Навола - Бачигалупи Паоло

Таверна «Л’Орсо» позволяла мне ненадолго стать кем-то другим, а не ди Регулаи. Мне нравилось здешнее тепло, нравились длинные столы, испещренные порезами от ножей и вмятинами от кружек. Нравилось столпотворение студентов, среди которых иногда мелькал случайный университетский маэстро, заглянувший к молодежи. Нравилось, что юноши и девушки флиртовали друг с другом, а иногда целовались у всех на глазах, к величайшему веселью окружающих, которые в таких случаях принимались барабанить ложками по темному дереву столов. Иногда несколько студентов приносили музыкальные инструменты, и звучали песни, и мы обнимали друг друга, раскачиваясь туда-сюда, распевая про весну, про мальчика у замочной скважины, про фат, про Наволу.

Здесь у меня всегда поднималось настроение, словно окружающие тепло и радость возносили меня над землей. Я почти чувствовал их внутри себя и не мог сдержать улыбку. Таверна «Л’Орсо» доброе место, утверждал наш друг Тоно. Построенное на доброй земле, облюбованное добрыми фатами — и потому исполненное доброжелательности.

Сегодня ставни, сделанные из тяжелого дерева и закрытые в зимние месяцы, были распахнуты, чтобы впустить свежие ветра. И у одного из больших окон, за длинным столом, омываемым воздухом и светом, уже играли в карталедже наши друзья Бенетто Куччиайо и Дюмон Д’Энри, чужестранец из Шеру.

Заметив нас, Бенетто высунулся в окно.

— Кулоточчими! Неужели фаты Калибы обманывают меня? Или перед моими глазами Давико ди Регулаи собственной персоной?

Я отвесил поклон.

— Ай, Давико! — улыбнулся Дюмон. — Мы гадали о твоей судьбе.

— Гадали? Чи! — сказал Бенетто. — Мы думали, что ты погиб в буре Урулы, утонул и погрузился на самое дно Лазури. Или был съеден каменным медведем в Глубокой Ромилье. Или, быть может, тебя похитили ради выкупа эти пьющие грязь боррагезцы. Иначе почему ты так редко видишься с нами, своими ближайшими друзьями? Я сказал Дюмону, что ты никогда бы нас не бросил, а значит, с тобой стряслось ужасное несчастье, с которым ты не в силах справиться.

— Если это несчастье зовется сианой Ашьей, то ты не ошибся, — заявил Пьеро, влезая внутрь через окно и отталкивая Бенетто, чтобы освободить себе место. — Наш мальчик едва унес ноги.

Дюмон подвинулся, позволяя Джованни тоже забраться в таверну и присоединиться к Пьеро на противоположной скамье.

— Все говорят, что ты больше не будешь с нами учиться, — сказал Бенетто. — Я им не верю.

— Это правда, — возразил Чьерко, обняв меня за плечи. — Через месяц наш юный Давико получит сначала имя, затем жену, а затем и Банка Регулаи — и у него не останется времени на нас, паршивых вианомо.

— Это неправда! — возразил я.

— Нельзя быть таким наивным, друг мой, — ответил Чьерко. — Если все настолько плохо сейчас, представь, что будет, когда ты сядешь за доску рядом с отцом. — Он протиснулся в окно, вызвав всплеск ругани и толкотни. — Ай! Подвиньтесь, свинорылые фескатоло! Я не один.

— С чего мне двигаться? Это я захватил столик, — проворчал Бенетто, но уступил, и Чьерко втиснулся на скамью, не реагируя на мрачные взгляды сидевших на дальнем краю студентов.

Я бы последовал за друзьями в окно, но со мной были Ленивка и Полонос. А кроме того, сиана Грасса наблюдала из дверей таверны, нахмурив брови. Она не любила собак, даже таких хороших, и потому я бы не смог протащить Ленивку внутрь.

Я велел собаке сидеть под окном и ждать меня, а потом, под грозным взглядом сианы Грассы, принес ей миску маринованной свинины пакуапеццо и миску с водой. Хотя сиана Грасса явно была недовольна, что я кормлю собаку блюдами, предназначенными для студентов, хочется верить, что она хотя бы немного одобряла мою верность другу.

