Наследник поневоле (СИ) - "Гоблин - MeXXanik"

— Конечно, нет, — согласился я, понимая, что Людмила Федоровна и впрямь никогда бы не причинила боль шаману. — И что вы выяснили?

— Иришка с матушкой уехала за город, чтобы помочь родне. Зинаида взяла отпуск на работе. Правда, я так и не поняла, что там произошло. Но Фома считает, что все к лучшему, пока этот змий в городе. Скорее бы его поймали.

— Всему свое время, — тихо сказал я и добавил, — Но вы мне кажетесь немного напряженной. Неужто все дело в отъезде Иришки из города?

— Вовсе нет. Утро началось с нервов. Я заказала каталоги с мебелью и тканями для дома. Хотела случайно подложить их потом Иришке, чтобы затем отметить через Василия, что она рассматривала особенно долго. Хочу сделать молодым подарок.

— Это вы хорошо придумали, — кивнул я. — Но что-то пошло не так? Верно?

— Возмутительно! — вдруг громко заявила Людмила Фёдоровна, ставя на стол блюдо с пирогом так решительно, что чай в моей чашке качнулся.

— О чем вы? — не понял я.

— Сегодня я узнала, что эти негодяи подняли цены на ковры! И не просто на любые, а на те, что из Азиатской Империи. Ручной работы, шерстяные с бахромой! Ценник поставили в два раза выше. Но с этим бы я смирилась. Однако при такой цене узоры на них все какие-то унылые. Раньше делали ковры яркие, красные, со сложными узорами и закорючками. Их можно было пальцем обводить и фантазировать о том, что какая-то закорючка — это лошадка, а какая-то — заяц. В каждом приличном доме у кровати ребенка висел такой ковер. Чтобы книжки на ночь не читать достаточно было повернуть дитятко к ковру носом. И пусть сам себе придумывает историю. И развивается. А теперь и глянуть не на что. Все сплошь серые, словно вытертые от времени.

Я медленно повернул голову и приподнял бровь.

— Простите, Людмила Фёдоровна… но дались вам эти ковры? У нас, кажется, под ногами мягко, стены дышат, а в кладовой всё ещё лежат два запасных, свернутых в рулон.

Женщина всплеснула руками и величественно уселась напротив меня, пододвигая к себе чашку.

— Не в коврах дело, Павел Филиппович! А в принципе! Сегодня они поднимут цену на ковры, а завтра на что? На соль? Послезавтра — на хлеб! А потом и до сахара доберутся! И что тогда? Что мы скажем детям, которые хотят утренний чай с кусочком рафинада?

Я опустил взгляд в чашку и торопливо сделал глоток, чтобы не выдать себя смехом. Тепло пронеслось внутри, и я украдкой усмехнулся.

— Вы полны решимости, — заметил я, всё ещё скрывая улыбку. — Хоть у нас нет нужды и детей, которым полезен ковер и рафинад.

— Я ратую за справедливость! — отрезала Яблокова и вздохнула, глядя в окно. — Вот глядишь на это солнце, думаешь: авось всё уладится само, люди опомнятся. А они — бах! — и снова цены поползли вверх. И не на золотые часы, а на ковры. А ковёр — это лицо дома, между прочим! Лицо! Ковер порой задает тон всей комнате.

Я хмыкнул:

— Всегда полагал, что лицо нашего дома больше похоже на ваш строгий взгляд у двери, когда я прихожу позже обещанного.

Яблокова сощурилась, но уголки её губ невольно дрогнули.

— Очень смешно, — фыркнула она. — Но вот ты не верь, а я тебе говорю: следи за ценами на соль. Глазом моргнуть не успеешь, как Империя падет.

— Из-за дорогих азиатских ковров? — невинно уточнил я.

— Все начинается с малого, — весомо заявила Яблокова и бросила в свою чашку пару кусочков сахара.

Я кивнул. А в груди почему-то сделалось теплее. Быть может, от булочек. Или, потому что Людмила Фёдоровна снова была жива. Не просто ходила по дому и подавала чай, а ругалась, возмущалась, жаловалась на несправедливость мира и предрекала конец порядка из-за ковров. А значит, с ней всё в порядке.

Допил чай и уже собирался подняться, чтобы отправиться вниз, как скрипнула входная дверь. Шаги по лестнице были лёгкими, почти невесомыми. По характерному ритму я безошибочно узнал, что прибыла Арина Родионовна.

