Император Пограничья 13 (СИ) - Астахов Евгений Евгеньевич

Разговор затих. Каждый обдумывал услышанное. Ярослава смотрела на меня с интересом, будто увидела с новой стороны — в её глазах читалось понимание и одобрение такой философии. Василиса задумчиво кивала, погрузившись в себя. Полина выглядела слегка испуганной такой откровенностью. Матвей Крестовский впервые за вечер поднял голову и посмотрел мне в глаза — кажется, что-то в моих словах нашло отклик в его израненной душе. Человек, переживший ужасы Гона, понимал, что такое необходимость быть сильным.

— За выживание! — внезапно поднял бокал Руслан Ракитин. — И за то, чтобы завтра мы были достаточно сильны для милосердия.

Все поддержали тост. Напряжение немного спало. Разговор потёк в более спокойном русле. Обсуждали детали обороны, распределение боеприпасов, сигналы тревоги. Постепенно напряжение уходило.

— Борис, — внезапно обратился фон Штайнер к командиру дружины, — вы же местный уроженец? Как ваша семья оказалась в такой глуши?

Борис усмехнулся, отпивая вина:

— Прапрадед основал Угрюмиху. Давным-давно сбежал из Владимира с несколькими семьями. Налоги душили — либо в кабалу, либо в леса. Увёл с собой полсотни душ сюда.

— И выжили в такой глуши? — удивилась Полина.

— Первую зиму чуть не вымерли. Но старик Борис — тоже Борисом звали — был упрямый. Говорил: «Лучше помереть свободным, чем жить крепостным». Выстояли. Теперь вот защищаем то, что деды построили.

— Строить на века — это особое призвание, — задумчиво отозвался архитектор, глядя в окно на силуэты недостроенной Академии. — Я всю жизнь мечтал создать что-то вечное. Не просто здание — символ, который переживёт меня на столетия.

— И создадите, — неожиданно твёрдо сказала Ярослава. — После победы достроите.

Фон Штайнер покачал головой:

— Если победим. А если нет — кто знает, что останется…

— Останется, — Засекина повернулась ко мне, её глаза блеснули. — Потому что маркграф не подведёт. Знаете, после переворота, когда отца убили, никто из других князей не вступился. Все искали в мутной воде только свою выгоду. Почти все, — поправила она себя. — Тогда я поняла — самое страшное — потерять не власть, а веру в то, что власть может быть справедливой.

— А что изменило ваше мнение, княжна? — спросил Игнатий.

— Моя подруга Варвара. А ещё — Угрюм. Здесь я впервые увидела правителя, который не прячется за чужими спинами, не требует от других того, чего не сделал бы сам.

Василиса, слушавшая молча, вдруг подалась вперёд и произнесла с неожиданной горячностью:

— Я тоже хочу так научиться. Править справедливо, защищать людей…

Она осеклась, словно сказала лишнее. Полина мягко улыбнулась:

— Это благородная цель.

— Отец всё ещё не видит во мне «меня», — тихо продолжила Василиса. — А я хочу доказать, что могу править и приносить пользу. Как Прохор.

Я заметил, как Крестовский дёрнулся, словно слова Голицыной задели что-то больное.

— Пользу… — задумчиво повторил Матвей, впервые подавая голос. — Княжна, вы хотя бы знаете, для чего живёте. Знаете, что значит быть бесполезным? Это когда тебя списали. Когда все отвернулись. Воевода дал мне второй шанс. Угрюм принял. Теперь мой долг — защитить их.

— Долг перед теми, кто в нас верит, — тихо подхватила Полина. — И перед теми, у кого никогда не будет шанса, если мы не поможем. Я видела слишком много сирот перед Гоном. Хочется создать место, где дети Содружества смогут жить в безопасности, учиться, познавать мир, расти без страха. Может, наивно…

— Не наивно, — я качнул головой. — Чудесно. Я помогу тебе.

— И я! — тут же с горячностью вскинулся Тимур Черкасский, ухаживающий за Белозёровой весь вечер.

Несколько голосов поддержали идею. Атмосфера потеплела — каждый здесь, кажется, нёс свою мечту о лучшем мире.

— В наивности нет ничего плохого, — протянул Джованни с грустной усмешкой. Варвара Уварова, сидевшая по левую руку от него, сочувственно сжала ладонь итальянца. — Santa Madonna! Я вот тоже мечтал изменить мир и помогать людям! Создал препарат, который мог спасать жизни не хуже магии! И знаете, чем это кончилось?

— Что за препарат?— заинтересовался Грановский.

