Император Пограничья 12 (СИ) - Астахов Евгений Евгеньевич

Никодим Харитонов, владелец трактира «Кружка и кость», подошёл ко мне с предложением открыть филиалы в рабочем посёлке. Хитрый торговец понимал, где деньги.

— Ваше Сиятельство, люди всё равно будут искать, где выпить после работы, — говорил он, поглаживая седеющую бороду. — Пусть лучше делают это в моих заведениях под присмотром, чем варят самогон в бараках.

Я согласился, но с условиями: никакого крепкого алкоголя после десяти вечера, полный запрет на продажу в долг, и мои люди имеют право проверять качество напитков. Ещё не хватало, что люди травились сивухой. Харитонов открыл три «филиала» — простые деревянные строения с длинными столами и лавками. К моему удивлению, это сработало лучше любых запретов. Люди собирались там после работы, пили медовуху или пиво, играли в кости и карты, общались.

А самым эффективным инструментом управления стали увольнительные в основную часть Угрюма. Я объявил их наградой за ударный труд — раз в неделю лучшая артель получала право провести воскресенье в остроге, посетить главный трактир с горячими обедами, рынок и торговые лавки с настоящим выбором товаров, помолиться в церкви, заглянуть в больнице доктора Альбинони, просто погулять по обустроенным улицам, а не по грязи рабочего посёлка. Люди бились за эти увольнительные сильнее, чем за деньги. Работали не за страх, а за совесть, боясь подвести товарищей и лишить всю артель награды.

Однако я понимал — одной дисциплиной и материальными благами людей не удержишь. Им нужна эмоциональная разрядка, культурный досуг, что-то для души. Иначе неизбежно будет достигнута точка кипения, что выльется в насилие.

Вспомнив о Градском, разорившемся театральном режиссёре из Твери, который снял для нас рекламный ролик, я связался с ним по магофону. Встреча состоялась через три дня в моём кабинете.

— Господин Градский, — начал я, когда передо мной предстал худощавый мужчина лет сорока с пышными усами, нервными движениями и горящими глазами фанатика искусства. — Буду говорить без обиняков. Предлагаю вам открыть театр в Угрюме.

Его глаза загорелись ещё ярче.

— Театр! Настоящий храм Мельпомены в этой глуши! Я поставлю Софокла! Еврипида! Мольера!

— Стоп, — остановил я его властным жестом, — давайте обсудим целевую аудиторию. У нас тысяча строителей, которые за день таскают камни и месят раствор. Думаете, после смены они побегут смотреть древнегреческие трагедии?

Собеседник поморщился, словно я предложил ему грызть сырую репу.

— Маркграф, искусство должно возвышать, а не опускаться до уровня толпы!

— А я считаю, что искусство должно быть понятным тем, для кого оно создаётся. Эти люди строят будущее Угрюма, рискуют жизнями в Пограничье. Но у них своя жизнь, свои заботы. Дайте им героев, в которых они узнают себя.

Режиссёр задумался, механически поправляя воротник поношенного сюртука.

— Что вы предлагаете? Площадные фарсы?

— Комедии — да. Но качественные. Простые любовные истории, где парень-плотник добивается руки дочери купца. Или драмы о мужестве — как простой Стрелец спасает деревню от Бездушных. И Шекспир, кстати, отлично подойдёт. «Ромео и Джульетта», «Укрощение строптивой» — эти пьесы цепляют всех, от герцога до конюха.

— Шекспир… — задумчиво протянул Градский. — Да, в его пьесах есть универсальность. Но костюмы! Декорации! Где я возьму актёров?

— Актёры — ваша забота. Слышал, ваша труппа распалась после банкротства. Соберите их. Предложите жильё, стабильное жалованье, возможность играть. Декорации — наши плотники построят. Костюмы — наймёте швей из беженцев.

— А репертуар?

— Начните с проверенной классики, адаптированной под местные реалии. Превратите Венецианского купца в торговца из Владимира, английского лорда — в боярина. Люди должны видеть знакомый мир, понимать мотивы героев.

Градский оживился, в его глазах замелькали искры творческого азарта.

— Адаптация импортных пьес под быт Пограничья… Интересная задача! «Гамлет» в декорациях княжеского двора, «Отелло» среди Стрельцов… Да, это может сработать!

