Перековка судьбы (СИ) - Колючий Александр

Тихон напрягся.

— Спрятаться, господин?

— Наоборот, — я поднял на него глаза. — Мы покажем им то, что они хотят увидеть. Сегодня мы устроим для них небольшой спектакль.

Я встал и подошёл в самый дальний, тёмный угол кузницы. Туда, где я свалил весь бесполезный хлам. Покопавшись, я извлёк оттуда его. Тот самый, мой первый «тренировочный» меч. Изогнутый, ржавый, жалкий кусок железа, похожий на банан.

— Я буду тренироваться днём, на открытом месте, — я взвесил «банан» в руке. — Но не со своим мечом. Я буду тренироваться с этим. И буду слаб, неуклюж и жалок. Мы должны подтвердить их самые худшие, для нас, и самые лучшие, для них, ожидания. Мы должны усыпить их бдительность окончательно.

Я посмотрел на Тихона.

— Твоя задача, — продолжил я, — вести себя естественно. Занимайся своими делами во дворе. Но как бы случайно оставь вон тот куст у забора неприбранным. Тот, что погуще. Оттуда лучший обзор на нашу тренировочную площадку.

Старик смотрел на меня несколько секунд, переваривая мой план. Затем на его морщинистом лице появилась хитрая, заговорщицкая улыбка. Он уже привык к моим странным, но, как оказалось, эффективным планам. Он с нервной решимостью кивнул.

— Будет сделано, господин. Лучший вид для дорогих гостей.

Ближе к вечеру, когда солнце начало клониться к закату, я начал свой спектакль. Вышел на тренировочную площадку. Намеренно ссутулился, сделал своё лицо бледным и измученным. Медленно, как старик, подошёл к стойке и взял в руки гнутый меч.

В это самое время двое крепких дружинников в неприметной одежде, крадучись, как волки, пробирались сквозь заросли, окружавшие нашу усадьбу. Они были лучшими людьми боярина Медведева, опытными разведчиками. Их задача была проста: проникнуть незамеченными, оценить состояние Волконского и его подготовку, и доложить хозяину. Они без труда нашли идеальный наблюдательный пункт — густой куст боярышника у самого забора, из-за которого вся тренировочная площадка была как на ладони. Они замерли, превратившись в тени.

И они увидели жалкую картину.

На площадку вышел худой, бледный юноша. Он двигался медленно, неуверенно. Он взял в руки нечто, что с трудом можно было назвать мечом. Это была кривая, ржавая железяка.

Он попытался сделать несколько взмахов. Его движения были медленными, неуклюжими. Он спотыкался на ровном месте. После пары ударов по воздуху он начал тяжело дышать, опираясь на свой «меч». Погнутый клинок жалко вибрировал в воздухе, издавая глухой, дребезжащий звук. Юноша попытался ударить по старому тренировочному столбу. Он промахнулся. Второй удар едва оставил на дереве царапину.

Дружинники смотрели на это с трудом сдерживая смех. Это было не просто плохо. Это было комично. Это было жалкое зрелище больного ребёнка, который играет в воина.

Промучившись так минут десять, я (то есть, жалкий юноша на площадке) с видом полного изнеможения бросил свой ржавый меч на землю, где он звякнул, как консервная банка. Я, пошатываясь и держась за бок, побрёл обратно в дом.

Двое лазутчиков переглянулись. На их грубых лицах были презрительные ухмылки. Миссия была выполнена. Они получили исчерпывающее подтверждение того, что их молодой господин будет драться не с воином, а с ходячим недоразумением. Тихо, как тени, они покинули свой наблюдательный пост.

В усадьбе Медведевых, просторной, богато убранной зале, освещённой десятками свечей, боярин Игнат и его сын Яромир слушали доклад вернувшихся лазутчиков.

— Всё так, как мы и думали, мой господин, — докладывал один из дружинников, не скрывая усмешки. — Он слаб, как котёнок. Мы видели его «тренировку». — Слово «тренировка» он произнёс с таким ехидством, что Яромир громко рассмеялся.

— А меч его! — подхватил второй. — Клянусь бородой моего деда, это просто кривой кусок железа! Им и курицу не зарубить. Наш боярич Яромир мог бы его палкой забить до смерти. Он даже по столбу попасть не мог!

