Трибунал (СИ) - Смородин Павел

'Привет, старый друг.

Раз ты это читаешь, то я в своих выводах не ошибся и это действительно ты. Как ты понимаешь, я не мог не узнать твой «почерк», потому как всегда восхищался твоим умением «переворачивать доску». Вижу, что за годы, пока тебя не было в городе, ты не растерял этого умения.

Знаешь, старый друг, я всегда завидовал этому твоему умению, как и твоей безграничной смелости. Мне ее так не хватало тогда, десять лет назад. Думаю, что ты не мог не слышать, как меня полоскали в прессе, называли трусом и мерзавцем, укравшим у себя же победу. Сейчас, после стольких лет, мне еще труднее признавать свои ошибки, но эту я признаю и не оспариваю.

Без тебя, мой друг, я действительно струсил. Я не оправдывался ни перед кем и никогда, но сейчас сделаю исключение только для тебя. В память о нашей дружбе.

Когда пришли новости, что тебя убили, я понял, что вдруг оказался один. Совсем один.

У меня больше не было ни одного надежного союзника. Я готовился к победе, а получил в итоге потенциальный бунт генералитета и измену. Это было просто ужасно — все генералы штаба разом превратились в толпу склочных ублюдков, готовых перегрызть друг другу глотки ради места командующего. Я был, как лошадь, подыхающая от зноя, вокруг которой уже собрались грифы.

Твоя смерть словно открыла для меня второй фронт. В столице. Я разом вышел из фавора у всех, кто еще вчера прочил мне маршальский жезл. Император больше не писал мне писем, а только посылал телеграммы и директивы. Разом я оказался вычеркнут и из благородного света. Произошло все это так быстро и резко, что я просто не выдержал и сломался.

Я был разбит и зол на всех вокруг.

Зол на двор, императора, на тебя.

За эту мою слабость я хотел бы попросить прощения отдельно. Я всегда завидовал тебе, Генрих. С самой учебной скамьи и все годы после. Те чудеса, что ты творил на поле боя, я завидовал им и тщетно пытался повторить. Как итог я напрасно угробил еще пару десятков полков, прежде чем понял, что далеко не гений вроде тебя, а обычный благородный шарлатан не на своем месте. Те сотни и тысячи людей, которых я погубил зазря, они виделись мне на каждом углу. Они шли за мной единой молчаливой и осуждающей толпой, являлись во сне.

Я тогда натурально сходил с ума, дружище. В каждом солдате я видел завтрашнего мертвеца, которого расстреляют, заколют, зарежут, сожгут, отравят газом или взорвут. Я больше не мог выносить весь этот бесконечный кошмар. Так что был готов выступить на мирных переговорах с нашей стороны. И именно поэтому согласился на невыгодный мирный договор. Я хотел остановить смерти на фронте.

Вот только я не понял, что общество, отравленное войной, распнет меня. В том чертовом вагоне, пахнущем свежим лаком и политурой, я умер как солдат и переродился как величайший трус'.

Во рту пересохло. Полковник буквально влил в себя остаток коньяка и наполнил стакан второй раз. Теперь до верха. Опрокинул второй одним махом. Глаза его сами собой наполнились слезами. Он еще раз взглянул на тело своего друга и некогда командира.

— Прости, что оставил этот кошмар на тебя, Анри. Ты такого точно не заслужил.

Мертвец ничего не ответил. Полковник взял второй лист и продолжил тяжелое чтение.

'Знаешь, Генрих, я скучаю. И скучал все это время без тебя. Мне не хватает наших бесед, не хватает споров и диалогов о книгах. Я столько раз придумывал аргументы, которыми пригвоздил бы тебя к стенке в очередном споре о философии или истории, а теперь просто боюсь.

Боюсь нашей встречи и тебя.

Я понимаю, что ты восстал из мертвых не просто так. Ты зол на меня, как и те тысячи людей, которых я подвел. Что же, я признаю перед вами свою вину, господа. Я виновен перед всеми вами в том, что подвел вас. Я наплевал на вашу жертву, ваши страдания и поддался собственной трусости и слабости.

