Я понял Рагуила без слов.
Я ответил, просматривая статьи в интернете. — Теперь всё немножко изменилось. За тяжкое преступление человека сажают в камеру с кондиционером, где он пишет мемуары между групповухами. А через пять лет выпускают с новыми зубами, паспортом и старыми привычками.
Ангел посмотреть на меня как на дурака. Один раз я пытался показать ему книжку, где жирным шрифтом сияло «права человека». Он попросил поджечь её газовой горелкой…
— Вы перепутали милосердие с трусостью. Ваше человеколюбие — гнойник, который вы называете прогрессивным обществом. И ведь не возразишь…
Мы шли по улицам города-трупа. Неоновые вывески светятся как прожектора концлагеря.
— Знаешь где мы свернули не туда? Я пнул пустую бутылку, и та разбилась о стену с граффити «Каждая жизнь важна». — Когда начали хоронить палачей в гробах из гуманизма. Эти герметичные надгробия ведь не для них… Они для нас. Чтобы мы забыли, как пахнет справедливость — железом и пеплом.
Некоторые представители рода людского имеют отрицательный баланс, такой — что во век не расплатится, даже кровавыми слезами.
Но как тогда найти всех должников? — Очень легко, сегодня не нужно быть гениальным следователем или великим сыщиком. Люди сами выкладывают преступления и оргии в интернет, чтобы похвастать перед друзьями как они всемером избили одноклассника.
Санитары леса чтоб их…
Наткнулся на видео, где свора малолетних ублюдков в масках облили бензином и подожгли бездомного человека.
Он и так жизнью битый, так еще и страдает от наших цветочков жизни, новое высокоморальное поколение, чтоб его…
Дети это святое говорят у нас…
Дети подарок судьбы…
Жалко дареное не дарят…
В комментариях сплошные одобрительные крики.
— Так ему и надо!
— Чистильщики города!
— Где вы были, когда он спал под моей машиной?
— Дети — святые? Я в голос рассмеялся, в горле зазвенели осколки битого стекла.
— Святые давно сгорели на кострах, а злодеи носят их пепел в спичечных коробках как талисманы. Каждый фонарь на улице — чья-то неотомщенная смерть.
Каждое окно на кухне — глаза, выжженные равнодушием.
Рагуил положил невидимую руку на плечо. Пальцы впились в плоть, как крюки для мяса.
— Ты прав, пора собирать долги. Он как мог подначивал меня к правосудию.
Даже если их поймают, дело об убийстве спустят на тормозах. Бомж никому не нужен, кроме меня… Я достал нож, лезвие блеснуло как смартфон в руке поджигателя.
— Да начнется божественное вмешательство!
Ангел справедливости направляет меня, как по внутреннему компасу. Невидимые человеку крылья шелестели в темноте и казалось — разгоняли ветер.
— Здесь. Они здесь. Заброшенная стройка дышала ржавым железом. Бетонные скелеты зданий гнили под луной, а в их ребрах как правило, по ночам ночевали бомжи, а днем развлекались детишки.
Втянул воздух легкими — он пах разложением. Божественная искра под рёбрами запульсировала, превращая ночь в рентгеновский снимок.
Мир стал прозрачнее, и я вычислил их точное местоположение.
Шесть силуэтов. Один снимал на телефон, остальные ритмично били ногами в грудную клетку. Бездомный лежал, как тесто с костями.
Левый глаз порезали ножиком, и он растекся по лицу — как разбившейся яичный желток.
Штаны спущены, между ног — рваная рана.
Поглумились сволочи…
— Почему плакать перестал? Спросил один из друзей.
— Наверное сознание потерял. Засмеялся другой, тыча ботинком по лицу.
Рагуил зарычал у меня в венах — Сейчас! Сейчас! Сейчас!
Я вышел на лунный свет. Судья в толстовке с капюшоном.
— А ты еще кто… Еще один бомжара? Спросил оператор.
— Слишком он чистый для бездомного… Пробурчал второй.
— Эй ты кто такой? Че те надо? Пиздуй нахер отсюда! Запели мальчики детским хором.
