Последний вольный (СИ) - Волох Виктор

Я глубоко вдохнул сырой речной воздух. Крики ворон звучали как насмешка.

— Ответ — нет. Ищи другого дурака.

Сергей издал звук, полный отвращения — что-то среднее между рычанием и стоном.

— Я так и знал. Зря только время потратил. — Он брезгливо одернул пальто и посмотрел на меня как на грязь под ногами. — Ты застрял в прошлом, Максим. Живешь старыми обидами, пока мир идет вперед.

Я молча наблюдал, как он уходит — быстрой, уверенной походкой человека, который привык, что перед ним открывают двери. Он ни разу не оглянулся. Когда его фигура скрылась за поворотом кирпичной стены, я снова повернулся к реке.

Пока существует магия, существует и раскол. Светлые и Темные. Иногда они сосуществовали в рамках шаткого перемирия, иногда грызли друг другу глотки в подворотнях. Последний крупный конфликт, который историки называют «Войной Раскола», случился лет за сорок до моего рождения. Это была не красивая битва добра со злом, а кровавая мясорубка. Фракция Темных, или, как они себя называли, «Истинных», решила подмять под себя всю Явь.

Светлые победили. Вроде как. Они остановили прорыв и ликвидировали верхушку Темных. Но победа досталась дорогой ценой — к концу войны большинство боевых магов Светлого круга тоже лежали в сырой земле. Выжившие были слишком измотаны, чтобы добивать врага. А уцелевшие Темные оказались хитрее своих предшественников: они предложили переговоры.

Прошли годы. На смену старым воинам пришли бюрократы и политики. Новое поколение магов выросло с убеждением, что этот гнилой мир — естественный порядок вещей. Темные надели дорогие костюмы, легализовали свои капиталы и заняли кресла в советах директоров, а Совет делал вид, что всё под контролем. Но я знал: волки не становятся вегетарианцами, даже если научились пользоваться вилкой и ножом.

К тому моменту, как я начал что-то понимать в этой жизни, в Совете царила политика «невмешательства». Принцип простой: живи сам и давай воровать другим. Темных терпели. С ними здоровались за руку, пока они не начинали резать Светлых средь бела дня. Существовал свод правил — «Конвенция», — который регламентировал отношения между кланами.

В этой бумажке было много красивых слов о равновесии, и постепенно грань между Светом и Тьмой стерлась. Начали говорить, что это всё устаревшие предрассудки, что магия — это просто инструмент, как автомат Калашникова, и неважно, в чьих он руках. Тогда, зеленым юнцом, я кивал и соглашался. Мой наставник, Аркадий Воронов, был Темным высшего круга, и мне казалось, что мы — живое доказательство того, что старая вражда забыта.

Я пересмотрел свои взгляды, когда сбежал от Воронова. Но было уже поздно.

Именно тогда я выяснил одну маленькую, грязную деталь. В «Конвенции» были расписаны права магов, неприкосновенность жилища, правила дуэлей… Но там не было ни строчки о том, как мастер может обращаться со своим учеником. Ученик в нашем мире — это не студент. Это собственность. Крепостной. И то, что происходит за закрытыми дверями особняка наставника — это, как любят говорить в полиции, «бытовуха».

Когда я, избитый и перепуганный, приполз к Сергею и в Совет, мне просто указали на дверь. Они не хотели мараться. Это было «внутреннее дело клана Воронова». Я остался один на один с разъяренным Темным магов, который считал меня своей беглой вещью.

Даже сейчас, спустя годы, стоит мне закрыть глаза, и я чувствую тот липкий, животный ужас. Если вы никогда не были дичью, на которую охотится хищник, многократно превосходящий вас в силе и жестокости, вы не поймете. Мне едва стукнуло двадцать. Я был нищим, без связей, без жилья, прятался по подвалам и съемным квартирам в Бирюлево, вздрагивая от каждого шороха.

Сейчас я понимаю: Совет просто тянул время. Они ждали, когда Воронов тихо прикопает меня в лесополосе и решит эту «неловкую проблему». Нет человека — нет проблемы.

Но я выжил. Назло им всем. Выжил, заматерел и научился кусаться.

Поэтому, как вы понимаете, в Совете меня не ждут с распростертыми объятиями. Я для них — живое напоминание об их трусости. Кость в горле, которую и выплюнуть нельзя, и проглотить страшно.

