Перековка судьбы (СИ) - Колючий Александр

Затем взял приманку. Тот самый старый, погнутый тренировочный меч. Символ моего былого бессилия, который так позабавил лазутчиков Медведева. Я не стал его чистить. Наоборот, я ещё больше измазал его сажей и грязью. Вложил его в простые, грубые ножны и демонстративно прислонил к стене у выхода. Это оружие увидят все. Оно должно было стать финальным штрихом в образе жалкого, обречённого на смерть юноши.

Напоследок разбросал по кузнице несколько старых, сломанных инструментов, которые мы нашли во время уборки. Я создавал картину полного упадка и нищеты. Чтобы любой, кто сюда заглянет после моего… отъезда, не нашёл ничего, кроме мусора и разочарования.

— Господин… — тихий голос Тихона заставил меня вздрогнуть. Старик стоял в дверном проёме и смотрел на мои приготовления. Его лицо выражало плохо скрываемый страх. — Зачем вы всё прячете? Вы… вы будто не надеетесь вернуться?

Этот прямой вопрос застал меня врасплох. Я посмотрел на его встревоженное, морщинистое лицо. И я не мог ему солгать. Но и напугать ещё больше тоже не хотел.

— Я инженер, Тихон, — ответил я, и в моём голосе не было страха, только спокойная логика. — А инженер всегда просчитывает все варианты, особенно — самый худший. Это не пессимизм. Это управление рисками. Если я вернусь с победой — мы просто достанем всё обратно, и наша работа продолжится. Если же нет… — я сделал паузу, подбирая слова, — то я не хочу, чтобы мои чертежи, мои инструменты и мои секреты достались врагу. Медведевы получат только пустые стены и кучу ржавого хлама. Они не получат ничего из того, что мы с тобой создали за эти месяцы.

Тихон молчал. Он понял.

— Берегите себя, господин, — прошептал он, и в его глазах стояли слёзы. — Не рискуйте зря. Ваша жизнь дороже любой чести. Прошу вас.

Я подошёл к нему и положил руку на его костлявое плечо.

— Я не собираюсь зря рисковать, Тихон. И не собираюсь проигрывать. Слишком много сил было вложено в этот проект, чтобы просто так его бросить. Я вернусь. Я обещаю.

Работа была завершена. Кузница снова выглядела заброшенной, но теперь это была упорядоченная, законсервированная пустота. Я в последний раз обвёл взглядом своё творение. Место, где я переродился из испуганного пришельца в мастера.

— Пора, — сказал я.

Мы вышли наружу. Холодный предрассветный воздух ударил в лицо. Замка, который я сломал, больше не было. Но дверь нужно было запереть. Мы нашли тяжёлый дубовый брус. Вдвоём, с натугой, мы подперли им дверь снаружи, заклинив его между стеной и дверным косяком. Просто. Грубо. Но надёжно. Дверь в моё святилище снова была закрыта.

Мы стояли перед запертой кузницей в холодном свете зари. Я чувствовал, как завершился огромный, важный этап моей новой жизни. Вся моя подготовка, вся моя работа, всё моё оружие — всё осталось за этой дверью. Я создал свой шанс на выживание. Теперь мне предстояло выйти в большой, враждебённый мир, чтобы этим шансом воспользоваться.

Я повернулся спиной к кузнице.

«Фаза „Огонь и Сталь“ завершена. Производство окончено. Начинается фаза „Испытание“».

Я посмотрел на дорогу, которая вела в сторону столицы. Обратного пути не было.

Рассвет последнего дня перед дорогой был холодным и серым. Мы с Тихоном были готовы. Наши сборы были до смешного короткими. Весь наш скарб, предназначенный для путешествия в столицу, уместился в один единственный дорожный мешок.

Наш транспорт был под стать поклаже. Старая, скрипучая тележка, у которой одно колесо отчаянно пыталось жить своей собственной жизнью, и наша единственная, печальная на вид корова, запряжённая в эту конструкцию. Она посмотрела на меня своими большими, влажными глазами, в которых читалась вся скорбь этого мира. Кажется, она тоже понимала, куда и зачем мы едем.

В мешке лежали простые припасы: несколько караваев чёрного хлеба, кусок солёного сала, фляга с водой и одна смена белья. Я же нёс на себе самое главное.