— Чем вы занимаетесь? Мой вопрос повис в воздухе, как веревка палача.
— Город очищаем! Не мешай нам, а то и тебя прирежем!
Я сделал шаг назад, подрагивая плечами. Изобразил идеальную жертву. Они почувствовали уверенность и решили избавиться от свидетеля.
— Из них вырастут люди? Я спросил Рагуила и поднял капюшон за шиворот. Мои глаза блестели синим пламенем зажигалки.
— Нет. Ответил ангел. — Из личинок выползают только мухи.
Первый замахнулся рукой, но встретил кулак в лицо. Детские кости хрупкие как хлебные сухарики…
— Это не больно… Прошептал я, пока он падал и ударялся головой о бетон. — Больно будем потом, когда я насажу твоё тело на арматуру.
Второй начал размахивать ножом. Поймал его запястье и вывернул до перелома. После чего ножик случайно оказался в его шее. Третий бросился бежать прочь, но кирпич догнал его затылок.
— А ты у нас снимать любишь? Обратился к четвертому, он застыл с гаджетом в руке.
Прежде чем я выдрал его глаза, они расшились и в яблоках мелькнули кадры его будущего — мать узнает о сыне из новостей и рвет цепочку на груди…
Я вдавливал его череп в бетон, пока он не треснул и брызнул соками.
Оставшимся двум осталось недолго… Я закончил свой суд и почувствовал, как встал на новый путь, словно дорогу на моем жизненном пути заасфальтировали.
Мы ушли, оставив за собой шесть новых погасший фонарей…
Убийство — это не просто конец. Это ножницы, которые режут нить будущего. С убийством очередного ублюдка, я стираю с лица землю не только человека, но и его не зачатых детей, внуков — чьи имена никогда не прозвучат.
— Это не делает тебя плохим. Рагуил присел на уши. — Их будущее — это чума, которая заразит тысячи.
Я смотрел на руки в крови, они дрожали, но не от страха — от осознания.
— Сколько бездомных я спас? Спросил глядя на трупы подростков. — Сколько жен не получит синяки под глазами? Сколько детей не вырастут ублюдками?
Рагуил провел рукой по воздуху и перед глазами развернулась панорама прерванных судеб.
Один из упырёнишей, став отцов, колотит сына табуретом.
Другой в пьяном угаре поджигает соседскую квартиру.
Третий, став милиционером, за взятку закрывает глаза на изнасилование.
— Ты вырываешь сорняки, чтобы пшеница могла расти. Ангел провозгласил вердикт.
Воздух стал чище. Не физически — морально. Каждый труп — это камень, выброшенный из огорода.
— Я работаю не за спасибо. Сжал кулаки чувствуя, как божественная искра внутри разгорается ярче.
Рагуил положил руку на плечо. Его прикосновение жгло, как раскалённое железо. — Если бы такой как ты, появился раньше, то твоя дочь могла бы жить. Но прошлое нельзя изменить. В твоих силах обезопасить будущее, чтобы оно не стало адом для других.
Я закрыл глаза и увидел — свою девочку… Она смеялась, подбрасывая осенние листья в воздухе… Голос звенел как колокольчик — Папа, смотри, листопад!
— Я стану невидимым спасением. Прошептал, чувствуя, как слезы испаряются на щеках.
— Для сотен тысяч. Для миллионов. Для миллиардов! Рагуил развернул крылья, и тени от них покрыли город — как саван. — Пока люди жаждут справедливости, мы будем сильны. Я — меч, а ты — держащая его рука. Вместе мы вырежем опухоль из тела человечества.
Только вышел со стройки и вдруг — мигалки! Синие вспышки резали ночь. Целое стадо ментов в бронежилетах и у каждого по две собаки.
— Стоять! Руки за голову! Рявкнул кто-то и фонарь ослепил глаза. В свете я увидел не людей, а только маски из страха и злости.
Такие же, как те подростки, только при исполнении.
Сердце забилось в такт сиренам. Побежал. За спиной топот и лай собак.
— Он уходит! Блокируем! Орет в рацию.
Стены сомкнулись как челюсти. Тупик. Собаки рычат в двух шагах.
