Я протянул руку — длинные, узловатые пальцы, покрытые шрамами от древних заклятий — и коснулся его лба. Холодного, липкого от пота.

— В тебе есть сила. Та, что спит в крови, передаваясь из поколения в поколение, как тлеющий уголек в пепле. Ты даже не подозреваешь, на что способен…

Он рванулся, инстинктивно пытаясь отстраниться, но цепи звонко загремели, удерживая его на месте. Серебро оставило красные полосы на коже парня, и капли крови упали на алтарь, мгновенно впитываясь в камень, как будто он жаждал их.

— Я… я ничего не умею, п-повелитель! — его голос сорвался на крик, — Я простой пастух!

Я усмехнулся.

— И всё же ты здесь. Потому что я нашёл тебя. Потому что мы оказались связаны… Ты — один из тех, кто несёт мою кровь. Кровь первых магов. Кровь тех, кто правил до нас — и должен править после.

Дыхание несчастного пленника участилось, грудь поднималась и опадала, как у зверя в капкане. Глаза блестели в полумраке — влажные, дикие.

Полные страха.

— Ч-что вы со мной сделаете?

— Ничего плохого, — я провел пальцами по его виску, и он вздрогнул, как от удара током, — Я предлагаю тебе выбор.

— Какой… выбор?

— Стать моим учеником.

Густая, как смола, тишина снова накрыла зал.

— Вашим… учеником?

— Да. Я научу тебя тому, что знаю. Покажу тебе мир за гранью этого жалкого существования. Ты будешь сильным. Сильнее царей. Сильнее богов.

Он замер. В его глазах мелькнуло что-то — не то надежда, не то страх, не то…

Понимание, что назад дороги нет.

— А если… если я откажусь?

Я наклонился ближе. Мое холодное дыхание коснулось его лица.

— Тогда ты останешься тем, кем был. Пастухом. Никем.

Он сглотнул.

— А если соглашусь…

— Ты изменишься навсегда.

Его пальцы сжались в кулаки, под кожей вздулись вены.

— Я… Я буду таким же, как ты, повелитель?

— Даже сильнее… Наша связь… Наша кровь даст нам обоим силы, которые и не снятся простым смертным. Тебе выпала редкая удача, сын мой…

Парень судорожно сглотнул.

— Я… я согласен.

В тот же миг мир взорвался.

Мое тело рассыпалось. Плоть, кости, даже одежда — всё превратилось в миллионы частиц магии, серебристо-бирюзовой, как Эфир, из которого я был соткан. Они завихрились в воздухе, сгустились вокруг парня, впитываясь в его кожу, в его кровь, в его душу.

Он закричал.

Не от страха — от боли.

Настоящей. Глубинной. Той, что разрывает человека на части и собирает заново.

А я смотрел за этим уже не глазами рухнувшего тела Ур-Намму, а будучи бестелесным призраком, наблюдающим за тем, как чужое сознание перетекает в новую оболочку.

Тело парня выгнулось, сухожилия натянулись, кожа покрылась трещинами, из которых сочился свет — ослепительный, неземной… Он рванулся, цепи лопнули, как нитки, и он рухнул на каменный пол, корчась в муках преображения.

А потом — обмяк.

Тишина.

Только его прерывистое дыхание нарушало мертвую тишину зала.

И затем…

Он встал.

Медленно, плавно — совсем не так, как двигался раньше.

Парень поднял руку, разглядывая ее, сжал кулак — и усмехнулся.

— Кажется, — сказал он, и его голос звучал уже совсем иначе — глубже, старше, как эхо из глубины веков, — Всё получилось.

Этот голос принадлежал Ур-Намму.

И теперь это тело — тоже его.

Мир вокруг меня разорвался в клочья.

Одно мгновение я был им — таким же как я, древним, всесильным пришельцем, с кровью десятков тысяч на руках. Я чувствовал их последние вздохи, их страх, их отчаяние — всё это вплелось в мою суть, как нити в паутину.

В следующее мгновение меня вышвырнуло назад, в настоящее, словно волной прибоя, смывающей сон.

Воздух ударил в лёгкие ледяным ножом. Я рухнул на колени, впившись пальцами в каменную плиту под собой. Ногти треснули, но я даже не почувствовал боли — только жгучую пустоту, оставшуюся после видения. Реальность плыла перед глазами, смешиваясь с остатками растворившегося прошлого.

— Где я?..

Голос звучал чужим, хриплым, словно я не говорил, а выковыривал слова из горла ножом.

Я медленно поднял голову.

Ветер.

Первое, что я ощутил — ветер. Горячий, сухой, пахнущий пеплом и древней пылью. Он рвал на мне одежду, хлестал по лицу, заставляя щуриться, пытался ослепить меня, вырвать последние остатки чужой памяти.

Это была вершина храма.

Небольшая площадка, окруженная черными, как ночь, балюстрадами — отполированными до зеркального блеска руками безымянных рабов. А за ней простиралось Урочище.

С высоты оно напоминало гигантскую рану на теле земли. Искаженные ландшафты, перекрученные, как кошмарный сон: леса из кристаллов, пронзающих небо, реки, текущие вверх, скалы, парящие в воздухе, словно осколки разбитого мира. И над всем этим — марево. Густое, переливающееся, словно масляная плёнка на воде, мерцающая всеми оттенками запретных цветов.

Но теперь…

Теперь я чувствовал его.

Не просто видел — ощущал каждой клеткой своего тела.

Храм дышал подо мной. Его камни, его древние стены, его суть — всё это пульсировало в такт моему сердцу, будто я держал руку на груди спящего дракона.

И заклинание…

Оно висело в воздухе, невидимое для обычного глаза, но для меня — теперь — осязаемое.

Сложное. Многослойное.

Ур-Намму создал это.

Я протянул руку, и магия отозвалась — тонкой дрожью, едва уловимой вибрацией, словно струна, задетая невидимым пальцем.