Позаботившись о Ленивке, мы с Полоносом присоединились к моим приятелям, для чего воспользовались более традиционным входом. Сегодня, благодаря раннему прибытию Бенетто и Дюмона, нам принадлежал стратегически важный конец стола, примыкавший к стене и окну, где дул свежий ветерок, и потому мы организовали оборону от других студентов, посягавших на нашу территорию. В этом нам помогло покрытое шрамами лицо Полоноса, который уселся спиной к столу и, вытянув ноги, стал небрежно чистить ногти кинжалом.

Постепенно, по мере окончания лекций, в таверну набивалось все больше студентов, среди которых были и друзья, и мало-помалу наша веселая компания захватывала пространство подобно тому, как скипианцы когда-то захватили Беккамский полуостров, — медленно, кусок за куском, пока другие не сдались, и вот уже стол целиком наш, вместе с тяжелыми глиняными кувшинами разбавленного вина сианы Грассы, добрым хрустящим хлебом и мисками с маринованной свининой. Когда народу стало много, мы затеяли новые партии в карталедже, в то время как другие смотрели, оценивали различные тактики, а иногда и откровенно жульничали.

Немного позже у окна появилась Челия со своей подругой Никколеттой.

— Я увидела снаружи Ленивку и поняла, что ты здесь. Ашья не обрадуется — она тебя ищет.

— Откуда тебе знать? — резко ответил я. — Тебя весь день не было.

— У меня были дела.

Она сказала это легкомысленно, и я бы поверил, если бы не видел, как она кралась по улицам Наволы.

— Дела? Ты так это называешь? — Я старался говорить небрежно, но Челия одарила меня странным взглядом, и я понял, что не смог скрыть раздражения.

— Ты обиделся, Давико? У меня есть поручения, как и у тебя. Покупать шоколад, относить послания ткачам и инструкции поварам — Ашья буквально использует меня как прислугу. Столько заданий, тут и там, и все ради тебя и твоего праздника.

— Так вот чем ты занималась?

Я изучил ее лицо, высматривая признаки лицемерия, но ничего не нашел. Ни вины, ни стыда за ложь, ни смущения за тайны. Клянусь фатами, Челия овладела искусством фаччиоскуро. Меня очень встревожило, как ловко она обращалась со своим лицом. Я сменил тактику.

— Ты должна была быть со мной, — сказал я. — Отгонять Ашью.

— Чи. — Она цокнула языком, как это делала Ашья, и изобразила притворную жалость. — Бедный Давико, отцовская наложница жестоко с ним обошлась. — Челия ущипнула меня за щеку. — Несчастный малыш. Его кололи портновскими булавками и заставляли стоять смирно. Бедный, несчастный малыш. Поверито сиолито.

— Меня действительно кололи. — Я раздраженно оттолкнул ее руку. — Причем неоднократно. И все это время Ашья цокала языком и разглядывала меня, словно кусок говядины на прилавке мясника.

Никколетта, подруга Челии, рассмеялась.

— Тебе следует сказать спасибо, Давико. У сфаччианы отличный вкус. Половина Наволы руководствуется ее выбором, и, — тут она окинула меня взглядом, — тебе бы тоже не повредило.

— Давико одевается в темноте, на ощупь, — сообщил Джованни, не поднимая глаз от карт. — Нельзя винить его в том, что он делает выбор вслепую.

— Это многое объясняет, — согласилась Никколетта.

— С моей одеждой все в порядке. — Я толкнул локтем Джованни, но все мое внимание было приковано к Челии. — Так где ты была?

— Ай, Давико, ты зануда. — Она легкомысленно махнула рукой. — Я была тут и там, далеко и близко, и все это тебя не касается. А теперь подвинься. — Она подобрала юбки и влезла в окно, втиснувшись рядом со мной; Никколетта последовала за ней. — Мы в игре.

Девушки взяли в руки карты, и игра стала еще более хаотичной, со множеством гамбитов и переменчивых союзов; каждый из нас стремился собрать карты у себя, отняв их у противников, и если бы я себе позволил, то смог бы на время забыть, что у Челии есть от меня секреты и что она ведет тайную жизнь, о которой больше никто за этим столом не догадывается.

Разновидность карталедже, в которую мы играли, подразумевала многочисленные подначивания и двусмысленности, и Дюмон, не бывший уроженцем Наволы и приехавший из далекого северного Шеру вместе с отцом, одним из послов тамошнего короля, жаловался на игру.

— В этом нет смысла! — ворчал он.

— Для нас — есть.

— Это потому, что вы наволанцы. Изворотливые, изворотливые, изворотливые, как говорит мой отец.