— Вот и славно. Даю вам здание бывшего склада возле главной площади. Переделаете под театр. Бюджет на первое время — триста рублей. Премьера через месяц.

Градский ушёл окрылённый, уже бормоча что-то про революцию в провинциальном театре. Через неделю он вернулся с половиной своей старой труппы — голодные, но талантливые актёры ухватились за шанс стабильной работы.

Параллельно я распорядился построить простейший стадион — ровное поле с беговыми дорожками, площадки для игры в мяч, турники и примитивные тренажёры из брёвен и камней. Людям требовалась физическая разрядка, не связанная с работой.

Чтобы поощрить интерес, я объявил о еженедельных соревнованиях с призами. За победу в беге — десять рублей. За победу в командной игре с мячом — по пять рублей каждому игроку победившей команды. Артели начали формировать свои команды, появилось здоровое соперничество.

А потом произошло то, чего я не планировал, но что обрадовало меня больше любых отчётов о производительности. В одном из бараков собрались несколько рабочих с музыкальными инструментами — гармонь, балалайка, гитара, даже какая-то дудка нашлась. Начали играть для себя, потом для соседей. Через неделю их «концерты» собирали по полсотни слушателей.

Старик Седаков, проходя мимо, заметил:

— Вот это правильно, воевода. Люди сами находят, чем душу занять. Не всё ж камни таскать да раствор месить.

Ещё забавнее вышло с состязаниями острословов в филиале «Кружки и кости». Началось с обычной перепалки двух плотников о том, чья артель криворукая. Но вместо драки они начали соревноваться в шутках и колкостях. Народу так понравилось, что Харитонов учредил еженедельные «бои на языках» — два добровольца выходят в круг и обмениваются шутками про артельную жизнь, стройку и начальство. Победителя выбирают криками и свистом. Приз — бесплатная выпивка на неделю.

Среди постоянных победителей выделился плотник из рязанской артели, Семён Говорун. После нескольких побед он перестал ждать соперников и начал выступать один — стоял на перевёрнутом ящике и час травил байки про артельную жизнь. Как фон Штайнер объясняет важность симметрии. Как новички путали светокамни с обычными и пытались их поджечь. Как новичок первый раз увидел Бздыха. Как Захар торговался с поставщиками.

Однако Семён не просто рассказывал — он разыгрывал целые сценки в лицах, меняя голоса, имитируя походки, корча рожи. Однажды изобразил спор трёх артельных старшин о том, кто будет класть фундамент общежития, так точно, что сами старшины смеялись громче всех. Через месяц на его «представления» собиралось по сотне человек, и Харитонов начал брать входную плату — пять копеек с человека, половина Семёну.

К концу первой недели октября мой эксперимент можно было считать удачным. Строительство шло полным ходом — уже возвышались стены первого корпуса студенческого общежития. Рабочие не бунтовали, не устраивали пьяных драк, не поджигали бараки. Более того — они начали обживаться, пускать корни.

В воскресенье я прошёлся по рабочему посёлку инкогнито, накинув простой плащ. В одном из филиалов «Кружки и кости» мужики обсуждали вчерашний футбольный матч между суздальцами и ростовчанами. На площади музыканты-самоучки наяривали весёлую плясовую, а молодёжь танцевала. Возле ремонтируемого театра Градский с жаром объяснял плотникам, как должна выглядеть сцена.

Я усмехнулся. Месяц назад здесь был хаос — грязные бараки, пьяные драки, угроза эпидемии. Теперь это начинало походить на настоящий город. Грубый, простой, но живой.

Возвращаясь в дом воеводы, я думал о том, что любой город начинается не с дворцов и армий, а вот с таких простых вещей — театра для рабочих, футбольного поля, музыкантов на площади. Дать людям не только хлеб, но и зрелища, не только работу, но и отдых, не только выживание, но и жизнь.

На следующий день, под ярким октябрьским солнцем, на площади перед первым законченным корпусом студенческого общежития собралась внушительная толпа. Рабочие всех артелей, маги, студенты академии — все пришли посмотреть на торжественную сдачу здания. Четырёхэтажное строение из светлого камня с правильными рядами окон возвышалось как символ новой эпохи Угрюма.