На поясе, на виду у всех, в грубых, самодельных ножнах болтался мой «официальный» меч — тот самый, старый, погнутый тренировочный клинок, который был символом моего позора. Это была моя приманка. Моя маскировка. А за спиной, в виде неброской скатки из старого, тёмного плаща, был тщательно завёрнут и перевязан верёвками мой настоящий, безымянный шедевр.

Я бросил последний взгляд на усадьбу. На покосившийся дом. На запертую, молчаливую кузницу.

«Аудит завершён. Производственный цех законсервирован. Прототип надёжно укрыт. Цель: доставить оператора и основной инструмент на полигон для финальных испытаний без потерь. Звучит как план», — с мрачной иронией подумал я.

— Пошли, Тихон, — сказал я, и мы тронулись в путь.

Первые часы мы шли по своим заросшим землям в полной тишине, которую нарушал лишь скрип колёс нашей тележки и унылое мычание коровы.

Как только мы вышли на главный тракт, ведущий в столицу, мир изменился. Здесь уже было оживлённое движение: скрипели тяжёлые телеги купцов, шли небольшими группами крестьяне, изредка проносились всадники на хороших лошадях. И очень скоро я понял, что новость о моём поединке — это уже не местная сплетня. Благодаря княжескому указу, это было главное событие недели во всём княжестве. А я — его главная, хоть и трагическая, звезда.

Нас начали узнавать.

Реакция была разной, но одинаково неприятной.

Крестьяне, завидев нас, спешно крестились и отходили к самой обочине, провожая нас сочувствующими или испуганными взглядами. В их глазах я был не просто бояричем. Я был отмеченным судьбой. Живым мертвецом.

Купеческие караваны, проезжая мимо, замедляли ход. Охранники в кожаных доспехах и сами хозяева в добротных кафтанах с откровенным, нескрываемым любопытством разглядывали меня, как диковинного зверя в клетке. В их взглядах был циничный расчёт. Они наверняка уже сделали крупные ставки на мою быструю и унизительную смерть. Для них я был просто товаром, зрелищем, которое должно было либо принести им прибыль, либо нет.

Но хуже всего была реакция знати. Нас обогнала крытая повозка какого-то небогатого, но гонористого дворянского семейства. Из окна высунулись несколько молодых лиц — юноши и девушки в ярких одеждах. Они не просто посмотрели. Они открыто показывали на меня пальцами и смеялись. Я прочитал на их губах: «Волконский». Во взглядах было чистое, незамутнённое высокомерие и презрение. Взгляд «своих», которые с наслаждением наблюдают за падением одного из членов стаи. Мой позор был для них развлечением и, одновременно, подтверждением их собственного, более высокого статуса.

«Похоже, моё предстоящее унижение — главное развлекательное шоу сезона, — с холодной злостью думал я, глядя прямо перед собой. — Передвижной цирк уродцев в моём лице отправился на гастроли. Они не просто ждут моего поражения. Они жаждут его. Провал одного укрепляет их в собственной значимости. Психология, однако, не меняется веками. Ничего, ничего. Шоу они получат. Но боюсь, финал им не понравится».

Тихон шёл рядом, выпрямив свою старую спину и гордо подняв голову. Он пытался сохранить достоинство за нас двоих. Но я видел, как он вздрагивает от каждого насмешливого взгляда, как сжимаются его мозолистые кулаки, когда до нас долетал чей-то смех. Это унижение ранило его, верного слугу, который всю жизнь служил роду Волконских, гораздо сильнее, чем меня. Для него это был позор его семьи. Для меня — лишь тактические неудобства.

На привале у ручья, когда мы поили корову и сами пили воду, я решил поговорить с ним.

— Тебя это задевает, Тихон? — тихо спросил я. — То, что они говорят и думают?

Старик долго молчал, глядя на воду.

— Глупцы они, господин, — наконец вздохнул он. — Слепые. Они видят только то, что им велел видеть Медведев. Они видят бедного юношу с кривой железкой на поясе. Они не видели огня в вашей кузнице. Они не видели стали в ваших руках. Они ничего не знают.

Его простые слова, полные непоколебимой веры, тронули меня до глубины души. В этом мире, который желал мне смерти или позора, у меня был один-единственный союзник. Этот старый, упрямый человек.