Трибунал (СИ) - Смородин Павел

— Останови машину или я выпрыгну на ходу.

Д’эви свернул на обочину. Йона быстро потянулся к ее двери и широко распахнул. После четырех допросов желания выслушивать истерику не было, так что он только строго взглянул на д’Алтон и сказал:

— На, вали, истеричка. Хочешь пройтись — иди, хочешь поговорить, поговорим. Только заканчивай орать!

Отповедь, похоже, возымела действие. Марианна захлопнула дверь и уже спокойным тоном спросила:

— Какого хера вы молчали? Так с друзьями не поступают.

— А как нам надо было это преподнести, а? Зайти и так, между делом, сказать: «Привет, Куколка, помнишь, у тебя был средний брат? Так вот он воскрес и убивает людей». А? Так?

Д’Алтон сидела и яростно сопела, глаза ее были полны слез. Хотелось вытащить обоих из машины и как следует отметелить ногами и руками.

— Мы сами от этой херни в шоке, малышка, — произнес Нел тихо. — Мы просто не знали, как тебе сказать.

— А все, теперь уже не надо. Яни мне все зубы пересчитал.

— Это не Яни, — отозвался Нел.

— Давай, расскажи человеку с абсолютной, сука, памятью, что она неправильно запомнила.

— Нет, д’Алтон, он прав. Варломо тебе даст кое-что почитать и все объяснит.

— Поехали. У меня и к нему есть куча вопросов.

Глава 25

Район Нордэнд во всех каталогах недвижимости шел вторым по дороговизне в Новигаре. И считался едва ли не лучшим способом похоронить баснословную сумму в премиальной и крайне переоцененной недвижимости в нескольких минутах от императорской резиденции.

Да, по качеству жизни он, конечно, уступал Хайгардену, но тут имелся один неоспоримый плюс — район расположился на острове. Нордэнд считался лучшим местом, чтобы встретить тихую спокойную старость, но только при условии, что у тебя завалялась где-то пара десятков миллионов в твердой валюте. Будь у Полковника возможность и лишние деньги, то, может быть, какой-нибудь дорогущий домишко и обзавелся бы новым хозяином.

В каком-то смысле Полковник понимал, почему Пулар спрятался от внешнего мира именно здесь. После «Позорного перемирия» едва ли не все ополчились на командующего войсками. И всем тогда было плевать на то, что некогда обожаемый командующий не сам решился на такое. Император снял с себя ответственность, переложив всю вину за срыв «маленькой победоносной войны» на штаб.

Конечно, именно они, по словам прессы, словно стервятники рвали еще живую армию, потрошили запасы. Это они выдаивали казну досуха, мухлевали с отчетами, обманывали проверки и оправдывали собственную алчность нуждами военного времени. Они. Нет, не прикормленные чиновники, не банкиры и промышленники из числа благородных семейств с многовековой историей.

Такое говорить могут только прогрессисты, а им, как и всем бунтовщикам и революционерам, место на виселице.

Во всем оказался виноват генштаб — так написали в прессе, а значит это точно правда. Пулар, командовавший штабом до самого конца, этой «правды» не выдержал. Компания по массовой травле была просто мастерски срежиссированным театром. Прикормленные журналисты принялись раскапывать всю грязь, которую только могли отыскать. Обвинения шли одно за другим: растраты, некомпетентность, трусость, кумовство.

Только содомили не было — хоть на том спасибо.

Продажные твари выворачивали все с ног на голову, притягивали факты, а кое-кто даже переходил на откровенные оскорбления. Дальше к делу подключилась и военная прокуратура. Суд, как и полагалось, проходил в закрытом от прессы формате, командующего оправдали по всем статьям, но это нисколько не помешало той в очередной раз смешать с грязью его имя.

Полковник читал подборку газетных статей, и с каждой минутой ему хотелось больше крови. Но не старого друга, а вот этих журналистов. Суммарно он потратил несколько дней, чтобы по газетным вырезкам представить жизнь Анри-Филиппа в те дни. И хотя читал он быстро, но слишком долго погружаться не мог — сначала просто начинало тошнить, а в конце подборки очень сильно хотелось что-то разнести.

