Лекарь Империи 6 (СИ) - Лиманский Александр

Я активировал измерительную функцию, провел линию от одного края стенки до другого.

— Двадцать семь миллиметров в базальном отделе. Двадцать пять в среднем сегменте. Это почти в три раза больше нормы!

— Асимметричная гипертрофия! — Ерасов водил пальцем по экрану, бормоча как в трансе. — Смотрите! Задняя стенка левого желудочка — всего двенадцать миллиметров! А перегородка — гигантская! Соотношение больше двух к одному! Классическая картина!

Он повернулся ко мне, и в его глазах больше не было враждебности — только смесь восхищения и профессионального восторга.

— Коллега Разумовский, вы абсолютно правы! Но это еще не все! Смотрите — систолическое движение передней створки митрального клапана!

Я переключил в M-режим через митральный клапан.

— SAM-синдром, — кивнул я. — Систолическое движение кпереди. Передняя створка в систолу присасывается к гипертрофированной перегородке.

— Что создает динамическую обструкцию выносящего тракта левого желудочка! — Ерасов был как ребенок, получивший новую игрушку. — Покажите градиент! Нужен постоянно-волновой допплер!

Я переключил режим, установил контрольный объем в выносящем тракте левого желудочка.

— Седая моя голова… — Ерасов схватился за голову. — Пиковый градиент восемьдесят шесть миллиметров ртутного столба! В покое! Это же тяжелая обструкция.

— Я ничего не понимаю! — взорвался Ушаков. — Говорите по-человечески! Что с моим сыном⁈ Какие градиенты⁈ Какие синдромы⁈

Фырк, который снова осмелел и выбрался из-под стола, хихикнул у меня на плече.

— Лекари и их птичий язык! Специально придумали, чтобы пациенты чувствовали себя идиотами и платили больше!

— Не совсем так, но доля правды в этом есть, — мысленно ответил я.

Я отложил УЗИ-датчик, вытер гель с груди Максима и повернулся к Ушакову. Теперь мне нужно было стать не диагностом, а переводчиком.

— Граф, давайте я объясню простыми языком. Представьте сердце как насос. Четыре камеры, которые последовательно сокращаются и перекачивают кровь.

Я показал на своей груди, рисуя в воздухе контуры.

— Правое предсердие принимает венозную, «отработанную» кровь от всего тела. Правый желудочек качает ее в легкие, чтобы насытить кислородом. Левое предсердие принимает эту свежую, обогащенную кислородом кровь из легких. И, наконец, левый желудочек — самая мощная мышца — качает ее под большим давлением по всему телу, к каждому органу, к каждой клетке.

— Это я понимаю. Дальше?

— Между правым и левым желудочками есть мышечная стенка — перегородка. В норме она должна быть тонкой и эластичной. У вашего сына эта стенка аномально, чудовищно толстая. Почти в три раза толще нормы. Это врожденное генетическое заболевание, которое передается по наследству.

— Но он же всегда был абсолютно здоров! Проходил все медкомиссии для спортивной секции! Никогда ни на что не жаловался!

— Потому что его молодой, сильный организм до поры до времени компенсировал этот дефект. Но сегодня…

Я сделал паузу для драматического эффекта, давая ему осознать весь ужас ситуации.

— Удар по голове вызвал сильнейший стресс. В кровь произошел мощнейший выброс адреналина и других стрессовых гормонов. Сердце начало биться чаще и гораздо сильнее. Но из-за утолщенной перегородки выход из левого желудочка, через который кровь должна поступать в аорту, резко сузился. Сердце пытается качать сильнее, а выход почти перекрыт.

Ерасов подхватил, видимо, не в силах молчать от профессионального азарта:

— И это спровоцировало острую левожелудочковую недостаточность! Отек легких! А потом, из-за кислородного голодания самого миокарда, — фибрилляцию желудочков! Блестящая, просто блестящая диагностика, коллега!

Он повернулся к Ушакову.

— Ваше сиятельство, лекарь Разумовский только что спас жизнь вашему сыну. Если бы мы продолжали лечить травму головы, упустив истинную причину…

— Он бы умер, — закончил я за него ровным, безэмоциональным тоном. — При следующем стрессе. Может, завтра, на экзамене. Может, через неделю, на тренировке. Но это случилось бы обязательно. Драка просто стала спусковым крючком для бомбы, которую он носил в своей груди с самого рождения.

