Навола - Бачигалупи Паоло

— Ну конечно. А также играл бы в карты дни напролет. И чем бы платил за все это?

— Ну, если бы у меня были простые запросы, думаю, я мог бы работать нумерари. Или в Каллендре, на какого-нибудь третьего министра финансов.

— Сфай, Давико. Ты метишь слишком низко, — поддразнила меня Челия. — Нужно метить хотя бы на второго министра.

— На самом деле, будь у меня выбор, я бы пошел в ученики к Деллакавалло.

— К врачу? — Челия сдвинула брови. — Ты бы стал врачом?

— А почему нет? — Высказанная вслух, эта идея понравилась мне еще больше. — Деллакавалло сказал, что у меня талант. Я умею обращаться с травами и бальзамами, находить нужные лекарства, и я разбираюсь в болезнях.

— Ты знаешь, от чего страдает Пенек или Ленивка — и думаешь, что это делает тебя целителем?

— На лицах больных нет места фаччиоскуро, — ответил я.

— Ты говоришь так только потому, что сомневаешься, что сможешь сравняться с отцом. Вот в чем причина.

Я издал горький смешок. Ее слова попали точно в цель.

— Ты слишком хорошо меня знаешь. — Во мне поднялась волна отчаяния. Я сглотнул, пытаясь сдержать эмоции, не дать голосу дрогнуть. — Ты слишком хорошо читаешь, сестра.

Выражение ее лица смягчилось.

— По крайней мере, тебя я могу прочесть.

— Думаю, ты видишь мою душу насквозь.

Произнеся эти слова, я понял, что они истинны, и удивился, как такое возможно, почему Челия читает меня столь легко — и остается полной тайн. Как может она знать обо мне все, в то время как я почти ничего о ней не знаю?

— Думаю... — Я снова сглотнул, пытаясь держать себя в руках. — Думаю, я плохо гожусь для такой жизни.

— В чем причина твоей тревоги, Давико? Вся эта печаль из-за плохой игры в карты?

— Если человек не умеет играть в карталедже, какой из него наволанец? Разве не так говорят?

Она рассмеялась.

— А еще говорят, что если у тебя нет любимого виноградника и любимого вина, то какой из тебя наволанец. Это мелочь. Най, меньше, чем мелочь. Пикомито. Пикотиссимо. Пико...

— Хватит. Басти.

— Просто у тебя были плохие учителя. — Она пренебрежительно махнула рукой. — Будь твоим учителем я, ты бы уже стал мастером карталедже. Ун маэстро ди фаччиоскуро.

— Каззетта сдался. Думаешь, ты лучше его?

— Каззетта? Чи. Я вдвое коварней Каззетты, — надменно ответила она.

Меня невольно встревожили ее слова, то, что она гордится своими секретами.

— Думаешь, ты в этом мастер?

— Я лучше Каззетты. Он всего лишь мужчина. Фаччиоскуро — женское оружие. Самое острое из всех, какими может владеть женщина. Мужчина никогда не заглянет к ней в сердце, потому что ее лицо всегда будет отражать его самого, словно угодливое зеркало.

Я узнал цитату.

— Это Лисана ди Монетти. Одно из ее стихотворений.

— «Лесная заводь», — кивнула Челия и процитировала:

Лицо женщины должно быть зеркалом,

Чтобы никогда не выдавать ее душу,

Иначе мужчина начнет бояться,

Если когда-либо узнает правду.

Он станет называть ее

Демо́ной, Фатой,

Хотя она всего лишь желала любви,

Он вырежет ее сердце из груди

За искренность.

— Ты в это не веришь, — сказал я.

Она пожала плечами:

— Я знаю, что мужчинам больше нравится смотреть на себя, чем на правду своих женщин.

— Я не такой, — возразил я.

— Нет. Конечно, ты не такой.

Я остановился.

— Ай! Ты поступаешь со мной так прямо сейчас. Говоришь мне то, что я хочу услышать.

— Я не...

— Да! Я вижу тебя. Не думай, будто я тебя не вижу. Ты говоришь одно, а имеешь в виду совсем другое. Ты приспешница сиа Лисаны! Сегодня ускользнула и бросила меня на растерзание Ашье и ее портному, без всяких объяснений...