Хирург оживился:

— Улучшенный антисептик! Не просто спирт или карболку, а настоящий прорыв! Убивает практически все патогены! — Альбинони активно жестикулировал. — Бактерии, вирусы, грибки, споры — всё! Работает быстрее традиционных средств, меньше повреждает здоровые ткани, имеет пролонгированное действие. И главное — микробы не вырабатывают к нему устойчивость!

Врач помрачнел:

— По эффективности приближался к магическому очищению. Предотвращал гангрену, сепсис, резко снижал смертность после операций и инвазивных процедур. Но это не какая-то бурда, как смешивает nonna Агафья — требовалось дорогое оборудование, сложный синтез, многоступенчатая очистка…

— Оборудование? — уточнил Грановский. — Алхимическое, как у Зарецкого?

— Нет! Только наука, никакой магии! Это же не настойка, сваренная в подвале! — Джованни хлопнул ладонью по столу. — Нужна целая лаборатория — реакторы, колонки для хроматографии и дистилляции, вытяжки. Многоступенчатая очистка до клинической чистоты. Я вложил всё, что имел, сделал опытный образец, но это меня и разорило.

— Гильдия Целителей, верно? — я вспомнил давние слова покойного Николая Бутурлина, чей безопасник когда-то пробивал для меня биографию итальянца.

— Si! Гильдия Целителей узнала. Конкуренция им не нужна. Использовали свои связи при дворе князя, закрыли мою клинику, а меня — в долговую яму за долги по оборудованию.

Я задумчиво потёр подбородок. Препарат, работающий почти как магическое очищение, но без магии. Для армии это бесценно — меньше потерь от заражений и гангрены, больше солдат возвращаются в строй.

Но почему Гильдия задушила разработку? Джованни лечил простолюдинов, а целители работают со знатью и богачами — клиентура не пересекается. Впрочем, ответ очевиден. Во-первых, страх масштабирования: сегодня один врач лечит бедняков, завтра его методы распространятся, и появятся конкуренты, предлагающие знати дешёвую альтернативу. Душат угрозу в зародыше. Во-вторых, борьба за тотальный контроль — Гильдия хочет монополию на всю медицину, а независимый успешный врач создаёт опасный прецедент. И в-третьих, самое важное: если простолюдин без магии достигает результатов, сопоставимых с магами-целителями, это подрывает весь их статус «особой» элиты. Удар по престижу. Подтверждение, что немагическая наука может конкурировать с магией.

Ублюдки!.. Душат то, что могло бы усилить всё человечество перед лицом Бездушных.

— Формула у вас сохранилась? — спросил я, не скрывая заинтересованности.

— Конечно.

— Тогда потом предметно обсудим.

Итальянец засиял, как начищенная пряжка ремня.

— Знакомая история, Джованни, — хмыкнул Грановский. — Наказать невиновных, наградить непричастных… Мне тоже досталось за то, что я пытался помочь людям. Был паводок, и я направил воду в обход деревни, использовав казённую взрывчатку. Сотню жизней спас.

— И посадили? — возмутилась Елизавета.

— За «нецелевое использование государственного имущества». А те чиновники, что счёт выставили, потом награды получили за «эффективную ликвидацию последствий стихийного бедствия».

Несколько человек за столом выругались вполголоса. Ярослава нахмурилась, Захар что-то пробормотал про «сволочей во фраках».

— Вот поэтому мы и держимся вместе, — вдруг сказал Илья, глядя по сторонам, — потому что там, снаружи, система ломает хороших людей. А здесь, в Угрюме, другие правила. Дед говорил — Бутурлины выживают, потому что не бросают своих. Мы с Лизой может не герои, но вы все нас не бросили после… после всего. Будем помогать чем сможем. Если надо, будем сражаться, подносить снаряды, ухаживать за раненными. Ты только скажи, Прохор, что делать.

Игнатий, слушавший молча, задумчиво провёл рукой по бороде:

— Слушаю вас всех и думаю — никто здесь не говорит «что я получу». Все говорят «что я могу дать другим». Вы, — кивок Илье и Лизе, — отдаёте долг. Полина хочет позаботиться о детях. Джованни создавал лекарство. Карл проектирует Академию. Княжна Голицына хочет стать достойной правительницей. Завтра мы можем погибнуть, а дело останется, его подхватят другие. Или не останется. Но мы всё равно делаем… Есть старая притча. Крестьянин посадил дуб, зная, что не увидит его взрослым. Соседи смеялись — зачем тебе дерево, в тени которого не посидишь? А он отвечал: «Мои внуки посидят». Мы строим будущее не для себя, а для тех, кто придёт после.