Яромир хохотал, запрокинув голову. Он был в своей стихии. Любые сомнения, которые могли у него зародиться после моей дерзости в городе, окончательно развеялись. Он представлял себе, как выйдет на арену и одним ударом завершит этот фарс, эту комедию.

Боярин Игнат довольно улыбался. Его план работал идеально. Он бросил лазутчикам несколько серебряных монет за хорошие вести.

— Отлично. Главное, чтобы он дожил до поединка и не умер от страха по дороге. Я хочу, чтобы все видели его позор.

Из тени кузницы вышла моя фигура. Но это был уже не сгорбленный, больной юноша. Это был кто-то другой. Спина прямая. Движения плавные и тихие. В моей руке был мой настоящий меч, мой безымянный шедевр. Лунный свет играл на его отполированных долах, и он, казалось, впитывал его, а не отражал.

Я вышел на ту же тренировочную площадку. И начался мой настоящий танец. Танец с тенью.

Мои движения были быстрыми, точными, смертоносными. Я не махал мечом, я писал им в воздухе иероглифы смерти. Короткие, взрывные шаги. Плавные уклонения. Молниеносные уколы в сторону тренировочного столба, которые оставляли в нём глубокие, узкие отверстия. Вместо жалких взмахов — тихий, хищный свист рассекаемого воздуха.

Я закончил свою серию упражнений, стоя в центре двора, моё дыхание ровное, тело — сжатая пружина, готовая в любой момент развернуться. Посмотрел в сторону кустов, где днём сидели лазутчики. И на моих губах появилась слабая, холодная, хищная улыбка.

«Спектакль окончен, — подумал я. — Дезинформация доставлена адресату. Они уверены в своей победе. Они расслаблены. Они слепы. Они идут прямо в ловушку, которую я для них строил почти два месяца».

Последний обманный манёвр был успешно выполнен.

Теперь оставалось только ждать.

Прошло несколько дней после визита лазутчиков. Дней, наполненных тишиной и странным, напряжённым спокойствием. Я прекратил изнурительные тренировки. Мой проект, моё тело, достиг той точки, когда дальнейшая нагрузка могла принести больше вреда, чем пользы. Наступал этап накопления сил.

Я сидел на скамье в своей кузнице. В руках у меня был мой безымянный клинок. Я не тренировался. Я медленно, методично правил его режущую кромку на мелкозернистом точильном камне, который мы с Тихоном с таким трудом установили. Движения были плавными, выверенными, почти медитативными. Я не столько точил, сколько разговаривал со сталью, чувствуя её отклик, её плотность, её скрытую мощь. В кузнице пахло холодным металлом, маслом. Это было моё святилище. Место, где я был в полной безопасности, в полном контроле.

Тихон, который вошёл, чтобы принести мне кружку воды, с тревогой посмотрел на моё умиротворённое занятие.

— Господин, может, ещё потренируетесь? С маятником вашим… Мало ли…

Я покачал головой, не отрывая взгляда от лезвия.

— Нет, Тихон. Все системы откалиброваны. Тело должно отдохнуть и накопить энергию. Сейчас важнее всего — холодная голова и острый клинок. Всё, что я мог сделать, я уже сделал.

«Я сделал всё, что мог, — пронеслась в голове мысль, пока я любовался игрой света на идеальной кромке. — Проект готов к сдаче. Дальнейшие доработки могут только нарушить баланс системы. Теперь остаётся только ждать официального вызова. Ждать, когда они назначат дату моей казни. Или моего триумфа».

Мы ждали недолго.

На следующий день, ближе к полудню, наше тихое уединение было разорвано в клочья. Сначала издалека донёсся звук рога — чистый, пронзительный, властный. Он не был похож на охотничьи рога, которые я слышал раньше. Этот звук был официальным. Затем — цокот копыт. Не одного всадника, а нескольких. Они приближались. Быстро.

Тихон выбежал во двор, его лицо было бледным. Я медленно, без суеты, вытер клинок, убрал его в ножны и тоже вышел.

К нашим полуразрушенным воротам подъезжала небольшая, но внушительная делегация. Это были не люди Медведевых. Эти всадники сидели на породистых, ухоженных лошадях. Двое гвардейцев в стальных шлемах и синих плащах с гербом Великого Князя. А между ними — мужчина средних лет в богатой, но строгой одежде. Он сидел в седле прямо и неподвижно, его лицо было беспристрастным, как у судьи. Это был княжеский Герольд.