— Оставь своей сестре ее тайны. У меня должны быть дамские секреты.

В ее устах это прозвучало по-девичьи, дразняще и кокетливо, но я видел, как она скрылась в садах удовольствий сиа Аллецции, и потому отнесся к ее словам более мрачно. Я понял, что совсем ее не знаю. Где она научилась так поддразнивать? Так игриво трепетать веками? Так искусно манипулировать моими чувствами, что, не будь я начеку, отвлекся бы, убрел в сторону и заблудился? Точно так же лесные фаты заманивали разгневанного мужа, когда тот являлся мстить Калибе. Челия хочет обмануть и одурачить, даже сейчас.

— Я тебя видел, — отрывисто произнес я.

Это застало ее врасплох.

— Видел что, Давико?

Теперь, произнеся эти слова, я не собирался брать их назад.

— Видел, как ты крадешься по улицам. Как идешь к воротам сиа Аллецции ди Виолеттанотте. Как входишь в них.

Челия рассмеялась.

— Видел, как я вхожу. Чи. — Она презрительно махнула рукой. — Значит, ты ничего не видел.

Челия повернулась, чтобы продолжить путь, но я схватил ее запястье.

— Я видел, как ты вошла в ворота куртизанки. А когда спросил, где ты была, ты солгала. А когда спросил снова, ты увильнула от ответа. Если бы я не видел это своими глазами, то не узнал бы, что твои слова фальшивы, а на лице — маска.

— Это ерунда. Я солгала, потому что это тебя не касалось.

Она попыталась освободиться, но я притянул обратно к себе.

— Ты пачкаешь имя Регулаи.

— Твоя сестра может запачкать твое имя не больше, чем ты сам.

— В этом ты мне не сестра. Ты сделала из себя игрушку для мужчин.

— Ай? Ми вери дичи?43 — Ее темные глаза гневно сверкнули. — Значит, мы не брат и сестра теперь, когда я тебя смущаю? Вот я ди Регулаи — а вот всего лишь ди Балкоси? Сфай, Давико. Столь быстро принял — и столь быстро выгнал. И все из-за своего смущения.

— Смущения? — Я потрясенно уставился на нее. — Это слишком слабое слово. Что скажут люди о моем отце, если ты стала наложницей, пока он хранил честь твоего имени под своей крышей?

— Они ничего не скажут, потому что ничего не узнают.

— Тогда как ты объяснишь это моему отцу? Ашье? Как объяснишь им, что стала шлюхой?

— Шлюхой? — Губы Челии скривились, и она с жалостью посмотрела на меня. — Ай, Давико. Я ничего им не скажу, потому что они и так знают.

Я уставился на нее. Сказать, что я был ошеломлен, — все равно что назвать ошеломленной корову после удара мясницкого молота. Внезапно город у меня под ногами словно накренился. В мире не осталось ничего твердого.

— Они... знают?

Натянутая улыбка играла на губах Челии.

— Иногда Ашья сама меня туда приводит. О! Это тебя тревожит, Давико?

— Ашья приводит тебя туда?

— Часто. — Челия тряхнула волосами. — Ей нравится сопровождать меня.

Я онемел. Просто таращился на нее, разинув рот, словно рыба, умирающая на влажном речном берегу. Челия насмешливо наблюдала за мной, и в ее темных глазах я увидел водоворот знания; эти глаза словно говорили мне, что она — женщина, а я — ребенок и ничего не ведаю о мире.

— Итак? Что ты об этом думаешь, Давико? Можешь это вообразить? — Она дразняще облизнула губу. — Ты ведь видел рисунки Адиво в библиотеке отца, а значит, должен быть в состоянии представить. Только подумай. Я. Ашья. Сиа Аллецция. Три женщины, пьяные от вина, наши конечности переплетены, мужчины смотрят. Подумай. Расшнурованные корсажи, вздымающиеся груди, задранные юбки, ищущие под ними пальцы... — Она застонала. — О... о... о... Сиа Аллецция такая мастерица, ее язык, ее поцелуи на моих бедрах...

Она умолкла, рассмеявшись при виде моего шока.

— Ай! Давико! — Она снова рассмеялась. — Ты сидишь над рисунками Адиво с высунутым языком, точно собака, но, когда дело доходит до реальных женщин, у тебя столько предрассудков.