— Доброе утро, — прозвучал через несколько мгновений её голос от двери кухни. — Читали новости? В имперских ведомостях пишут о подорожании ковров. Особенно тех, что из Азиатской Империи.

Я не удержался и громко рассмеялся, и девушка нахмурилась:

— Что-то не так?

— Неужели и вы теперь в этом клубе обеспокоенных коврами? Осторожно, у нас в доме это уже обсуждают на уровне государственной угрозы.

Арина стояла в дверном проеме, прижимая к груди аккуратную папку с бумагами. На ней было привычное уже синее платье, а щеки слегка порозовели. Девушка смотрела на меня с тем самым выражением, что всегда разбивало во мне привычную сдержанность. Невинным и искренне доброжелательным.

— Я просто интересуюсь последними новостями. Да и матушка моя очень уважала эти старые красные ковры, — с готовностью пояснила она.

Я тихо усмехнулся, взял её за руку, осторожно, почти церемонно. И, не отпуская взгляда, коснулся костяшек пальцев губами. И негромко произнес:

— Полагаю, нам не о чем беспокоиться. Ковров на наш век хватит.

Губы Арины тронула едва заметная улыбка. Она хотела что-то сказать, но я уже направился мимо нее к лестнице.

— Буду в своем кабинете. Хочу подготовиться к делу Кочергина.

Я уже спускался по ступеням, как услышал голос Людмилы Федоровны:

— Вот! Видите⁈ Даже барышни из хороших семей уже встревожены! Всё! Начинается! Сначала ковры, потом соль! Я же говорила!

— И хлеб, — тихо, и с озорной теплотой добавила Арина Родионовна.

— Вот именно! — воскликнула Яблокова, будто услышав саму истину. — Хлеб и соль! Опора! А как опора дрогнет — держитесь!

Я приостановился, оглянулся и позволил себе ещё одну короткую улыбку. Дом жил, кипел, возмущался, спорил. И это было прекрасно.

Я вошел в кабинет, достал из ящика стола несколько чистых листов, и принялся делать заметки по делу Кочергина. На втором этаже кто-то из призраков негромко напевал старинный романс, будто бы для себя. Яблокова время от времени бурчала, перебирая сокровища в кладовой. И я так погрузился в размышления, что не заметил, как в приёмной скрипнула входная дверь. А через несколько мгновений раздался вежливый, бархатный голос Арины Родионовны:

— Павел Филиппович, к вам Дмитрий Васильевич Шуйский. Пропустить?

— Конечно, проводи, — не отрываясь от своего занятия, отозвался я.

Девушка кивнула и вышла в приемную. А через несколько мгновений дверь кабинета приоткрылась и сначала появилась секретарь, с подносом, на котором дымился свежий чайник и стояли две чашки. Следом за ней, вошёл Дмитрий Васильевич.

— Добрый день, Павел Филиппович, — кивнул он, входя и закрывая за собой дверь. — Простите, что без предупреждения.

— Вам не нужно предупреждать, — ответил я с улыбкой. — Проходите, присаживайтесь.

Арина Родионовна поставила поднос на низкий столик у окна, аккуратно разлила чай. Когда её пальцы коснулись ручки моей чашки, я невольно поймал на себе её взгляд. Чуть улыбчивый, внимательный, и как всегда немного ироничный. Она тихо покинула кабинет, оставив за собой запах зелёного чая.

Дмитрий разместился в кресле напротив. Он взял чашку, подержал ее в руках, глядя на пар, и словно бы собираясь с мыслями. И только потом заговорил:

— Я пришёл к вам не по делу. Ну, то есть не по службе, — уточнил он, бросив на меня короткий взгляд. — Речь пойдёт об Алисе.

Я кивнул, не перебивая, и отметил, как ловко он заменил привычное «Мастер Белова» на «Алиса». А еще голос главы охранного отделения хоть и звучал твёрдо, в нём послышалось что-то едва уловимое, нечто тёплое, чего я прежде в нём не замечал.

— Я… — он усмехнулся, будто самому себе, — долго считал, что способен быть только начальником. Офицером. Что всё остальное — роскошь, которую могут себе позволить другие. Те, у кого нет вечного долга перед Империей. Но потом…

Он сделал паузу, подбирая слова.

— Потом появилась она. И оказалось, что рядом с ней я… не просто князь, не начальник охранного отделения. Я словно ожил. Начал чувствовать.