Император Пограничья 15 (СИ) - Астахов Евгений Евгеньевич

Она моргнула, словно опомнилась, и боль вернулась на её лицо.

— Но это не меняет того, что… почти каждое решение, каждый шаг — всё подчинено этой цели. Чтобы однажды найти Шереметьева и отрезать ему голову.

Она подняла на Анфису глаза, полные отчаяния.

— Знаешь, кого я напоминаю себе? — прошептала княжна, маска уверенности окончательно рухнула. — Степана Дроздова. Помнишь его? Воевода Николополья, который сошёл с ума. Он двадцать лет жил местью за мёртвую женщину. И в конце стал монстром, готовым казнить детей. Я думаю об этом каждую ночь. Что если я стану такой же? Что если ненависть уже сожрала меня изнутри, и я просто ещё не заметила?

Анфиса взяла чужие руки — холодные, дрожащие — в свои.

— Ярослава, — сказала она, — ты не такая, как тот человек. Знаешь, почему?

Княжна молчала, глядя на неё сквозь слёзы.

— Потому что ты боишься стать чудовищем, — просто сказала Анфиса. — Дроздов не боялся и не сомневался. Он был уверен, что всё правильно делает. А ты… ты боишься. И пока ты боишься — значит, ты всё ещё человек. Чудовища не боятся.

— Но я всё ещё хочу убить его, — прошептала Ярослава. — Шереметьева. Каждый раз, когда закрываю глаза, вижу, как он умирает от моей руки. Сотни способов. Тысячи. Это не нормально. Это… это одержимость.

— Ну и что? — спокойно сказала Анфиса. — Он убил твоего отца. Конечно, ты хочешь отомстить. А кто бы не хотел? Вопрос только — ты только ради этого живёшь? Или есть что-то ещё?

Ярослава замерла.

— Что ты имеешь в виду?

— Ты же командуешь людьми, — сказала Анфиса. — Защищаешь Угрюм. Спасаешь жизни. Учишь бойцов. Это всё только чтобы Шереметьева убить? Или ты уже нашла что-то другое?

Княжна молчала долго, и менталистка чувствовала, как внутри неё идёт борьба.

— Я… не знаю, — наконец призналась Засекина. — Раньше всё было просто. Я тренировалась, чтобы стать сильнее и отомстить. Но потом… потом появился Угрюм и… и Прохор.

При упоминании князя её голос дрогнул, и Анфиса почувствовала новую волну эмоций — страха, смешанного с чем-то тёплым и пугающим одновременно.

— Расскажи про него, — мягко попросила девушка.

Ярослава закрыла лицо руками.

— Я люблю его, — прошептала она. — Впервые за десять лет я позволила себе полюбить кого-то. И это… это ужасает меня.

— Почему? — искренне удивилась Анфиса.

— Потому что все, кого я любила, умерли! — выкрикнула княжна, отнимая руки от лица. — Отец мёртв. Мать мертва. Я проклята, Анфиса. Всё, к чему я прикасаюсь, умирает. И теперь я люблю Прохора, и я боюсь… боюсь, что он тоже умрёт. Из-за меня. Потому что я приношу смерть. Я стану его слабостью, его уязвимостью.

Слёзы текли свободно теперь, и Ярослава больше не пыталась их сдержать. Вся её гордая маска, вся броня командира рухнула, и перед Анфисой сидела просто девушка, которая боялась потерять ещё одного любимого человека.

Анфиса поднялась, обошла кресло и обняла её сзади, положив подбородок ей на плечо.

— Не говори глупостей, — тихо сказала она. — Просто с тобой случилось много плохого. Отца убили не из-за тебя. Мать умерла не из-за тебя. Это просто… так вышло. Не твоя вина.

— Но что если…

— Что если Прохор умрёт? — закончила Анфиса. — Может умереть. Он же князь, воин. Каждый день с Бздыхами и врагами дерётся. Но это не из-за тебя будет. Это его жизнь. Его выбор. Ты не можешь всех защитить, как бы ни хотела.

Ярослава всхлипнула, и Анфиса крепче обняла её.

— Знаешь, что я в тебе чувствую? — спросила она. — Человека, которая боится любить, потому что любовь у неё связана с потерей. Но ты всё равно любишь. Несмотря на страх. И это очень смело.

Княжна плакала — тихо, надрывно, как человек, который слишком долго держал это внутри. Анфиса просто держала её, позволяя боли выйти наружу.

Когда слёзы иссякли, Ярослава выпрямилась, вытирая лицо тыльной стороной ладони.

— Прости, — прохрипела она. — Я… не хотела так расклеиться.

