Навола - Бачигалупи Паоло

— Это правда... то, что вы?..

— А разве ты не это себе представил? — Глаза Челии сверкнули, но потом она смягчилась. — Матра ди Амо, Давико. Твое лицо... Я больше не могу тебя мучить. Почему ты вообразил такое? Почему твой разум полон таких мыслей?

— Потому что я тебя видел!

— Чи. Ты меня видел. Видел, как я вошла в сладострастное поместье госпожи Аллецции — и, войдя туда, шагнула в царство твоих лихорадочных мальчишеских грез, в которых ты теребишь свой член каждую ночь, пока тот не отвалится.

Я видел, что она со мной играет, но все равно покраснел.

— Пожалуйста, Челия. Я не понимаю.

— Что, если я скажу, что у тебя нет права знать? Нет права спрашивать? Если у тебя столько предрассудков, спроси Ашью. Или своего отца. Это он меня послал.

— Мой отец? — Я был потрясен. — Он хочет сделать из тебя куртизанку?

— Сфай, Давико! — Она шлепнула меня по голове, но нежно. — Ох уж этот твой разум! Если я говорю, что тебя не касается, как я провожу время, зачем ты настаиваешь?

Я не знал, что сказать. Я был смущен и пристыжен, потому что не мог представить Челию в роли куртизанки и не мог представить, чтобы отец отправил ее получать эту профессию. Челия была моей сестрой, моим другом... Она была большим, чем могли выразить обычные слова.

Ее лицо смягчилось.

— Ай, Давико, — вздохнула она. — Ты еще такой мальчик. Для тебя есть только хорошее или плохое, правильное или неправильное, просто и ясно. Ты наволанец — и все равно хочешь, чтобы мир был прозрачным как стекло, в то время как на самом деле он состоит из грязи и смятения. И все равно вот он ты, желаешь, чтобы все стало простым, ясным, как свет Амо. Для тебя существует только сверкающий горный поток — или сточная канава. Теперь ты считаешь, что я лишена добродетели, что я шлюха, а твой отец делает из меня проститутку.

— Най...

— Най, Давико. — Она вскинула руку, заставляя меня умолкнуть. — Ты меня осудил. Я скажу тебе, что сиа Аллецция — хорошая женщина, невзирая на ее профессию, а может, благодаря ей. Она та, кто она есть, и я испытываю к ней глубочайшее уважение. Как и Ашья. Как и твой отец. Чем бы она ни была в лихорадочных фантазиях, которым предаетесь ты и твои друзья, она больше этого, больше, чем ты можешь представить. И не вопреки своей жизни, а благодаря ей.

— Я не понимаю.

— Аллецция понимает мир мужчин, — сказала Челия. — Понимает разум мужчин. Она подчинила своей воле семерых — и они рады подчиняться.

— Я думал, их четверо.

— Семеро. По одному на каждый день недели. — Она рассмеялась при виде моего потрясения. — Послушай меня внимательно, Давико. Ашья приводит меня к сиа Аллецции, потому что Аллецция разбирается в тех областях, где пересекаются мужчины и женщины. Она разбирается в путях мужчин и любезно делится своим знанием. Ты и я, Давико, мы с тобой живем в одном мире — но дороги у нас очень разные.

— Ты...

— Ай! Давико! Вечно про секс!

Я повесил голову.

— Най, Давико. Сиа Аллецция учит не искусству любви. Она учит искусству отношений. Это разные вещи, пусть и близкие. Я не шутила, говоря, что фаччиоскуро — женское оружие, а не мужское, потому что зачастую это единственное оружие, дозволенное женщине. И потому я учусь читать приглушенные эмоции, подавленные чувства, скрытую боль и темные намерения. Я учусь вещам, которые должна знать женщина, чтобы выжить в мире мужчин, и Аллецции много об этом известно. Твой отец отправил меня к ней не ради секса, а ради охраны и защиты, потому что он хочет, чтобы я разбиралась в мужских недрах и тьме и не оказалась беззащитной перед ними в этом мире. Я беседую со многими женщинами, и каждая учит меня тому, что я должна знать, потому что мне недостаточно уметь отравлять, как Каззетта, или владеть мечом, как Аган Хан. Я должна знать пути, по которым прошли представительницы моего пола, и ловушки, которых им удалось избежать. Мы оба наволанцы, Давико, но мужчины и женщины ходят по разным улицам, даже когда идут вместе, держась за руки. Твой отец это знает. Ашья это знает. Аллецция это знает. А потому спрячь свои подозрения и страхи и поверь, что твой отец и Ашья заботятся обо мне, быть может, не меньше, чем о тебе. И потому хотят подготовить меня к путям, по которым мне предстоит пройти.