Я знал, что Сергей не вернется, но простоял у парапета еще минут двадцать. Смотрел, как темнеет вода в Яузе, и ждал, пока уляжется дрожь в руках. Старые шрамы имеют привычку ныть в сырую погоду. Когда воспоминания наконец отступили, я выбросил Сергея и его предложения из головы.

Работать сегодня уже не было никакого настроения. Я захлопнул лавку, повесил на дверь тяжелый амбарный замок и направился в сквер. Леся должна была скоро подъехать.

Москва — город тяжелый. Даже обычные люди, лишенные дара, чувствуют это — свинцовый вес веков, наслоение миллионов судеб, смертей и надежд. Археологи называют это «культурным слоем», но для Видящего это не просто грязь и черепки в земле. Это гул. Вибрация, впитавшаяся в гранит набережных и кирпич старых особняков.

Но есть в этом городе «карманы», тихие заводи посреди бетона. Место, куда я шел, было одним из них.

Формально это был не совсем парк. Это был классический московский долгострой в десяти минутах ходьбы от моей лавки. Лет пятнадцать назад здесь снесли старые гаражи и обнесли территорию зеленым забором, повесив плакат «Элитный жилой комплекс Заря». Застройщик сбежал с деньгами на Кипр, плакат выцвел и облез, а котлован зарос так, что превратился в настоящие джунгли. Местные жители давно перестали замечать дыру в заборе, а городские власти, кажется, просто забыли, что этот кусок земли вообще существует. Идеальное место, чтобы спрятаться от камер «Безопасного города» и любопытных глаз.

Я расстелил плед под старым раскидистым кленом, который вырос прямо из кучи строительного мусора, и прислонился спиной к стволу.

Через пару минут со стороны проспекта послышался шорох шин и легкое поскрипывание цепи. В дыре забора мелькнуло колесо, и на поляну выбралась Леся. Она вела велосипед, ловко пригибаясь под ветками. Заметив меня, она кивнула и свернула с тропинки.

Если бы вы встретили Лесю в метро, то увидели бы обычную девчонку лет двадцати: бледная кожа, огромные, в пол-лица, серые глаза, каштановые волосы, небрежно стянутые в два пучка. Одета в мешковатые штаны с кучей карманов и поношенную ветровку. Но если присмотреться… Вы бы заметили, что она двигается слишком осторожно, словно идет по минному полю. Она всегда смотрит под ноги. Она никогда не касается перил в транспорте. И взгляд у нее расфокусированный, будто она видит не вас, а то, что стоит у вас за спиной.

Леся, заложница ситуации, из которой нет выхода. Маги, даже самые слабые, могут при желании заглушить свой дар — уйти в запой, заблокировать сознание, стать обычными обывателями. У Леси такого выбора нет.

Триста лет назад, где-то в глухой деревне под Тверью, один из её предков очень неудачно перешел дорогу местной знахарке. В сказках ведьмы варят зелья и летают на метлах. В реальности та бабка была «чернушницей» злобной, мстительной тварью, которая знала слова, способные сгноить человека заживо. Вместо того чтобы просто убить обидчика, она прокляла его род по женской линии.

Я не знаю, как той полуграмотной старухе удалось сплести такую сложную структуру, но работу она сделала на совесть. Её кости давно истлели, а проклятие цветет и пахнет. Леся — «громоотвод». Она притягивает к себе энтропию. Неудачи, мелкие катастрофы, странные сущности из Нави — всё это липнет к ней, как мухи на мёд.

Обычный маг этого даже не заметит, если не знает, куда смотреть. Но если я настрою зрение, то вижу вокруг неё серебристую дымку, похожую на статические помехи старого телевизора. И поверьте, находиться внутри этого поля — удовольствие сомнительное.

— Привет, — тихо сказала Леся.

Она прислонила велосипед к дереву, скинула тяжелый походный рюкзак, но на плед не села. Опустилась на траву в трех метрах от меня. Это у нас неписаное правило: соблюдать дистанцию, чтобы её «фон» не коротил мои амулеты.

— Ты как, Макс? — она внимательно посмотрела на меня своими прозрачными глазами. — Выглядишь паршиво.