За год акулы пера сломали человеку жизнь, так что из гордого и крепкого военного он превратился в настоящую развалину. Предпоследней в пакете лежала статья, сообщавшая, что генерал угодил в больницу со всеми признаками инсульта.

Особняк Ритте был подарен семейству потомственных военных короной лет сто назад, или около того. Это был небольшой аккуратный особняк в стиле позднего модерна. Полковник гостил тут всего два раза, так что теперь он не мог не поразиться тому, во что превратилось поместье друга.

Величественный особняк терялся среди зарослей запущенного сада. Повсюду царил образ какой-то заброшенной роскоши и былого великолепия, поглощенного самой природой. Некогда ухоженный сад превратился в диковатый зеленый лабиринт. А изгибы дорожек из разноцветной плитки оказались теперь почти полностью скрыты под ковром из высокой травы, пробивающейся сквозь швы. Кое-где виднелись фрагменты мозаичных узоров на плитках, намекая на былую роскошь, но не более…

Декоративный прудик у парадного входа почти полностью заплыл ряской и тиной, лишь кое-где поблескивала на солнце грязная дождевая вода. Каменные статуи вдоль берегов обросли мхом, словно развалины некогда великой цивилизации, поверженные временем и теперь добиваемые буйной растительностью.

Полковник прошел до дома и постучал в дверь. Вот только та открылась без каких-либо проблем.

Знак был нехорошим.

Не дожидаясь ответа, он вошел внутрь и осмотрелся. Вокруг все казалось мертвым и нежилым, словно во всем доме разом встало время. Внутри было сыро и темно, нигде не горел свет. Полковник прошел в гостиную, затем в обеденную. Весь первый этаж был пуст и тих. Пачка не вскрытых писем была приличной толщины.

Пол покрылся пылью так густо, что нежданный гость оставлял за собой следы обуви.

Анри-Филипп сидел на балконе второго этажа, и в неестественном изгибе его спины угадывался привет смерти. Полковник подошел к столику и взглянул на друга.

От бравого воина не осталось и тени. Худоба и поджарость превратились в старческую немощь, а некогда черные, как смоль, волосы теперь были полностью белыми. Похудевший и болезненный, Анри-Филипп надел свою военную форму, стараясь придать себе достойный вид. Вот только на вешалке и той мундир смотрелся бы торжественнее, чем на хозяине.

Медали и ордена, которыми он обычно украшался на торжественных мероприятиях, сейчас лежали отдельно в специальной коробке. Выглядело это так, словно мертвец отрекается от них.

Единственная награда, которую Полковник рассмотрел на мундире, был маленький серебряный значок, такие выдавали второму лучшему ученику на курсе в военной академии. Трудно было не узнать этот значок, особенно если с внутренней стороны пиджака у тебя приколот такой же.

Только золотой.

Картина была самой простой и банальной: генерал Анри-Филипп Пулар рассчитал и отпустил прислугу, сам оделся в парадную форму и поднялся на балкон. Там он сел на свое любимое место, махнул коньяка для храбрости, взглянул последний раз на сад, а после взял пистолет и вышиб себе мозги.

Дыра в виске размером с добрый дюйм, наградной пистолет лежал у ног. Судя по тому, как кровь на виске уже свернулась и почернела, сделал он это не меньше двух дней тому назад.

— Ну вот и поговорили, — произнес Полковник с горечью и сел на свободное место.

С балкона открывался великолепный вид на некогда прекрасный сад. Примерно так же они с Анри-Филиппом сидели последний раз, курили и пили такой же коньяк. Стакан он наполнил наполовину, отхлебнул немного и взялся за бумаги. На внешней стороне листка было только одно слово: «Генриху».

Буквы были неровными, и явно писались дрожащими руками, это угадывалось в слабом нажиме пера и кривых завитках. Собственное имя Полковник скорее угадал, чем прочитал. Похоже, слухи про инсульт у Пулара не врали. Губа сама собой дернулась, словно у волка. Полковник развернул письмо и принялся читать последние слова к себе.