Мне стало стыдно, что я усомнился в ней.

— Прости меня. Я не должен был воображать... не должен был думать... — Я смятенно умолк, а Челия вновь рассмеялась.

— Ай, Давико. Теперь ты делаешь из меня невинную деву. Позволь мне просто быть собой. Не больше и не меньше. Я бы хотела, чтобы ты знал меня такой, какая я есть, и я надеюсь, что всегда буду знать тебя. Друг для друга мы будем теми, кто мы есть.

Она взяла меня за руку, притянула к себе и положила голову мне на плечо.

— Давай просто будем собой, — сказала она, и я понял, что наша дружба восстановлена.

МИФ ОБ ЭРОСТЕЙЕ

рассказанный менестрелем в Парди, в присутствии многочисленных слушателей

Это история из дней до великих империй, до того, как Сьенеллеус стал королем База. До того, как широкая синяя Лазурь коснулась Зурома и Чата. До того, как пал великий город Энецциум. В те времена боги часто бродили по земле, а человек и животные были равны. Это история случилась до того, как к власти пришел Амо.

В те времена имя Эростейи было хорошо известно. Его пели на вершинах самых высоких гор и шептали на дне самых глубоких долин. Его произносили на самых дальних берегах, потому что Эростейя славилась своей красотой — и ее знали во всех краях, где люди овладели музыкой языка.

Но хотя имя Эростейи было известно, сама она жила вдали от человека, в чаще скрытых лесов того края, что мы сейчас зовем Глубокой Ромильей, ведь красота — это одновременно благословение и проклятие, и каждый увидевший Эростейю преисполнялся ужасной тоски и вожделения. Мужчины желали обхватить руками ее тело и пытались силой раздвинуть ей бедра. Женщины хотели лечь рядом с ней, целовать ее губы, а потом ревниво украсть ее кожу и выдать за свою собственную. И потому Эростейя убежала из дома и поселилась вдали от людей, среди торжественных высоких деревьев и чистых прохладных ручьев, в компании птиц и зверей. Там, в диких краях, не звучал язык людей и на нее никто не посягал.

Однако Эростейю не забыли. Встречавшие ее люди с благоговением рассказывали о ее красоте. Поэты слагали стихи. Моряки пели песни. Женщины сравнивали себя с самой сущностью Эростейи. Хотя она ушла, воспоминания о ней росли, потому что такова человеческая природа.

Люди сочиняли истории про то, чего не видели.

Что до Эростейи, она жила свободной в горных долинах. Укрывалась от солнца под пятнистым зеленым пологом колышущихся белых тополей. Питалась лесными плодами, купалась в ручьях, которые неслись, чистые и смеющиеся, с высоких горных снегов. Ей пели птицы, а об опасности ее предупреждали крошечные олени, которыми славится Ромилья и которые ради нее навостряли уши и принюхивались. Когда рядом оказывались люди, теневые кошки и туманные волки прогоняли их, и каждую ночь Эростейя мирно спала, свернувшись в теплой компании каменных медведей.

Но однажды, когда Эростейя купалась у берега среди пены и брызг, ее увидел Скуро, который в те дни много бродил по миру. Он возвращался в свои Невидимые земли, а место, выбранное Эростейей, находилось рядом с серной пещерой, где лежал вход в его царство.

Увидев, как она купается, Скуро спрятался в пещере и следил за Эростейей из теней, а когда она вышла из воды и солнце поцеловало ее кожу, он пришел в восторг: Эростейя, восхитительная и безмятежная, была красивей любой женщины мира, потому что была свободна от мужских взглядов и думала, что ее нагота принадлежит ей одной.

Разглядывая естественную красоту Эростейи, Скуро устыдился, поскольку видел, что похищает то, чего ему не давали. И он ушел, укоряя себя.