Ушаков побледнел.

Его лицо из багрового стало пепельно-серым. Он медленно опустился на стул, который кто-то из охранников предусмотрительно подставил ему под колени.

— Вы хотите сказать… мой сын мог умереть в любой момент?

— Более того, — я посмотрел на Ушакова. — Вам повезло, что это случилось именно сегодня. Именно здесь. Именно сейчас.

— ПОВЕЗЛО⁈ — граф вскочил со стула, его глаза снова вспыхнули яростью. — Мой сын чуть не умер, а вы говорите — повезло⁈

— Да, повезло, — я ответил жестко, не отводя взгляда. — Потому что если бы не драка с Альбертом фон Штальбергом, если бы приступ не случился на приеме в доме барона, где я по чистой случайности оказался рядом, если бы я не удержал вашего сына на «Искре» до приезда скорой — он был бы мертв. Просто упал бы переживая расставание с девушкой или еще что-то и умер. И никто бы не понял, отчего.

Тишина.

— До приезда скорой? — Ерасов повернулся ко мне, его лицо выражало абсолютное неверие. — Вы держали пациента в состоянии фибрилляции желудочков на чистой «Искре» До приезда скорой?

— Больше десяти минут, — кивнул я.

— Это невозможно! — Ерасов схватился за голову. — Максимальное документированное время поддержания жизни «Искрой» при остановке сердца — три минуты! И то, Магистр-целитель после этого месяц в коме провел! Выгорание магических каналов четвертой степени!

— Ну, я не в коме, — я пожал плечами. — Правда, «Искра» выжжена подчистую. Даже легкое тепло не сгенерирую.

Фырк, невидимый для остальных, встал на задние лапки на моем плече, гордо выпятив свою пушистую грудь.

— Вот он какой, мой двуногий! Герой! Спаситель! Десять минут держал! Рекорд мира! Нужно в Книгу рекордов Гильдии записать!

Шипа, наблюдавшая со стороны с невозмутимым видом, фыркнула.

— И чуть не умер при этом. Я чувствую — твои магические каналы на волоске от полного, необратимого выгорания. Еще немного, и стал бы магическим инвалидом навсегда.

— Знаю, — мрачно согласился я. — Но выбора не было.

— Как вы это сделали? — Ерасов смотрел на меня с благоговением. — Это же за гранью человеческих возможностей!

— Адреналин. Упрямство. И четкое понимание, что если я отпущу — парень умрет.

— Так а что теперь? — голос Ушакова был надломленным, полным страха. Он смотрел то на меня, то на Ерасова. — Это лечится? Нужна операция? Пересадка сердца?

Я переглянулся с Ерасовым. Тот едва заметно кивнул — мол, давай, объясняй, у тебя лучше получается.

— Граф Ушаков, — я присел на край кушетки, потому что сил становилось все меньше. — Я буду с вами предельно честен. Гипертрофическая кардиомиопатия неизлечима. Это генетическое заболевание, мутация в генах, которые кодируют белки сердечной мышцы. Мы не можем изменить генетику. Пока не можем.

Лицо Ушакова стало серым. Руки, лежавшие на коленях, задрожали.

— То есть мой сын… обречен?

— НЕТ! — я поднял руку, мой голос стал тверже. — Не обречен. Совсем нет. При правильном, постоянном лечении люди с ГКМП живут долгую, практически полноценную жизнь. Да, с определенными ограничениями. Да, под постоянным наблюдением. Но живут.

— Что… что нужно делать?

Ерасов подошел ближе, включился в разговор, его голос был уже не голосом разгневанного администратора, а голосом опытного реаниматолога.

— Первое — медикаментозная терапия. Пожизненная. Бета-блокаторы — это препараты, которые снижают частоту сердечных сокращений и их силу. Сердце начинает работать спокойнее, экономнее. Это уменьшает обструкцию выносящего тракта и снижает риск аритмий.

— Конкретно — бисопролол или метопролол, — добавил я. — Начнем с малых доз, будем медленно титровать под контролем ЧСС и артериального давления.

— Второе — антиаритмические препараты при необходимости, — продолжил Ерасов. — Амиодарон или соталол. Для профилактики жизнеугрожающих нарушений ритма.