— Да ничего страшного, — мягко сказала Анфиса, возвращаясь на своё место. — Так и надо. Слёзы — они как гной из раны. Если не выпустить, всё внутри умрёт.

Ярослава кивнула, потом вдруг хихикнула — влажно и нелепо.

— Знаешь, что самое идиотское? После всего этого, после всех слёз… я вспомнила про трусы Бориса.

— Что? — удивлённо распахнула глаза Анфиса.

— Неделю назад. Я так злилась на себя, на эту долбаную месть, что решила выпустить пар. Вышла на пустырь у задней стены острога, думаю — дам магии разгуляться, никого же нет.

Княжна подняла голову, и на лице был настоящий смех сквозь слёзы.

— Запустила Воздушную воронку. Такую красивую, мощную. А там, оказывается, Борис сушил бельё на верёвках. Всё его исподнее взлетело, как стая птиц. Трусы, портянки — всё по небу летает. Он бегает кругами и орёт: «Кто тут⁈» А я стою за деревом и думаю: если сейчас выйду, он до конца жизни будет знать, что княжна видела его семейные трусы с дыркой на заднице.

Анфиса прыснула, и Ярослава тоже засмеялась, по-настоящему.

— Я потом магией постаралась всё обратно на верёвки повесить. Но одни трусы улетели так далеко, что их так и не нашли. Борис до сих пор думает, что это Бздыхи украли.

Аэромантка выдержала паузу.

— Вот так, — сказала она, улыбаясь уже по-настоящему. — Плачу тут о судьбе рода, о своих страхах, а на самом деле ворую бельё у командира дружины. Если это попадёт в хроники…

Анфиса засмеялась, и Ярослава к ней присоединилась.

— Что мне делать? — наконец, спросила она тихо. — Как пройти испытание, если внутри меня всё это…?

— Когда пойдёшь на испытание, — сказала Анфиса, — ты встретишься с этим всем снова. И тебе нужно будет сказать себе правду.

— Какую?

— Что ты сделала всё, что могла, — ответила Анфиса. — Что месть — это часть тебя, но не вся ты целиком. Что любить — это страшно, но ты готова рискнуть. И что ты заслужила быть счастливой, несмотря на всё плохое, что с тобой было.

Ярослава молчала, переваривая слова.

— А если не смогу? — прошептала она. — Поверить в это?

— Сможешь, — твёрдо ответила Анфиса. — Потому что сегодня ты уже начала. Разрешила себе заплакать. Разрешила себе бояться. И не сломалась. Ты всё ещё здесь. Всё ещё жива.

Княжна медленно кивнула. На её лице появилось что-то новое — ещё не облегчение, но начало чего-то.

— Спасибо, — сказала она, и голос был хриплым, но твёрдым. — За то, что… не осудила. И помогла увидеть.

— Когда придёт время, ты справишься. Потому что ты не одна. У тебя есть люди. Твои соратники. Прохор. И ты сама у себя есть.

Княжна встала, выпрямляя плечи. Маска командира начала возвращаться на её лицо, но теперь она была другой — не стена, за которой нужно было прятаться, а просто лицо для других людей.

— Я вернусь, — сказала Ярослава. — Когда буду готова начать. Ты… ты будешь рядом?

— Буду, — кивнула Анфиса. — Обещаю.

Княжна кивнула и направилась к двери. У порога она обернулась.

— Анфиса, — позвала она. — Ты… хорошая. Прохор не зря меня к тебе направил.

Когда дверь закрылась, Менталистка опустилась в кресло, чувствуя, как волны усталости накрывают её. Но сквозь усталость пробивалось что-то ещё — тёплое чувство и лёгкая грусть одновременно.

Она помогла Ярославе увидеть то, что та прятала. Помогла девушке, которая десять лет носила железную маску, позволить себе быть живой. И Анфиса знала — это было важно. Может, важнее всего, что она делала в жизни. Потому что Ярослава не просто готовилась к магическому испытанию. Она училась снова жить.

Прохор был прав. Её дар — не проклятие. Это инструмент, который может спасать жизни.

И она будет использовать его, сколько хватит сил.

Глава 14

Зима пролетела в каком-то диком цейтноте. Месяцы, когда жизнь должна была замирать, для меня и для всего государственного аппарата Владимира наоборот превратились в пору кипучей деятельности.

Прошедшие двадцать недель на посту князя дали мне чёткое понимание масштаба катастрофы, которую я унаследовал от Веретинского и Сабурова. Княжество напоминало корабль с пробоиной, который держался на плаву только потому, что команда ещё не поняла всей глубины проблемы. Первым делом требовалось заткнуть эту пробоину, и начать следовало с людей.