Прости мне эту слабость, мой друг, ведь теперь я просто немощный старик, неспособный даже задницу вытереть без помощи сиделки. Ты хочешь возмездия и справедливости, и ты их заслужил не меньше других. Твой этот «Трибунал» — необходимое зло, как скальпель, вырезающий опухоль. Я понимаю это, принимаю все твои обвинения. Защищаться я не стану, потому как сам буду первым среди собственных обвинителей.

Я заслуживаю смерть, вот только я вынужден у тебя право на нее забрать.

Позволь мне сделать то, что откладывал долгие годы. Если сможешь, то прости меня и не держи более зла за мои ошибки. Я правда всего этого не хотел.

Искренне уважающий тебя, твой друг и командир А. Ф. П'.

Полковник поднялся и взглянул на мертвеца как-то по-другому, так обычно смотрит мать на плачущего сына. Он резко выпрямился и щелкнул каблуками туфель. Рука взлетела ко лбу и тут же упала.

Последний салют последней жертве той войны.

Внизу ничего не изменилось, даже пыль лежала на тех же местах. Полковник спустился и прошел к телефонному аппарату. Телефонная трубка молчала. Полковник отыскал вырванный из розетки шнур и вернул на место. Послышался гудок. Он быстро набрал номер полицейского участка.

— Дежурная, — произнес голос мужчины на том конце провода.

— В доме двенадцать на Малери вы найдете тело генерала Пулара.

— Это шутка?

— Нет. Его тело вы найдете на балконе.

— Как вас зовут?

— Передавайте господину старшему инспектору, что мы скоро встретимся. Он меня узнает. До свиданья.

— Подо…

Полковник положил трубку и протер ее носовым платком. Затем вернулся по своим следам в каждую комнату, где был, и протер вещи, которых касался. Толстый слой пыли помогал с легкостью находить их. Если полицейский принял все всерьез, то у него в запасе не так много времени.

Полковник вышел и встал чуть поодаль. Несколько машин пролетели мимо него и остановились у въезда к особняку. Из первой машины выскочила пара полицейских в форме и бросилась к дому. Отлично, теперь тело найдут и смогут похоронить с почестями. Видит бог, Генрих не желал такого исхода. И уж точно он не хотел смерти Анри.

Он шел сюда в надежде на откровенный разговор со старым другом, а получил последнее покаяние больного и измученного старика. Читать было тяжело. Но еще тяжелее было уничтожать последние мысли мертвеца. Мысленно полковник проклинал себя за это, но иного выхода просто не было. Оставлять против себя улики, не закончив дело, — верх безрассудства.

Полковник не считал полицейских за дураков, а Камаль, который явно впишется в это дело, может доставить слишком много проблем.

Бывший сержант, а теперь старший инспектор полиции Йона Камаль. Парень уже разок вмешался и обломал операцию группе братьев Тэмм. И Полковник буквально собственными кишками чувствовал, что и тут он не будет стоять в стороне.

Кто угодно, только не он. Матерый ветеран уже в двадцать три, он запоминался как никто другой. Вот и Полковник запомнил этого странного мальчишку со взглядом убийцы. На фронте они пересекались всего раз или два.

Первый, когда тому предложили возглавить отдельную роту для массового террора гуттских тыловых частей. Тогда он казался прибитым и заторможенным. Только позднее Полковник выяснил, что парнишку контузило и он не слышал левым ухом. Но тогда, на разговоре, Генрих ничего этого не знал. Эрих Малер долго рассказывал свой замысел, вот только он был слева от сержанта и тот его тупо не слышал.

— Мальчик, — сказал Полковник тогда, — ты хочешь отомстить за своих ребят?

На этих словах глаза его вспыхнули. Он обернулся на голос и тихо спросил:

— Где и что мне подписать?

Вот сейчас этот паренек против него. Смех да и только.

Знакомая машина остановилась на условленном месте. Полковник с тяжелым сердцем подошел к автомобилю и сел.

— Добрый день, Марк, — поздоровался он со своим неизменным водителем.